— Ага, — сказал Дин. — Я был пьяный в жопу, и у меня тогда даже не стоял.
— Но у меня стоял. Ты сказал, что нужен какой-то допинг, притащил порножурнал и раскрыл передо мной — там была Памела Андерсон со своими сиськами, ты приказал мне на неё смотреть, расстегнул мои штаны и положил мою ладонь мне на член. Ты правда был пьяный, Дин, я вижу, ты это всё не очень хорошо помнишь. А я помню, как твоя ладонь лежала на моей руке. И ты водил моей рукой, и шептал мне на ухо про свою подружку, такую горячую штучку, и как она у тебя только что отсосала за углом, прямо под окнами, так, что выгляни папа — и он мог бы увидеть.
— Я не помню, — сказал Дин пересохшими губами. Он в самом деле смутно припоминал, что как-то пытался преподать Сэмми пару уроков самоудовлетворения, но был уверен, что они не дошли до практических занятий.
— А я, — не слыша его, продолжал Сэм, — подумал тогда, что если папа сейчас заглянет в комнату и увидит, что мы делаем — он тебя выпорет так, что ты неделю сидеть не сможешь… Ты говорил, чтоб я не отвлекался от сисек Памелы, но я закрыл глаза, мне не надо было смотреть на её сиськи, мне достаточно было твоей руки и твоих губ возле моего уха… Я ведь и правда никогда до этого не пробовал дрочить, Дин. Это был у меня первый раз.
— Твою мать! — сказал Дин.
— Ага, вот так вот оно в первый раз и бывает.
— Тринадцать лет — это как-то совсем поздно, Сэмми.
— Дай мне договорить… чёрт… мне не очень легко рассказывать тебе всё это.
— Я понимаю, — искренне сказал Дин.
Сэм бросил на него взгляд исподлобья. Всё ещё тот, собачий.
— Не думаю, что понимаешь. Я и потом иногда представлял, как ты берёшь мою руку и помогаешь мне сдрочнуть, или даже делаешь это сам… дальше эти фантазии обычно не шли. Ну, разве что пару раз. Но, — продолжал он совершенно тем же тоном, ничуть не запнувшись, — когда Митч Бендер завалил меня и стал натягивать, я понял, что именно это себе и представлял раньше, с тобой. Те пару раз, в моих фантазиях — они были довольно грубыми. Не настолько, конечно, но ты не особенно со мной церемонился. И поэтому… оно получилось легко. Слишком легко было представить тебя на его месте, понимаешь, Дин? Как будто… как будто я сам только этого и хотел.
— Прекрати, — резко сказал Дин. Сэм моргнул от неожиданности. — Перестань пороть чушь, ничего ты не хотел!
— Но почему он тогда решил сделать это со мной? И почему заставил тебя смотреть? Дин, подумай сам: он знал о нас всё. Он охотник. Мы ведь тоже узнаём о нечисти как можно больше, прежде чем взяться за неё. Он знал, что ты клюнешь на приманку, которую для нас устроил Зак, начнёшь мотаться за ним. И знал, что у меня совесть нечиста, раз решил не палец мне отрезать или что там ещё психи обычно делают, а…
— Сэм, клянусь богом, если ты не заткнёшься, я сам тебя заткну!!!
Сэм осёкся и умолк, обиженно глядя на Дина. Впрочем, это детское выражение из его глаз тут же пропало.
— Дин, я могу представить, каково тебе всё это слышать. Но теперь ты понимаешь, почему я уехал и почему всё не может быть так, как раньше. Ты не виноват ни в чём, виноват я. Бендер просто прочитал во мне то, чего сам я хотел, и я заслужил всё, что он со мной…
Дин шагнул вперёд и схватил его за воротник.
Это был первый раз, когда они прикоснулись друг к другу, с того самого вечера в мотеле. Они поняли это оба, одновременно, и одновременно вздрогнули. Но Дин не разжал пальцы, только стиснул их крепче, притянув Сэма к себе ещё ближе. Сэм откинул голову, пытаясь высвободиться, Дин толкнул его вперёд, посадив на край стола и отрезав путь к отступлению.
Дина трясло от чёрной, лютой ярости, почти что ненависти к этому безмозглому тупоголовому щенку.
