– Ненадолго.

– Конечно-конечно, дорогой Оддо. Ненадолго.

Дэйдэт распахнул дверь настолько, насколько не требовалось, чтобы в неё войти. В прихожей на тёмных стенах уютно мерцали лампы. Оддо почему-то почувствовал себя закупоренным в пузатой бочке, но ощущал он себя в ней как нельзя более комфортно. При виде резных столиков, усыпанных короткой чёрной шерстью, и крючков для одежды ему сделалось так спокойно, как не было уже давно. Он проследовал в уютно-сумрачную гостиную вслед за Дэйдэтом. Раздалось хрипящее мурлыканье. На большом кресле со снисходительным видом восседал роскошный полноватый кот. Его чёрно-коричневатая шёрстка обильно осыпалась, когда он спрыгнул на ковёр. Он приблизился к хозяину, ненавязчиво обращая на себя внимание. Дэйдэт наклонился и потрепал кота за ухом.

– Присаживайся, – сказал он и развернул свёрток. Оддо уселся в кресле и поглядел на Дэйдэта. Тот держал в руке кусочек ткани и записку. Непохоже, что он удивился, но и радости, по-видимому, не испытывал. – Вот оно что. Не знакомые ли цвета? Коричневый и зелёный. Ты же не запамятовал, как выглядела Инка?

– Вроде как, багрово-чёрные волосы и…

– Двуцветные брючки. Да, и её дружки носят такие же.

– Мне-то что с того? Ну носят и носят.

– Тебе не стало любопытно, почему они хотели забрать тебя с собой?

– Опять из-за этой треклятой ценности выродков?

– В некотором смысле, – Дэйдэт взял со стола кувшин и небольшую кружечку и поставил их на столик возле кресла, где сидел Оддо. – Прошу прощения, я пойду чего-нибудь накину. Не пристало встречать гостей в халате, да и холодновато здесь. Камин потух, а возиться с ним мне не хочется.

Когда Дэйдэт вышел из гостиной, Оддо взял в руки кувшин и заглянул в него. Внутри плескалось густое вино. Запах был отменный и пьянящий, но Оддо не решился отпить. Он начал скептично относиться к подобному радушию.

– Его обычно пьют, а не разглядывают, – сказал Дэйдэт, вернувшись в гостиную. Теперь на нём красовался шёлковый жилет вместо халата. Оддо про себя усмехнулся: "Сказал, что накинет чего-нибудь, но сейчас на нём ещё меньше одежды". – Это вино из моего собственного виноградника.

– Мне как-то не хочется.

– Тем лучше. Отпей ты хоть глоточек, потом бы нос воротил от кислятины, которую наливают в "Закрытом кошельке". По виду, ты не распечатывал свёрток. Неужто не любопытно? Ну да ничего, – Дэйдэт налил себе вина и отхлебнул. – В записке сказано: "Сырость завелась среди винограда". Тебе это о чём-то говорит?

Оддо покачал головой. Дэйдэт загадочно хмыкнул:

– А вот мне это говорит о многом. Инка зашла излишне далеко. С этим нужно что-то делать. И ты мне поможешь.

– Я?

– Именно что ты, дорогой Оддо. Возможно, ты единственный, кто способен разрешить эту неурядицу.

– Неурядицу с Инкой?

– Нет, Оддо. Неурядицу с моей тёткой.

Дэйдэт мрачно устроился в кресле. К нему на колени тут же прыгнул кот и вцепился когтями ему в ногу, чтобы не упасть.

– Милостивые боги! – Дэйдэт скорчился, но всё равно погладил кота с болезненной нежностью. – Моя тётушка Дэйда. Инка повинуется её приказам. И ещё целая навозная куча таких же головорезов, как и она. У нас с тётей непростые отношения. Она не из тех родственников, кто чтит семейные узы.

– Значит, Инка хотела отвести меня к твоей тётке?

– Полагаю, что да. Навряд ли, конечно, Дэйда об этом знала. Полагаю, Инка хотела не услужить Дэйде, а насолить мне.

– То есть ей не нужен выродок?

– Ей – вряд ли, а вот её хозяйка догадывается о твоей ценности.

– Жаль только, я не догадываюсь. Объясни ты, в конце концов, толком, что вам всем до меня? Я выродок, простой уродец. Ничего больше.

