– Ничего не должны, – Леа отодвинула от себя тарелку. – Вас занесло сюда по капризу погоды, и я заморочила Вам голову разными бреднями, так что считайте, что мы квиты.

«Может быть, они украли что-то из моей машины?» – услужливо подсказал кто-то изнутри.

– Я все-таки хотел бы расплатиться, – не очень уверенно сказал я. Вежливость воспитанного человека заставляла меня настаивать, но соблазн поесть бесплатно давал о себе знать и лениво висел сейчас, как сонный призрак, над моей головой.

– А я хотела бы, чтобы Вы перестали упрямиться, – твёрдо ответила Леа, и куриная кость обиженно качнулась. – Здесь ведь я распоряжаюсь.

Против этого я возражать уже не мог. Приличия были соблюдены, и я с чистой совестью мог убираться восвояси.

Я задержался еще на пару минут. Хотя прошло уже много лет, иногда мне все же случается спрашивать себя, как сложилась бы далее моя жизнь, если бы в ту же секунду я поднялся с места и вышел за дверь. Возможно, мне удалось бы это сделать, и меня даже не стали бы удерживать. В сущности, я и не хочу этого знать. Этой паре минут суждено было перевернуть всю мою оставшуюся жизнь, сколько бы она еще не продолжалась.

Я раздумывал, как перейти к прощанию и еще раз поизящнее поблагодарить хозяйку дома за столь радушный приём: как часто бывает в подобных ситуациях, мне всё-таки хотелось оставить о себе приятное впечатление. Мысль о том, что из машины могло что-то пропасть, никак не хотела идти из моей головы, хотя брать там было ровным счетом нечего. Причиной моего визита в регион была возможность погостить несколько дней у своей новой знакомой, из-за чего я притащился из столицы в крохотный забытый богом городок со странным названием Салан-ле-Бан. Я был совершенно уверен, что больше мы никогда не увидимся, но возможность провести четыре дня на всем готовом стоила того, чтобы пойти на некоторые жертвы, тем более что делать мне было нечего. Уехав от нее сегодня утром, я угодил в дождь и оказался в проклятом трактире. О новой знакомой мне были известны только её имя и возраст, в который я, кстати, ни секунды не верил. Возможно, у неё были на меня какие-то виды, и она убавила себе несколько лет, на что мне было ровным счетом наплевать: её жизнь интересовала меня так же, как жизнь садовой сороконожки. Каждый знал, что получает взамен, и кроме небольшой заплечной сумки со сменой белья в машине больше ничего не было: новая знакомая ждала меня, и ждала с нетерпением, поэтому передвигался я налегке. Имелась ещё, правда, бутылка воды, но она тоже вряд ли кому-то могла понадобиться. Тем не менее, мысль о возможно пропавших вещах увлекла меня настолько, что я не сразу поднялся с места. Я был готов признать, что можно проявлять дружелюбие к человеку, пусть даже незнакомому, пока оно остается бесплатным. Но для меня оставалось непонятным, как можно хорошо относиться к человеку, которого больше никогда не увидишь, когда за это отношение приходится хоть чем-то расплачиваться, хотя бы и курицей в соусе. Я достаточно хорошо знал жизнь и гордился этим, и не представлял, что кроме красивой сказки о добре и зле, в ней может быть как-то по-другому.

Наверное, так прошли те самые две минуты.

– Вам нравится Ваша жизнь? – совершенно неожиданно спросила Леа.

