Увядающие некогда роскошные цветы лаванды поблекли и больше не благоухали, как прежде. Трава пожелтела, погрязла в зарослях кроличьего сорняка, возвышающихся над кустами смородины. Приют Гилджу больше не казался таким приветливым. За десятки лет черепица местами облезла и раскрошилась. Стены заросли мхом и лишайником, от них веяло плесенью и влагой, но не той душистой влагой, что некогда стояла над рекой за особняком, а сыростью.

Многие уже и не пытались сражаться с проклятой болезнью. И жители Двуозёрья, промозглого Ксоота и жаркого Дьюка, те из них, чья кровь светлела, чья радость превращалась в раздражение и хладнокровие, более не искали пристанище, лишь уединение и смерть. Сыростные доживали свои дни в хибарах, построенных из необтёсанных балок и досок. Дверные проёмы и окна завешивали тряпками, пропитанными лечебными отварами. Лекари и знахари убеждали народ в том, что запах, исходящий от мокрых тканей, ослабляет боль умирающих. Хотя, скорее, они просто боялись тусклых сырых взглядов и хотели оградиться от них. Некоторые сыростные кончали с собой. Детей перестали отпускать к городским озёрам, в которых всё чаще находили утопленников. Те, чьи родственники заболевали, уже не заходили в их дома, опасаясь увидеть картину неумелого самоубийства – спальню и гостиную, залитую белой кровью, умирающего в конвульсиях хозяина. Не у всех получалось умертвить себя быстро, а повторные попытки выглядели страшнее предыдущих. Те, что не опасались заражённых, привязывали их к кроватям, дабы сохранить им жизнь, не облегчая, правда, страдания умирающим. Сырость была куда болезненнее, чем любой человек мог предположить, и всякая смерть казалась спасением.

Тьюкс проснулся оттого, что его поясницу пронзила неявная гадкая боль. Такая боль, которая скорее додумывается, нежели ощущается. Рана, нанесённая ему предводителем вайчеров, мало-помалу заживала, но медленнее, чем хотелось бы. Он по-прежнему не вставал с постели, измученный бессонными ночами. Спать ему приходилось на боку или животе. С месяц назад Ротерби и Тнайт приволокли его в приют Гилджу – ближайшее пристанище в Двуозёрье, где ему могли оказать помощь. Хозяйка приюта Ленора, нестарая женщина с пробивающейся сединой в чёрных волосах, встретила гостей радушно и расторопно. Она позвала свою дочь Ренни, высокую прелестную девицу с блекло-светлыми взъерошенными волосами и ворчливой манерой говорить. Та расстелила для Тьюкса кровать на первом этаже особняка у окошка, выходившего на реку, чтобы журчание воды убаюкивало гостя по ночам и притупляло боль. Поначалу Тнайт относился к Ренни настороженно, но вишнёвый отшельник вскоре уверил его в том, что приют Гилджу – последнее место, где от хозяев стоит ждать дурного. Убедившись, что Тьюкс идёт на поправку, они покинули Двуозёрье, оставив, по всей видимости, уже разжалованного специалиста по выродкам в заботливых руках Ренни и Леноры. Почти всё время, проведённое в приюте Гилджу, Тьюкс бредил. Только на исходе четвёртой недели он смог перекинуться с Ленорой словцом-другим, но после потерял сознание и проспал до следующего дня.

Но сегодняшним вечером Тьюкс почувствовал себя окрепшим и проголодавшимся. Дрожащим голосом он простонал что-то невнятное, ибо не знал имени ни хозяйки, ни её дочери. На стон пришла Ренни. Она оглядела его, как рыболов оглядывает ведро с рыбой, оценивая проделанную работу, довольно хмыкнула и только потом принесла перекусить. Ломоть хлеба и миска горячего супа пришлись как нельзя кстати. Хотя едва ли Тьюкс расправился бы с едой, если бы Ренни его не накормила. Он думал, что выглядит как нельзя более жалко и непомерно стыдился этого, да и того, что так думает, тоже стыдился. Ренни словно не заметила пролитого на кровать супа и раскрошенного хлеба. Тьюкс знал, что девушка притворствует, но не знал, благодарить ли её за это или корить себя ещё больше.

– Где это я? – спросил он, чтобы отвлечься от смущения.

– В приюте Гилджу, – ответила Ренни, усаживаясь на стул возле кровати. – В Двуозёрье.

– Как я здесь оказался?