— Ты, по-моему, чересчур сильно ударился головой в Импале, — цедя слова, проговорил он. — Куда как сильнее, чем мне сперва показалось. Ты хоть сам понимаешь, что за невъебенную хрень ты несёшь?! Митч Бендер был больным на всю голову грёбаным извращенцем! Он хотел свести меня с ума, хотел, чтоб я ползал у него в ногах, поэтому сделал с тобой самое мерзкое, худшее, что только мог придумать! Он ни хрена о тебе не знал, ни о тебе, ни обо мне, он был больным придурком, и если ты ещё хоть раз заикнёшься о том, что ты что-то там заслужил, я тебя долбану об Импалу ещё разок, чтоб мозги встали на место, ты меня понял?!
Сэм смотрел на него по-прежнему напряжённым, но неуловимо изменившимся взглядом. Их лица были очень близко. Дин тяжело дышал ему в лицо, обжигая своим дыханием его кожу. И всё ещё сминал его воротник, очень крепко, готовясь отразить любую попытку вырваться, которую предпримет Сэм.
Но Сэм не стал вырываться. Он вдруг закинул правую руку Дину на шею, крепко обхватив его затылок, притянул к себе и поцеловал в губы.
Рот у него был тёплый и мягкий, он чем-то неуловимо отличался от губ тех женщин, которые целовали Дина прежде. То ли дело в том, что это были мужские губы — нечто принципиально новое в его биографии, — или в том, что это были губы Сэма — Дину некогда было разбиратьсяь. Просто это было приятно, и всё. Он сам изумился, насколько это было приятно.
Всё кончилось так же внезапно, как началось. Сэм резко оттолкнул его, и Дин разочарованно выдохнул. Тут-то бы ему и задуматься о том, что происходит, и окончательно прифигеть, но Сэм не дал ему такой возможности.
— Видишь, — с презрением сказал он, откидываясь назад и отстраняясь от Дина так далеко, как позволяло положение, в котором они стояли. — Я так и знал. Ты и сам считаешь это извращением, и ты не…
Дин не дал ему говорить. Чёрт с ним, чёрт со всем, он и так уже выслушал достаточно.
Поэтому он перехватил братов воротник поудобнее, рывком притянул Сэма к себе и поцеловал сам, жёстко и нетерпеливо, потому что это был единственный способ его заткнуть.
Сэм задохнулся от изумления, что-то протестующе замычал, но Дин только вжался в него крепче, затыкая ему рот своим языком. Нет, хватит уже, наболтались. Он толкнулся коленом вперёд, безотчётно раздвигая Сэму ноги — и тот поддался так легко, как будто только этого и ждал. Его рука снова сгребла Дина за шею, Дин выпустил его рубашку и перехватил за плечи — так было удобнее, и они остервенело целовались, навалившись на стол рядом с мигающим ноутбуком, напротив наполовину задёрнутой шторы, и любой, кто проходил бы мимо мотеля, смог бы увидеть их через окно.
Сэм снова оттолкнул его первым. Но на этот раз не для того, чтобы обдать презрением — а чтобы вцепиться обеими руками в динов ремень и рвануть его, высвобождая из пряжки. И тут у Дина у голове как будто ударил колокол.
— Сэмми… — кажется, никогда ещё в жизни его голос не звучал так испуганно. — Ты… ты точно уверен, что…
— Нет, не уверен, — пробормотал Сэм, дёргая его ремень, и прижался лбом к его лбу. Дин сцепил зубы и сглотнул, потом снова и снова, он беспрестанно сглатывал, потому что не знал, о боже, он не знал, не станет ли от всего этого ещё хуже, не запутается ли всё ещё больше… И только когда Сэм рванул с него джинсы, Дин опомнился и подумал, что разумнее всего послать всё на свете нахер.
Сэм расстегнул свою ширинку. Даже сквозь ткань трусов Дин видел, что у него стоит. У Сэма были ужасно смешные трусы, строгие белые «семейники» из плотного хлопка. Если бы Дин не знал Сэма с пелёнок, он бы засмеялся и отпустил похабную шуточку. Но он знал Сэма лучше, чем себя, и ещё он знал, что когда Сэму было десять, он застудил яички, перекупавшись в озере, и с тех пор должен был по возможности держать свои мужские причиндалы в тепле. И не было в этом ничего смешного. Дин помнил, как он плакал от боли во время обострений, когда мог только валяться на диване с грелкой между ног и тихонько постанывать, не видя и не слыша ничего вокруг. Это не было смешно, это было страшно и стыдно, и Дин знал о нём эту постыдную вещь, и то, что он узнал сегодня, было всего лишь ещё одним дополнением в длинной череде того, что больше никто в мире не знал о его брате. И не будет знать. Потому что это принадлежит только им.