Вопрос этот застал меня врасплох. Сказать, что я не был готов ответить на него, всё равно, что не сказать ничего. Вероятнее всего, я не думал об этом – да и не готов был думать. Хотя ответ этот, как у подавляющего большинства людей, склеивался сам по себе. Конечно, хотелось бы, чтобы было лучше, но в целом всё и так неплохо. Мне было, что есть, что пить, и где жить. Как большинство людей, я механически ходил на работу и вечером возвращался домой. Я встречался со знакомыми, которых называл друзьями, со случайными людьми, которые использовали меня, и с такими же случайными людьми, которых использовал я – если успевал, конечно – называя это социальной жизнью. Пестрый, как крылья бабочки, проносился по моей жизни калейдоскоп женщин, и вихрем уносился прочь: меня не интересовала их жизнь, их не интересовала моя. Попадались среди них такие, которых не подхватывало и не уносило ветром, и я фантазировал, что меня ждёт тихая гавань, и воображение рисовало сценарии, достойные Голливуда – но всё это быстро заканчивалось, и гавань обрушивалась под тяжестью собственных декораций. Я наблюдал за теми, кто окружал меня, чьи гавани не поглощала разверзшаяся бездна, и тогда обнаруживал, как они на глазах превращались в болота. Тогда я пришёл к выводу, что лучше жить одним днём – и день за днём проходила жизнь, так стремительно, словно ей было со мной неинтересно. За огромным, как экран, окном поезда, в котором я ехал, проносились пейзажи и целые разноцветные города; возможно, кто-то жил там, но, скорее всего, это просто придумали те, кто пишет книги и снимает фильмы. А мне оставалось только в вялом равнодушии приклеиться лбом к стеклу и смотреть: страшась покинуть поезд, чтобы не потерять хотя бы какое-то сидячее место, страшась остаться и никогда не узнать, что находится там, за окном – реальность или всего лишь чья-то пустая фантазия. Я не знал толком даже названия следующей станции, но я всё-таки хотя бы куда-то ехал… Сколько нас колесило по свету в таких же поездах? И знали ли мы вообще, что такое жизнь?..

– Разумеется, – не моргнув глазом, сказал я. – И Вы уже спрашивали меня об этом.

– Что Вам в ней нравится? – последовал вопрос.

– Всё! – резко ответил я. – Сама жизнь, что же ещё!

Какое дело этой старухе до моей жизни? Вот ведь привязалась!

– Вы дорожите ею? – не унималась она.

Для чего мы цепляемся за жизнь? Из страха ли перед неизвестностью или небытием, будучи не в состоянии определить, что из них пугает нас больше? Из привычки жить, дышать, передвигаться, жить так, как умеем и понимаем, потому что не в состоянии представить себя вне жизни, даже когда стараемся убедить друг друга в обратном? Может быть, мы ждём чуда, которому давно отказали в праве на существование, но которое все равно произойдет, вопреки всему, раскрасив жизнь во все цвета радуги, и тогда мы узнаем, что же это означает на самом деле – жить?

– Вы на что намекаете? – уже злобно спросил я.

Умея владеть собой, я тщетно пытался сообразить, что вызывает у меня такую реакцию: я словно взбесился. Участливый тон? Как бы то ни было, хоть я и считал себя королём манипуляторов, скрыть поднявшуюся злобу мне не удалось.

– Вы верите в случай? – уже совсем неожиданно спросила назойливая старуха.

– Послушайте, что Вы от меня хотите? – с отвращением спросил я, изо всех сил стараясь справиться с собой и чувствуя, что всё это плохо кончится. – Что Вы пристали ко мне со своими вопросами? Вам что, поговорить не с кем?

Совершенно не понимая, что на меня нашло, я уже готов был извиниться, но Леа снова заговорила.

– Месяц назад сюда вошёл один человек, – сказала она, не обратив на моё откровенное хамство никакого внимания. – Он ни во что не верил, так же, как и Вы.

Я молчал, опасаясь, что с языка моего вновь сорвется нечто, о чем я впоследствии пожалею.

– Судьба выбирает дорогу случая, когда открытых путей не остаётся, – снова сказала она, на этот раз ни к кому не обращаясь.

Я опять промолчал. Замолчала и Леа.

Потом она внимательно посмотрела на меня и добавила уже полную тарабарщину:

– Странно иногда перемешиваются карты....

Жизнь моя складывалась так, что к сумасшедшим я не привык: не зная, что делать в случаях, когда с ними все-таки сталкиваешься, я отчаянно размышлял. Я не понимал ни единого слова из её речей, и у меня сплетались от них извилины. Вставать и уходить, после того, как я так бесцеремонно нагрубил безумной, но, со всей очевидностью, безвредной старухе, не позволяла как всегда невовремя проснувшаяся совесть. И я решил: успокоюсь и немного послушаю тот бред, который она, видимо, хочет рассказать ещё кому-то, поскольку помятый, наверное, уже выслушал его не один раз. Дверь в двух шагах, в крайнем случае, можно всегда сбежать, если станет совсем невмоготу. Тем более что торопиться мне было некуда: дома меня никто не ждал, а несколько дней назад меня уволили с работы, на которой я, правда, и так ничего не делал.