Ян сел на скамью напротив маминой могилы. Мама на портрете выглядела совсем молодой, а брат — и вовсе казался подростком. Яну было странно и горько осознавать, что он уже старше своего старшего брата. А еще сколько-то лет — и он будет старше матери. Ян отвинтил крышечку у фляги, сделал глоток и вытер губы тыльной стороной ладони.

— Привет, ма. Привет, Старший. Простите, что так долго…

И словно близким людям, с которыми давно не виделся, Ян рассказал о том, что произошло с ним за последнюю дюжину лет. Фляга давно опустела — лежала с отвинченной пробкой на скамейке — а Ян все говорил и говорил, пока фото на памятниках уже стало не разобрать из-за густых сумерек.

Тогда он набрал на телефоне номер Марго.

— Ты передала ему пригласительные? — спросил Ян, глядя в глаза портрету матери.

— Да.

— Вы придете?

Пауза затянулась, и Ян поморщился — словно от боли.

— Да, Ян. Мы придем, — в голосе Марго прозвучала улыбка.

* * *

Катин отец сметал с крыльца сухие листья. Замер, увидев незнакомый серебристый «Гольф». Потом рассмотрел водителя — и бросился к воротам.

— Катька! — он сгреб дочку в охапку. — Ну, как ты?! Чего не звонишь? Не пишешь?..

— Зато приехала, — крепко обнимая папу, ответила Катя.

— Впервые за три года! И без предупреждения! Мама в школе…

— Нестрашно, пап, я, похоже, надолго.

Катя, запрокинув голову, сделала глубокий вдох. На выдохе изо рта повалил пар.

— Хорошо-то как у вас, пап!..

— Ты осмотрись, надышись, а я пока дрова в дом принесу. Ты ж к холоду, поди, не привыкла…

Катя загнала машину в гараж. Это была папина территория — с дисками от колес, развешенными по стенам, словно почетные грамоты, горками баночек с красками и лаками, коллекцией гаечных ключей, коробок, полных запчастей. Катя все сидела и рассматривала знакомые с детства мелочи, и все они отзывались в сердце, просили прикосновения. Она заглушила мотор и пошла в дом.

У печки, за шторой, слышалась возня. Громыхнули поленья, хлопнула печная заслонка.

Катя сняла куртку и, положив ее рядом с собой, опустилась на скамейку. В одно мгновение силы иссякли, и все, чего хотелось теперь, — вот так сидеть на остывшей кухне родного дома и слушать, как отец возится у печи.

— Мне сны стали сниться плохие… — тяжело вздохнув, Катя прикрыла глаза. — Вроде все хорошо — а сны плохие. Как-то просыпаюсь ночью, не могу от кошмара отделаться — лезет и лезет в голову. Думаю, чтобы отвлечься, новости почитаю. Открываю комп. А там: выбросился, зарезал, сбил… И тошно так… Пап… Я тишину хочу. Хочу, чтобы тишина с ума меня сводила, чтобы хруст снега под ногами был самым громким звуком. Хочу…

* * *

Ян отложил полено и отряхнул мусор с колен.

Он не хотел оказаться здесь, по эту сторону ширмы. Не хотел слушать откровения, которые ему не предназначались. Но шок не сразу отпустил — Кэт… здесь… Несколько секунд он так и сидел, на корточках, перед еще незатопленной печью. Потом встал, протянул руку к занавеске — и в этот момент услышал скрип входной двери.

* * *

— Пап?.. — Катя ошарашено уставилась на отца, вошедшего в дом с охапкой дров.

— Вот, сходил за второй порцией… А жених-то где?

Занавеска распахнулась — и Катя увидела Яна. В заношенном гольфе ее отца, в джинсах, выпачканных золой, в кирзовых сапогах. В его отросших, зачесанных назад волосах, запуталась древесная труха. Сквозь рыжую щетину проступала бледная полоса шрама. Отрасти Ян еще и бороду — и он сошел бы за какого-нибудь лесного бога. Катя едва сдержалась, чтобы не обнять его.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она, чувствуя, как ликует ее сердце.

— Скрываюсь, — уголок его губ едва заметно приподнялся.

Катя расплылась в улыбке.

Возможно, ты не так уж и не хотел, чтобы тебя нашли.

