Митч повторял: «Шващит, шващит!» Что означало «хватит», но точёную дикцию Митчу подпортило отсутствие нескольких передних зубов.

Дин отшвырнул его в сторону. Митч повалился на спину, дрыгая широко раскинутыми ногами, между которыми болтался обвисший член — Бендер так и не успел его заправить. Родная мама теперь не узнала бы Митча — его лицо стараниями Дина превратилось в месиво, нос был сворочен набок, что, без сомнения, добавляло ему фамильного сходства с племянничком. Вспомнив о Заке, Дин обернулся. Тот всё ещё лежал неподвижно, и пистолет валялся на полу возле его руки, так, что он смог бы дотянуться до него, если бы пришёл в себя.

Дин наклонился и поднял пистолет. На секунду ему показалось, что в руке у него — тяжёлый кусок какой-то непонятной массы инопланетного происхождения, с которой он совершенно не знал, что делать. Но это длилось мгновенье и тут же прошло. Митч всё ещё скулил «шващит, шващит», елозя ногами в шаге от Дина, в шаге от Сэма, который по-прежнему лежал ничком, привязанный к столу.

Дин повернулся, направил ствол Митчу в промежность и спустил курок.

От грохота выстрела ему заложило уши, в носу защипало от пороха. Вопль Митча сотряс стены, но тут же сорвался на визг — так выла бы подстреленная собака. Забыв о расквашенном лице и вцепившись обеими руками в то, что осталось от его хрена, брат Абрахама Бендера катался по полу, сипя и подвывая, и меньше, чем когда-либо, походил на человека. Дин поднял руку снова, целя на сей раз в голову, но потом вдруг опустил ствол.

Он сделал то, что был должен, сделал самое главное… кроме одного. Остальное могло подождать.

Он сунул пистолет за пояс, машинально передвинув предохранитель — рефлексы, как обычно, не подводили, — и наклонился к Сэму. Во время драки с Митчем он несколько раз видел, как тот шевелился, пытаясь освободиться. Теперь Дин мог ему с этим помочь. Он развязал верёвку, и Сэм подгрёб руки под себя, опёрся на ладони, пытаясь приподняться. Дин обхватил его поперёк груди, почувствовав, как Сэм вздрогнул всем телом, и помог встать на ноги.

Идиотский, кретинский вопрос: «Ты в порядке?» так и вертелся на языке, но Дину хватило остатков разума, ещё не залитых кровавой пеной, чтобы вовремя удержать его при себе.

Сэм выпрямился, опираясь Дину на плечо. Его шатало, из раны на лбу снова текла кровь. Дин бросил взгляд на его лицо — и тут же отвернулся, чувствуя, что просто сдохнет, если посмотрит сейчас ему в глаза. Сэм стиснул его плечо крепче, как будто безотчётно — и вдруг отстранился. Дин ощутил при этом физический дискомфорт, потерю, как если бы его собственная нога вдруг взяла и отошла от него на шаг.

Это было то, о чём Дин мечтал с той минуты, как они оба очнулись в этом проклятом месте — оказаться рядом с Сэмом, подставить ему плечо. Теперь они стояли рядом, и это было так тяжело, так мучительно неловко, что Дин отдал бы что угодно, лишь бы оказаться за тысячу миль отсюда. Он вдруг увидел Сэма словно впервые, увидел его рассечённую губу, вмятину от доски на щеке, мятую рубашку, длинную царапину на бедре, спущенные джинсы.

И ему стало так стыдно, так больно, что захотелось плакать.

В это мгновенье Зак Бендер совершил первый и последний поступок, за который Дин был ему благодарен. Он дёрнулся, приходя в сознание — и это позволило Дину отвернуться от Сэма, потому что иначе он не знал, как смог бы отвернуться, в то же время зная, что это совершенно необходимо. А так у него появился законный повод. Дин выхватил из-за пояса пистолет и всадил пулю в плешивую башку Зака Бендера, и не испытал ни злорадства, ни гнева, ни облегчения, когда она с гулким стуком откинулась назад, брызнув кровью на дощатый пол.

Дядя покойного, только что благополучно отправившегося в ад, всё ещё поскуливал в стороне, призывая попеременно то дьявола, то Мадонну. Дин повернулся к нему, шагнул вперёд и остановился.

