– Дитя неразумное, – рассердился Адинай. – Никогда не обещай, чего не можешь!..

– Адинай, не ругай мою будущую жену, – возразил, все больше хмелея, ростовщик. – Обещала… выполним!

– И я скажу: да! – весело сказала Яэль, прекрасно зная, что от ее «да» ничего не зависело, однако сказанное ею вселило радость в Матана и сняло озабоченность Адиная: он только укоризненно покачал головой, глянув на дочь.

Уже вечером, когда Олекса пригнал с пастбища отару, его позвали в дом и показали жениху. Ростовщик внимательно посмотрел на него, как на вещь, которую приходилось покупать: грязный, растрепанный, жалкий – раб как раб.

– Сколько? – спросил Матан.

Адинай призадумался, щуря глаза на Олексу: как бы не прошибить, а извлечь выгоду, прибыль. И назвал цену. Услышав ее, ростовщик поморщился – какая мелочь! Ударили по рукам, и Олекса вышел из дома личной вещью Яэль, ее рабом. Но это не было свободой. И он, отказавшись от ужина, ушел в свой сарай и упал лицом на постель: что-то теперь будет? Ехал в Рамаллу удовлетворенный ростовщик: сватовство завершилось вполне благополучно, Яэль сказала свое сокровенное – «да», но тем не менее Матан время от времени почесывал затылок: почему ей понадобился именно этот раб? Молодой? Так у него во дворе есть и помоложе! Нет, если его, этого раба из какой-то Руси, помыть, одеть… У Матана от подозрения аж зад зачесался, и он поерзал им на сидении. О, Саваоф! Вдруг она влюблена в него? Этого еще не хватало! И ростовщик, отбросив все мысли в сторону, стал придумывать один план за другим, как побыстрее избавиться от этого Олексы.

– Ишь ты, какой красавчик! – громко сказал самому себе удрученный Матан и погрозил кулаком в спину слуги, который правил повозкой. Тот даже почувствовал эту угрозу и, оглянувшись, с недоумением посмотрел на хозяина: «Какой я красавчик, – пожал плечами слуга, крепко держа в руках вожжи, – меня даже хромая Эстер не подпускает к себе… Видать, мой маар здорово перегрузился хмельным, если до сих пор доказывает своей Яэль, что он еще… Ого-го!»

Петухи еще не пропели свою третью побудку, велись такие горластые певцы и в этом поселке, когда Ян вошел в сарай и разбудил Олексу.

– Вставай, – потряс он его за плечо.

– А что, уже утро? – Сидя на кровати, Олекса кулаками протирал глаза и не понимал, почему, если уже утро, в сарае так темно, и он ничего не видит?

– Да нет, до утра еще далеко, – сказал Ян. – Нам надо торопиться…

И он рассказал Олексе о том, что в жизни его произошла большая перемена. Яэль, глубоко уважая отца и не отвергая его советы, согласилась все-таки выйти замуж за ростовщика, однако настояла на том, что она выкупленного для нее раба Олексу отпускает с миром.

– Просто так?! – воскликнул Адинай.

– Просто так, – кратко и спокойно ответила дочь.

– Так ты никогда не разбогатеешь, Яэль, – укоризненно покачал головой Адинай.

– Он идет в Иерусалим помолиться за мать и отца, а сельджуки в раба его превращают… Сделаем богоугодное дело, отец! Яхве это обязательно зачтет, Бог ведь для всех один…

Адинай посопел, поскреб всей пятерней под бородой и как-то нетвердо и неуверенно сказал:

– Ладно, утром посмотрим…

Эта его нетвердость вызвала подозрение у Яэль. Она тайно встретилась с Яном и, зная, что он собрался уходить из поселка, предложила взять с собой Олексу.

– Ты дорогу в Иерусалим знаешь хорошо, отведи его в Святой город, – и предупредила: – Рамаллу обойдите стороной… От греха подальше… А я за вас помолюсь… И ты меня прости, Ян…

Олекса в темноте быстро сбрасывал с себя одежду пастуха, на ощупь доставал из сумки и надевал свое – рубаху, штаны и, главное, в темноте ловко попадал ногами в башмаки. Каждый вечер, возвратясь с пастбища, в сарае он доставал из-под кровати заветную сумку и ощупывал ее – лежат ли в ней башмаки? И только убедившись, что они целы, ложился спать. Целы башмаки, стало быть, в сохранности и деньги, что надежно спрятаны в подошвах.

