Дождь начался внезапно.

Небо почти мгновенно затянули огромные тучи, взявшиеся неизвестно откуда и закрывшие мир до горизонта; они с первобытной злобой пожрали солнце, и на окрестности навалилась тьма. И тогда с неба обрушились потоки воды.

Хоть я и знал, что погода в регионе меняется быстро, такая скорость поразила даже меня. По лобовому стеклу лилась вода, как если бы ее выливали прямо из ведра. Дороги вообще не стало видно, и единственная машина, скорбно плетущаяся метрах в пятидесяти впереди меня, включила противотуманные фары; это было, кстати, единственное, что я ещё мог видеть. Вскоре и она свернула с дороги, и я остался один. Я тащился вперед со скоростью черепахи, но тут наверху грохотнуло так, что я мысленно позавидовал автомобилисту, жившему, очевидно, где-то в окрестностях, и которому было куда бежать от разверзшейся бездны. Вокруг насколько хватал глаз простирались поля, которым не было конца; сразу за ними начинались горы, но разглядеть их сейчас, когда небо слилось с землей, было невозможно.

Я проехал так ещё минут десять, отчаянно всматриваясь в то, что оставалось от дороги, и думая о том, на какой чёрт мне понадобилось выезжать на неё в воскресенье ни свет, ни заря, когда я мог проспать по меньшей мере часов до десяти и уехать после завтрака, как это делают все нормальные люди. Я так увлёкся этими мыслями, что заметил небольшой щит с надписью «Трактир Ворота Солнца» и поворот, уже проскочив мимо. Притормозив, я оглянулся назад; до поворота было метров двадцать, но проделывать даже этот путь при такой погоде было небезопасно. Но тут в небе снова грохнуло так, что, подпрыгнув на сиденье от неожиданности, я, не раздумывая, дал задний ход.

Дорога, на которую я попал, оказалась хуже не придумаешь. Минут пятнадцать меня подбрасывало на каких-то кочках и ухабах; я отбил себе задницу и пару раз стукнулся головой о потолок, но никакого трактира не было и в помине. Я почти прирос к рулю и уже начал было жалеть, что, не зная местности, съехал чёрт знает куда; из ям, в которые я постоянно попадал, на машину выплёскивались океаны жидкой грязи, которая тут же смывалась потоками воды, продолжавшей плотной стеной падать с неба. Тут надо мной громыхнуло в третий раз, машину подбросило на очередном ухабе, я чертыхнулся – и увидел трактир.

Вернее было бы сказать: его контуры. Трактир размыло на мрачном сером фоне, так что он выглядел на нём каким-то грязным пятном. Подъехав к дверям небольшого двухэтажного здания, сложенного из каменных блоков, я посмотрел на тёмные окна, и сразу решил, что выглядят они неприветливо.

«Только не хватало ещё, чтобы оказалось закрыто!» – стукнуло в голове.

Остановив машину, я выскочил из неё, как ошпаренный, и в три прыжка преодолел расстояние, отделявшее меня от двери; этого оказалось досточным, чтобы я промок до нитки. Продолжая мысленно чертыхаться, я потянул на себя ручку двери.

К моему удивлению, она оказалась открытой, но освещения внутри не было. Я огляделся: я стоял в полутёмном вестибюле с огромной деревянной стойкой то ли бара, то ли приёмной, переходившей в подобие импровизированного ресторана со столами разной формы и размеров и такими же стульями; все это стояло в полном беспорядке и без соблюдения хотя бы каких-то понятий о симметрии.

Никого.

Вокруг стояла такая сплошная неподвижная тишина, что её можно было трогать руками; если бы не шум доносившегося снаружи дождя, я, наверное, бы решил, что у меня заложило уши.

Я кашлянул и сразу же пожалел об этом; как мне самому показалось, в тишине вдруг словно выстрелили из пушки.

– Доброе утро, – неожиданно произнес женский голос откуда-то из недр приёмной, и почти сразу же зажегся свет.

Это было настолько неожиданно, что на секундку я зажмурился. Когда я снова открыл глаза, за стойкой приёмной стояла преклонных лет женщина с собранными на затылке волосами; было видно, что сделала она это впопыхах, потому что волосы выбивались в пряди, торчавшие во все стороны, так что всё это можно было только с большим трудом назвать прической. Что удивило меня сразу, это её достаточно молодое лицо в рамке совершенно белых волос.