К вечеру печь растопилась, и все разделись до маек. От жары раскраснелись щеки, так что для Катиного румянца нашлось оправдание. Сидя в гостиной за столом напротив Яна, она изнывала от желания дотронуться до него, положить голову ему на плечо, расцарапать губы его щетиной. А вместо этого лишь попросила Яна передать ей хлеба — уловкой заполучила его взгляд глаза в глаза — пристальный, жгучий — и короткий. Словно за ту секунду Ян успел понять все, что ему нужно, — и принялся дальше вести размеренный разговор с ее родителями, будто это он был их сыном, а она — случайной гостьей.

К этому времени Катя уже знала, что Ян приехал в Бешенковичи три недели назад. Собирался арендовать дом на соседней улице, но родители пригласили его к себе: «не чужой, поди, человек». Ян помогал по хозяйству: рубил дрова, носил воду, иногда готовил, растапливая сердце Катиной мамы. Несколько раз он выступал в местном клубе.

— Мне потом старшеклассницы проходу не давали — кто такой, откуда, — рассказывала Любовь Витальевна, то ли не догадываясь, какие чувства вызывает ее история у непутевой дочки, то ли делая это нарочно.

А Кате хотелось оказаться в центре круга сельских поклонниц и совсем по-деревенски, не жалея ни прически, ни маникюра, растолкать их по сторонам. Подставляя тарелку под ароматные, дымящиеся, только что сваренные картофелины, она усмехнулась своим мыслям. Ян же сидел тихий и задумчивый, ел нехотя — лишь бы не обидеть хозяйку. И если бы сейчас он не находился в этом доме по доброй воле, в пору было подумать, что его отношения с Катей закончились.

Она выловила Яна на кухне, подхватив по его примеру грязные тарелки.

— Я хочу загадать свое последнее желание, — заявила Катя, составляя посуду в раковину.

Ян заложил руку за руку.

— Я слушаю.

— Хочу каждое утро просыпаться рядом с тобой. В одной постели.

Это было явно не то, чего ожидал Ян. Он не сразу нашелся, что ответить.

— Ты хорошо подумала, Кэт? Помнишь, что я буду исполнять твое желание только до тех пор, пока длится игра? Но она может закончиться в любой момент. Да хоть прямо сейчас.

От этих слов Кате стало не по себе.

— Я знаю, что ты можешь загадать свое последнее желание прямо сейчас, — приподняв подбородок, ответила она. — Или через пять минут. Или через год. Это твое право. Но пока игра продолжается, я хочу просыпаться рядом с тобой. Это мое желание.

Ян усмехнулся.

— Как знаешь, Кэт. Я тебя предупредил.

Следующие две ночи они и в самом деле засыпали и просыпались вместе — на ее детской кровати, в комнате с плюшевыми игрушками и коллекцией фантиков от жевательной резинки «Love is…» Катя не знала, что на этот раз чувствовал Ян, лежа за ее спиной, слышал ли он музыку, хотел ли коснуться ложбинки завитка ее косички. Но впервые за долгое время у нее было спокойно на душе, и ветер за окном, рвущий уцелевшие листья, только подчеркивал завораживающую тишину ночной комнаты.

Дни тоже проходили спокойно. Чуткие родители придумали причину, чтобы на выходные уехать в деревню. Катя и Ян остались наедине. Они почти не разговаривали друг с другом, но тишина между ними была не едкой, как после ссоры, а объединяющей, как у заговорщиков. Они вместе готовили, вместе ели, вместе выполняли нехитрую работу по дому и саду. Межу ними была своя музыка.

Ян казался сосредоточенным на чем-то, спрятанном глубоко в нем. Но время от времени, плюхнув в воду почищенную картофелину или вынырнув из горлышка папиной водолазки — засаленной, протертой на локтях, или с хрустом надкусив желтое яблоко, корзину которых они только что собрали в саду, он бросал на Катю долгий, тягучий взгляд. Что скрывалось за этими взглядами, было не разобрать, но она всегда невольно улыбалась в ответ. По крайней мере, со стороны Катя казалась себе смешной — в мамином платке, завязанном узлом на затылке, в стареньком подростковом джемпере, поношеных джинсах и резиновых сапогах.