Во дворе Олексу обдало прохладцей. И небо было над ним знакомое, но какое-то странное: стожары, словно серебристый шар, висели почти над головой и от мерцания казались живыми, ковш перевернутый почти вниз, а там, где должна была быть заря, невысоко над горизонтом ярко блестела звезда. «Как в Библии звезда над Назаретом», – подумал Олекса. – та привела волхвов к новорожденному Иисусу, а куда приведет эта звезда меня?»

– Идем, – толкнул Ян Олексу в бок. – Ты хоть взял… У тебя есть талит[81]?

– Нет, – покрутил головой Олекса, – эта тряпка осталась в сарае, да и старая уже…

Они вышли со двора, Олекса оглянулся назад, на темные окна дома.

– Яэль не выйдет нас лаверэх[82] в дорогу, – угадав, о чем думает Олекса, объяснил Ян. – Она так сказала… Поцеловала меня и…

– Да?! – тихо воскликнул Олекса.

– Да, – неохотно ответил Ян. – В щеку… Ну, всего лишь как друга…

Пес некоторое время еще бежал за ними.

– Иди домой, – обернулся к нему Ян, – что тебе с нами делать. – Пес остановился и как-то жалобно, протяжно заныл, словно понимал, что прощается с друзьями навсегда. – Не плачь, дурачок, – почесал пса за ухом Ян, – дома тебе будет лучше…

Туман тонким, легким полотном расстилался вокруг, закрывал дорогу, но Ян знал, куда идти. Шли молча. И лишь на рассвете Ян сказал:

– Если в Иерусалиме не найду сторонников Раби Моше бен Майона, пойду в Египет, буду искать его там…

Солнце было уже высоко, когда путники увидели Иерусалим. И оба, каждый по своему, помолились. Чем ближе к городу, тем больше попадалось людей. Одни что-то несли на плачах, другие везли на спинах осликов, третьи сами, вместо коней, тащили двухколесные тачки, доверху нагруженные скарбом. Большими и малыми группами шли паломники. Их сразу можно было определить по усталому, измученному дальней дорогой виду. Иногда Олексе хотелось примкнуть к какой-нибудь группе. Он даже приближался, но всякий раз слышал разговоры на незнакомых языках, и это его отпугивало. «И одного меня приведет дорога к Гробу Господнему», – думал он, глядя вслед каким-нибудь странникам.

Встречались и вооруженные до зубов отряды. Олекса понимал, что это воины-охранники, и если они есть, то сельджукам места здесь не будет. И это его уже радовало, ибо участь раба его, как и Яна, не устраивала, хотя Ян не с восторгом принимал вооруженных людей. Для него они были ненавистными покорителями родной земли, родного народа.

Иерусалим поразил Олексу, прежде всего, разноголосицей. Настоящее вавилонское сплетение языков. Но если строители библейской башни, не зная других языков, кроме своего, не поняли друга и разбежались, то здесь все знали одно великое слово «Христос», которое всех объединяло, сплачивало и вело к единому храму. Тут были и евреи, и арабы, и египтяне, и латиняне, и греки: белые, желтые, смуглые и черные как смоль. Олекса даже остановился, разинув рот при виде совершенно черных людей. Ну, в пыли или в грязи – можно вымыть, а тут чернота, как новенькие блестящие сапоги. «Если Бог создал людей, – стал он размышлять, – то почему всех разукрасил в разные цвета? Или у него одной краски для всех не хватило? Чудеса, да и только…»

– Это нубийцы, из Африки, хорошие воины! – заметил Ян, ведя Олексу по улицам и улочкам, под какие-то каменные арки, мимо статуй, мимо развалин. – Запомни, паломник из Киева…

– Из Новгорода-Северского, – поправил Олекса.

– Неважно, ведь все равно из Руси… Мы прошли с тобой ворота Дамасские, самые древние ворота, возведенные еще царем Иродом, Сионские ворота, их еще называют воротами Давида. А эта арка – самые многолюдные ворота Яффские, от них дорога идет в Яффу – в портовый город… Всего восемь ворот… Ну, словом, сам все узнаешь, – закончил свой рассказ Ян.

Город весь каменный, зелени почти нет, нашли нечто вроде газончика, кое-какая травка пробивалась сквозь камни, присели отдохнуть.