Сколько он просидел в одиночестве в подвале – трудно сказать. Но погас свет в оконце, спустя много времени появился вновь, потом опять погас и вновь появился… И только тогда взвизгнула металлическая дверь подвала, и в него вошел слабо озаренный араб с луноподобным лицом, высокий и по виду очень сильный. Ехидно ухмыляясь, он поставил перед Олексой маленький табурет, на него глиняную кружку с водой, такую же мисочку с едой из овощей. Достал из-за пояса деревянную ложку, плюнул на нее и вытер о широкую грязную штанину – подал Олексе.

– Аша, – указал араб на миску и, рукой касаясь губ, показал, что надо есть. – Ам-ам, – сказал верзила и поднес к самому носу Олексы увесистый кулак, пахнущий потом и еще неизвестно чем, что отбивало всяческий аппетит, хотя в животе Олексы давно уже играли трубы голода. Пришлось жевать – медленно, нехотя, как жуют сено коровы. Уже после ухода араба Олекса вспомнил, что «аша» означает «ужин». Значит, был вечер, а впереди тяжелая, как пытка, бесконечная ночь. Задремал Олекса, когда наверху в оконце появился синеватый свет. Но спать ему не дали. Сильный стук в дверь заставил Олексу вздрогнуть, он выдернул из-под головы руку, на которой засыпал, и неведомая сила подняла его на ноги. Первой, шумно пыхтя, ехидно улыбаясь, в подвал вошла лунообразная образина, про себя Олекса окрестил его верзилой, а за ней еще двое арабов. Верзила оставил на табуретке еду.

– Фетар, – кивнул он на миску и, грозя кулаком, грозно приказал: – Сакль!..

Олекса уже знал, что «фетар» – завтрак, а «сакль» – есть. И он не стал противиться – умирать, так не с голоду же! Один из трех вошедших, видимо, главный, хотя по виду не скажешь: низкорослый, длинноносый, с усами, повисшими над уголками губ, пузатенький, и вообще какой-то карикатурный, писклявым голоском начал говорить, размахивая правой рукой. И Олекса понял, что если он, алия шантранджи, хочет жить и быть нормальным просто человеком, то пусть соглашается играть в шахматы на них троих, если же будет против, то они его кастрируют, и он уже евнухом, как мужчина никому не нужный, все равно будет играть в шахматы, опять же для них, но как раб. А попытается только глянуть в сторону – убьют, как бешеного пса, он не мусульманин и им недорог. «Вот почему вы держите меня в подвале, – догадался Олекса, и луч надежды блеснул в его сознании.

– Надо все взвесить, – сказал он похитителям, – мне нужно пару дней, чтобы хорошо поразмыслить… Но для этого, – неожиданно для бандитов вдруг начал диктовать свои условия Олекса, – убрать лягушек из подвала, принести мне топчан и кормить не травой, как скотину!.. Глубокоуважаемый кади Абу-Муаз знает меня в лицо! Понятно вам? – несколько повысил он голос, добавив в него металла.

Арабы стали шептаться между собой, даже, как понял Олекса, спорить. Они это заметили и, толкаясь на пороге, спешно вышли из подвала. Спустя минуту пузатенький возвратился и сообщил:

– Пару дней тебе даем, а потом, если не согласишься, кастрируем…

И демонстративно вышел. Потянулись дни длинные, тяжелые. Грабители приходили, уговаривали, требовали, грозили, размахивали кулаками, особенно лунообразный, однако не били, и Олекса, пользуясь этим, тянул, обещания не давал, но и не отказывался от их предложения. Как-то уже к вечеру, когда свет в оконце терял свою яркость, Олекса услышал громкие голоса, среди которых был для Олексы очень знакомый – несомненно, это был голос Ибрахима. Повторялись слова «шантранджи, шантранджи, динары, динары», произносились громко, словно для того, чтобы похищенный услышал их обязательно. За дверью пошумели, пошумели и стихли, видимо, разбежались или отошли дальше. Следующий день прошел в томительном ожидании. «Ну, не напрасно же был здесь Ибрахим?» – задавал себе вопрос Олекса. И лишь к вечеру в подвал зашли знакомые арабы, молча, не церемонясь, накинули на голову Олексы мешок, предварительно запихнув ему в рот грязную, вонючую тряпку, связали за спиной руки, вывели во двор и уложили в некую повозку, судя по всему, запряженную осликом. Сверху накидали все, что попало под руки, и на все это взгромоздился верзила, Олекса хотя и не видел, но чувствовал, что сидит на нем именно этот негодяй. Молча тронулись с места. Долго тряслись по кривым улочкам, вымощенным булыжником, пока наконец остановились. Было тихо, только фыркал недовольный ослик: ночь, пора спать, а его заставили работать! Послышались шаги приближавшегося человека. Верзила сполз с двуколки. Олексе стало свободнее дышать.