– Доброе утро, – сказал я, делая к стойке несколько шагов и слыша, как чавкает вода в ботинках. – Я думал, что вы, наверное, закрыты.

– Мы никогда не закрываемся, – женщина улыбнулась в ответ. – Даже когда я остаюсь здесь одна. Что в последнее время случается довольно часто.

Я вежливо улыбнулся, мечтая о чашке горячего кофе; моя следующая фраза собиралась быть посвященной именно ему. Одежду на мне можно было выжимать, от двери тянулся мокрый след; я посмотрел на свои ноги и увидел, что на месте, где я стоял, уже натекла небольшая лужица.

– Вам бы не мешало выпить чего-нибудь горячего, – дружелюбно посоветовала она. – При такой погоде простудиться недолго. Уж я-то знаю.

– С удовольствием, – честно признался я.

В стене за стойкой приёмной ракрылась дверь, и в проёме возникла помятая и всклокоченная физиономия мужчины.

– Леа, – неожиданно тонким голосом позвал он, не обращая на меня никакого внимания, – а что, из комнаты наверху выехали?

Моя собеседница повернула голову, и тут я разглядел, что волосы у нее заколоты высохшей куриной костью.

– Да, – ответила она.

Всклокоченная физиономия ошалело пожевала что-то губами, помолчала и задала второй вопрос.

– А когда?

– Два дня назад.

– А… Ну-ну…

Физиономия исчезла, дверь закрылась.

Леа снова повернулась ко мне.

– Мы тут завтрак готовили, – беспечно объяснила она, перехватив мой не без оснований изумленный взляд. – Волосы мешаются. Заколола тем, что под руку попало.

Я хотел спросить, часто ли ей под руку попадают куриные кости, но воздержался.

– Вы голодны? – спросила она.

– Нет, спасибо.

– Я сейчас принесу Ваш кофе. Да Вы садитесь, – пригласила она, и здесь взгляд её упал на мою совершенно мокрую одежду. – Может быть, Вы захотите переодеться?

– Нет, нет, не беспокойтесь, – поспешил заверить я. – Я только дождусь, пока закончится дождь, и сразу же поеду.

– Дождь этот закончится еще неизвестно когда, – она снисходительно улыбнулась, как если бы объясняла что-то ребёнку. – Знаете, в этих местах известно только, когда он начинается. Вот там (она показала пальцем на какую-то дверь прямо за приёмной стойкой) висят банные халаты. Переоденьтесь, выбирайте любой, они все только из прачечной; одежду свою оставьте там же, пока вы будете завтракать, её высушат. А там, глядишь, и дождь закончится.

Я хотел было снова отказаться, но голос её звучал настойчиво; к тому же я начинал замерзать в насквозь промокшей одежде. Унося с собой куриную кость, Леа скрылась за дверью, из-за которой до этого появлялась помятая физиономия, а я, вздохнув, поплёлся переодеваться.

В подсобном помещении, на которое она мне указала, действительно имелось несколько халатов. Они оказались женскими, но я уже успел раздеться; мысль явиться в нижнем белье в приемную с вопросом, не найдется ли у них мужских халатов, и наткнуться там на того самого помятого человека, радовала меня ещё меньше, чем перспектива снова залезать в мокрую одежду. Я печально принялся натягивать на себя зелёный в подсолнухах халат; о том, чтобы переоблачаться в розовый в цветочках или в синий в красных слониках, не могло быть и речи.

Оставив мокрую одежду там, где мне было сказано, и, проклиная погоду, забросившую меня в это полудикое место, я снова вышел в приемную и уселся за массивным деревянным столом, стоявшим прямо перед стойкой. И мне пришлось вновь удивиться, потому что стена за ней оказалась увешаной какими-то знаками, символами, амулетами, табличками с надписями на арабском и, кажется, на санскрите, и прочей ерундой, которая продаётся во всех лавках, торгующих бесполезными вещами. Здесь пришла Леа с огромной чашкой горячего кофе, о котором я мечтал последние полчаса, и корзинкой со свежими булочками. Когда она ставила всё это на стол передо мной, я обратил внимание на её руки: они были покрыты настолько глубокими морщинами, что походили на иссушенную солнцем пустыню, в которой лет сто не было дождя.