– Тебя приволокли двое. Ты был без сознания и весь в крови.

"Вайчеры? – спросил Тьюкс сам себя. – На кой им спасать меня? Для них я предатель. К тому же они же все сбрендили после того, как…" – он не знал, что именно произошло. Тьюкс помнил, как его поясницу пронзило что-то острое. Помнил, как ощутил во рту болотный ил и воду. Как рухнул на топкую землю лицом вниз. Рана заставила его забыть о том, что случилось, но в памяти брезжил какой-то неприятный свет и неописуемый грохот.

– Эти люди, которые принесли меня сюда. Они представились? Как они выглядели?

– Один всё время пялился на меня, а другой – высокий черноволосый мужчина, довольно привлекательный.

– Тнайт и Ротерби, очевидно, – Тьюксу немного полегчало. Вайчеры не знают, что он в приюте Гилджу и что он вообще жив. – Третьего с ними не было?

– Третьим был ты. Как тебя звать, кстати?

– Тьюкс.

– Тьюкс, – повторила Ренни, словно пробуя имя на вкус. Ей не хватало только причмокнуть губами. – Забавное имечко. Моё – Ренни, рада повстречаться.

– А я-то как рад. Я бы помер, если бы не ты. Спасибо, Ренни.

– Не совсем так. В основном за тобой ухаживала моя мама. Она скоро придёт, вот её и благодари. Откуда ты? Где живешь?

– Когда-то жил в городе Ксо.

– На Глубоком озере? – Ренни скривила губы в отвращении. – Можно подумать, что тамошние горожане гадят в него. Более дрянной рыбы во всём Таргерте не сыскать.

– Я жил не на Глубоком озере, а на озере Ксо, в поместье.

– То есть как в поместье? В королевском поместье? Не обижайся, но не очень-то ты смахиваешь на толстосума или королевского отпрыска.

– Я жил в погребе кухонного особняка. Моя мать стряпала к королевскому столу. После её смерти меня почему-то не вышвырнули. Видать, готовила она достаточно вкусно, чтобы знать закрывала на меня глаза. А ты живёшь тут? Получается, ты Ренни Гилджу.

– Что-что? – Ренни рассмеялась. – С чего ты взял?

– Приют Гилджу. Значит, ты и твоя мать…

– Нет-нет. Когда-то очень-очень давно, здесь жила госпожа и господин Гилджу. У них не было детей. Они похоронены за домом на лавандовом поле. Мама говорила, что некогда приют Гилджу цвёл и благоухал, но когда хозяева умерли, с ними, кажется, умер и их приют. Но не окончательно. Я не знаю, правда это или нет, но бабушка уверяла, что ещё мой прапрадедушка Джой заботился об этом месте, и что это благодаря ему здесь не всё ещё пересохло. Хозяева приюта спасли его от смерти когда-то. Бабушка говорила, что я очень на него похожа. Уж не знаю, чем. Он ухаживал за ними, а потом женился на девушке из Ксоота и переселился сюда окончательно в память о них. С тех пор моё семейство живёт тут.

– Именно так всё и было, дорогая моя, – подтвердила Ленора. Ренни заболталась, она и не услышала, как вошла её мать.

– Мама, погляди, наш гость выздоравливает.

– Рада это слышать. И то, что ты помнишь истории своей бабушки, тоже не может меня не радовать. Разве только ты забыла упомянуть, что твой прапрадедушка пришёл сюда не один. С ним был его друг, правда, через несколько лет после смерти здешних хозяев он покинул Двуозёрье. Но славно, что ты хотя бы что-то не забыла.

– Ещё бы я забыла. Бабушка твердила об этом при каждом удобном случае.

Тьюкс вспомнил наконец-таки, что ему нужно представиться.

– Я Тьюкс, – сказал он слабым голосом. – Благодарю за то, что выходили.

– Вижу, тебе уже легче, – хозяйка нежно улыбнулась. – Я Ленора. Ты уже покормила его, Ренни?

– Да, мама, – кивнула Ренни. – Правда, съел он не так много.

– Вы ещё голодны?

Ленора вопросительно взглянула на Тьюкса.

– Да, признаться, – смущённо ответил он. – Я перекусил бы ещё. И был бы куда более признателен, если бы вы помогли мне встать с этой кровати. Мне кажется, что я пролежал на ней целую вечность.

– Что ж, тогда оставляю вас Ренни. Похлёбка сама себя не приготовит.