– Здесь он, – услышал он совсем рядом.

– Развязывай, чего стоишь. – Олекса сразу узнал голос Ибрахима.

Олексу грубо схватили, поставили на ноги, развязали руки, сняли мешок, вынули изо рта кляп. Яркий, хотя и вечерний, свет ударил по глазам Олексы, и он невольно зажмурился. А когда открыл, увидел, как Ибрахим отсчитывает грабителю динары. Тот, послюнявил пальцы, пересчитал деньги, кивнул и сунул динары в кошелек, привязанный к поясу, потом сел в повозку, стегнул по спине ослика концом веревки, которой были связаны руки Олексы, и ослик, прядая длинными ушами, вновь побежал по булыжной мостовой. Вскоре повозка скрылась за углом соседнего жилища.

– Они тебя украли, – объяснил Ибрахим, – уважаемый Абу-Муаз тебя ештери[118] у них, теперь ты ему будешь должен, – многозначительно усмехнулся араб. – Завтра приходи к Абу-Муазу, а пока беги в монастырь, к своему Исе ибн-Марьям. – С неподдельным злорадством громко рассмеялся Ибрахим.

Но Олекса уже не слышал смеха араба, он, дай бог ноги, бежал по каменистой пустыне. С нескрываемым удивлением встретил его в монастыре Иларион, крестя себя и будто явившегося ниоткуда пропавшего Олексу и повторяя:

– Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй!

Потом они долго молчали – не могли сообразить, что же все-таки произошло.

– Ты где пропал, отрок? – наконец, придя в себя, спросил Иларион и вытер рукавом набежавшую слезу с побитой мелкими морщинками щеки. Олекса сбивчиво рассказал о своих приключениях.

– И это все от греховной игры… Бог наказал!.. Брось, больше не играй в энти… шахматы, пропади они пропадом!.. А как тебя князь Давид Святославич ждал!.. Если бы ты знал: полдня ждал, ночь ждал, а на зорьке… Где уж тут ждать, ехать надо, пока не наступило пекло… Ну и двинулись без тебя-то… Теперь уж где был бы!..

– Не судьба, – горестно вздохнул Олекса, – если б не грабители…

– А ну-ка, расскажи мне еще, как они тебя схватили, грабители энти? – погладил Иларион голову Олексы сухонькой, дрожащей ладошкой. Тот снова рассказал о своем горе, но более подробно.

– Дитя ты несмышленое! – перекрестил Иларион Олексу. – Да подстроено это все было… Не хотел жадный абушка Муаз отпускать тебя… Ишь, сколько денег можешь ему заработать! Подговорил он грабителей… Подержали они тебя в подвале, пока паломники не съехали со двора монастыря, а после отпустили, но деньги из кармана выгребли…

– Неужели Абу-Муаз?! – стал роптать Олекса. – Он же так со мной простился… Ну, как отец с родным сыном…

– Сын – хорошо, а деньги – лучше, – сказал Иларион, – так вот… Что делать теперь будешь?

– Еще не знаю, отец Иларион…

– Иди к нам послушником, а после схиму примешь, – предложил Иларион и спохватился: – Но только по велению сердца, к Богу без сердца идти нельзя, не примет…

– Батя, когда был живой, царство ему небесное, – перекрестился Олекса, – мне всегда говорил: утро вечера мудренее… А нынче я хоть всласть посплю… У-у, как противно было спать в подвале, хуже, чем в сырой яме…

– Ну, спи, спи… Слава богу, что хоть живой остался.

Иларион поправил подушку на топчане Олексы и в расстроенном состоянии, шмыгая носом, вышел из кельи, тихо прикрыв за собой дверь.

Проснулся Олекса рано, невысокое окошко в келье только-только начинало светлеть. То ли он выспался хорошо, то ли по привычке, как в недавнем подвале. Он ощупал топчан, на котором лежал, постель, провел ладонью по стене и, к своей великой радости, убедился, что он не в мерзкой яме. Маленькая келья теперь казалась ему не менее прекрасной, чем роскошный дворец короля Амори. В голову безостановочно приходили новые и новые мысли, как волны накатываются на морской берег. Но главное, не было ответа на самый насущный вопрос: что дальше делать? Остаться послушником в монастыре? Не мог Олекса обмануть ни себя, ни тем более Бога: не готов он служить Господу как монах, хотя и носил имя великомученика Алексея, досконально знал его жизненный путь, однако идти по такому пути еще не мог, видать, не вышло время. И в шахматы играть зарекся еще там, в подвале. Поискать Десимуса, может, он что подскажет? И Олекса, зная, что Иларион сегодня не станет его рано будить – пусть, мол, отдохнет малец, встал с постели, тихонько оделся и покинул монастырь. «Простите, Иларион и ты, святая Ефросинья», – выходя из калитки, прошептал и трижды перекрестился он на купол церкви Пресвятой Богородицы.