– Намного больше того, дорогой Оддо. Ты настолько же ценен, насколько недальновиден, – тон Дэйдэта сделался зловещим. – Старики пугают детей рассказами про тусклые выродочьи глаза. Вечно пялящиеся, вечно следящие. Говорят, выродки убивают детей и любуются их обезображенными ужасом лицами. От этого белки выродочьих глаз темнеют, окрашиваясь в цвет гниющей плоти. Их зрачки кромешнее непроглядной темноты, скованные кровавыми колечками, как кандалами.

– Не вижу в этом никакой ценности, – Оддо нервно усмехнулся. – Детей можно пугать выродками и без их участия.

– Ко всему прочему, ты говоришь. В основном полную несуразицу, по правде сказать, но это не умаляет твоего умения.

Дэйдэт в заключение почесал коту подбородок и снял его с колен. Кот вывернулся, упал на ковёр и уставился на хозяина. От этого пронзительного взгляда, хоть и не ему предназначавшегося, Оддо сделалось не по себе, но Дэйдэт не обратил на то никакого внимания и прошёл к столику с кувшином. Очевидно, уже попривыкнув к подобному изъявлению недовольства своего шерстяного приятеля. Он вылил оставшуюся порцию выпивки в кружку и вновь устроился в кресле. И, несмотря на явно уязвлённую гордость, кот вновь запрыгнул к нему на колени.

– У набожных людей есть очень забавное свойство, – продолжил Дэйдэт. – При всей своей всепоглощающей вере в богов, их справедливость и мудрость, они до смерти боятся её зримого проявления. То есть они могут молиться об исцелении или об ином благе, но получи они то, о чём молятся – их возьмёт страх и недоумение, которые уже не в силах будут развеять их боги, ибо они и являются тому причиной. Люди молятся не для того, чтобы услышать ответ, а чтобы переиначить тишину так, как им угодно. Нет вернее способа управлять набожником, чем позволить ему узреть божественное могущество.

– И причём здесь я?

– Моя тётушка работает на человека по имени Венвесатте, она его приближённейшая помощница. Венвесатте безумец, но то, во что он верит, куда безумнее, чем он. Дэйда всеми силами старается угодить ему, но за её преданностью кроется нечто иное. Послание Бернадетты подтвердило мои подозрения.

– Инка подчиняется Дэйде, Дэйда работает на Венвесатте. Я слышал, что в Дерваре нет властителей, видать, мне соврали.

– В Дерваре нет властителей, но влияние нельзя искоренить, просто уничтожив титул. Хоть бы эти толстосумы и дальше строили козни и отправляли подложные письма, но дело далеко не в этом. Кошелёк безумца неопасен до той поры, пока его обладатель не верит в собственное сумасшествие. Венвесатте был торговцем рыбой. Каждый месяц он наведывался в Таргерт ради очередной сделки. Не знаю, что именно натолкнуло его на безумство, но однажды его повозка вернулась в Дервар с пустыми бочками. Он перестал вести дела, уединился в своём доме, а спустя какое-то время я узнал, что он уверовал в божественный промысел.

Оддо снисходительно вздохнул.

– Дэйдэт, похоже, ты забыл, что большинство людей во что-нибудь да верят. Люди склонны молиться время от времени.

– Да, но не сырости.

Оддо непонимающе свёл брови.

– Вроде бы, сырость это болезнь.

Впервые он услышал о ней от Ойайи. После того, как вайчеры с его помощью осуществили ритуал Ясности на болотах в Двуозёрье, Оддо незамедлительно покинул Таргерт. Ему не представилось возможности удостовериться в том, как именно проявляется эта хворь. В близлежащих селениях она ещё не так расплодилась. Ему довелось разузнать о ней поподробнее разве что из придорожных слухов. И то скудных и незначительных.

– Болезнь, – Дэйдэт почесал кота. – В этом-то и штука.

– Какой-то идиотизм. Зачем молиться болезни?

Дэйдэт прокашлялся.

– Сырость, вообще говоря, сложно назвать болезнью. Это тебе не чих, и не чесотка какая. Сырость поглощает рассудок.

– Я, по правде, не особо наслышан.

– Вот оно, что. Тогда твоё недоумение весьма понятно. Эта хворь сводит человека с ума. Если сыростный не кончает с жизнью сразу, то начинает разлагаться, пока не умирает. Тут уж зависит от сыростного.

– И они не пытаются исцелиться?

– Нет, – кот тревожно мурлыкнул и подлез головой под ладонь хозяина. – То-то и оно. Не пытаются.

– Убиваться-то зачем? Должно же найтись какое-никакое лекарство.