— Ты заплатишь, — сказал он очень медленно и очень чётко, так, чтобы даже человек, мучимый сильной болью, смог его услышать и понять. — Ты заплатишь за то, что сделал. Ты… сука… заплатишь мне. Я тебя… я…

Он смолк, не зная, что именно хочет сказать. И выстрелил снова — на этот раз в ногу, раздробив Митчу щиколотку. Митч издал вопль, похожий на лай, и снова принялся ныть — в самом деле, подумал Дин, он только что лишился хрена, что по сравнению с этим какая-то щиколотка.

— Ты не умрёшь быстро, ты… тварь. И не надейся! Даже не…

— Дин.

Голос Сэма был как выстрел в спину.

— Отойди. Отдай мне пистолет.

Он говорил тихо, очень тихо, голосом, которого Дин от него никогда прежде не слышал. Хотя нет, слышал однажды… когда погибла Джессика. Впрочем, там было всё-таки что-то другое… не то.

— Иди к машине, Сэм.

— Дин…

— Я сказал, иди к машине!

На миг ему показалось, что они будут теперь вечность стоять вот так, Сэм будет просить его успокоиться и отдать пистолет, а Дин будет говорить, чтобы он шёл к машине. Но Сэм больше ничего не сказал. Дин услышал его удаляющиеся шаги, тяжёлые, шаркающие. Я кричал на него, подумал Дин, я только что на него накричал. Господи, за что? Разве ему мало досталось? Боже… что происходит? Что тут случилось, боже, что теперь будет?

И тут у него наконец окончательно прояснилось в голове. Он посмотрел на Митча Бендера, жалкого, отвратительного безумца, которому минуту назад выдумывал страшную смерть и никак не мог выдумать, потому что всё казалось недостаточным. «Дин, — сказал голос Сэма в его голове почти так же ясно, как наяву. — Отдай мне пистолет. Отдай мне пистолет».

— Ладно, Сэм, — прошептал Дин, и Митч Бендер, услышав это и увидев его лицо, завопил:

— Неш, неш, пошалушта, не убифай меня, не…

Дин выстрелил ему в голову, бросил пистолет на пол и вышел из дома прочь, следом за Сэмом.

Был всё ещё день, по-прежнему пасмурный, хотя туман начал рассеиваться. Кругом были сосны, источавшие свежий, глубокий аромат хвои, и Дин несколько раз вдохнул его, прежде чем отойти от двери. Дом стоял на куцей полянке в окружении рыжих стволов, почти от самого порога вела старая дорога, заросшая травой — не дорога даже, так, колея со следами колёс, едва различимыми на земле. Справа от дома стояла кормушка для лосей с треугольным козырьком, покрытым давно облупившейся зелёной краской. Заброшенный домик лесника, или что-то вроде того…

Дин медленно осмотрелся, потом пошёл вперёд, к машинам и к Сэму.

Три тачки — додж, чероки, Импала, — стояли в ряд, будто на парковке. Дин подумал, что стоило бы поблагодарить Бендеров за то, что они не бросили Импалу на обочине и пригнали сюда — это было очень любезно с их стороны. Было что-то дико забавное в этих трёх машинах: семейном реликте Бендеров, семейном реликте Винчестеров и надменно возвышавшейся над ними пижонской тачке какого-то адвоката из Спрингфилд-Сити. Каждая из машин — воистину, лицо её владельца. Лицо, да. Дин увидел своё лицо, отражённое в лобовом стекле Импалы.

«О чём я думаю, боже? О чём я думаю?»

На самом деле он ни о чём не думал. Не о чем было тут думать.

Сэм стоял возле Импалы, положив локти на крышу, и смотрел прямо перед собой. Услышав шаги Дина, оглянулся через плечо — и тут же отвернулся снова. Дин посмотрел ему в спину и подумал, что, наверное, ничего сейчас говорить не надо.

Но зачем-то всё равно сказал:

— Садись, Сэмми… поехали отсюда.

Ключ зажигания торчал под рулём, дожидаясь хозяина. Дин сел в машину, взялся за него — и снова посмотрел на Сэма, по-прежнему стоящего возле дверцы Импалы. Дин видел через окно его рубашку, чересчур туго заправленную в джинсы, пропоротые на промежности, ремень, затянутый на максимум, широко расставленные ноги. Видел и чувствовал, как щёки понемногу заливает краска. К чёрту. К чёрту, Господи, к чёртовой матери всё!! Он не будет об этом думать. Не о чем думать.

— Сэм? Эй…

Сэм отстранился наконец от крыши Импалы и сел в машину. По тому, как он хлопнул дверцей, Дин внезапно понял, что он собирается что-то сказать или сделать, и невольно отпустил ключ зажигания.