– Евпраксия, Евпраксия, – повторял князь, слезы его душили, комок в горле перехватывал дыхание.

Евпраксия подняла голову, сквозь густую пелену слез посмотрела на Давида Святославича и сказала, поняв, как ему теперь тяжело:

– Иди, Давид, иди, я сама справлюсь…

Князь вышел из кельи и, сильно шатаясь, сраженный горем, побрел к калитке.

Олекса узнал о кончине Ефросиньи, когда вернулся вечером из города. Похоронили игуменью, как она и хотела, на Святой земле, у церкви Пресвятой Богородицы.

Май в Палестине – это невыносимое летнее пекло где-нибудь на берегах Днепра или Десны, не говоря уж о Ладоге, откуда и пошла, и разгулялась на всю свою неохватную ширь и былинную мощь Русь. Киев еще только выползал из землянок, стряхивая с себя землю и густую пыль от замшелых бревен потолка, а из Ладоги, из столицы новорожденного в муках государства, на юг уже шли, поблескивая доспехами и оружием, широкоплечие, крепкие духом и телом витязи, а с приказами и указами в руках служивые государевы люди. И порой бывало очень жарко не от весеннего или летнего солнца, а от ожесточенных сражений с кочевыми ордами неизвестно откуда пришлого народа. Об этой далекой, зеленой, ласковой земле думал Олекса, когда вновь и вновь садился на ковер, окруженный людьми, жадно смотрящими за тем, как он передвигает шахматные фигуры на доске. Князь Давид Святославич предупредил Олексу, что через девять дней после похорон Ефросиньи он и Евпраксия с группой русских паломников пойдут домой, оставив могилу игуменьи на попечение Илариона и еще нескольких русских монахов, остающихся в монастыре Святого Феодосия. И Олекса, уйдя утром из монастыря, долго ходил по местах, где сам играл и видел, где играли в шахматы другие, искал Абу-Муаза. Его почти везде узнавали, приветствовали, называли иногда «алия шатранджа», то есть «мастер шахмат», предлагали кальян, он уже знал, как курить. Кроме обычного мелко растертого листа, название которого Олекса не знал, в чилим, то есть в чашку прибора для улучшения вкуса – кто как любил курить – добавляли раствор меда или других сладостей. Олексе дали подышать дым кальяна с медом – тоже не понравилось. Однако он все же нередко подсаживался к кальяну. Тот, кто не дышал дым кальяна, не заслуживал уважения, он как бы выпадал из общего круга. Прийти в гости и отказаться от курения – неслыханная дерзость и пренебрежение гостеприимством. Его всюду приглашали сыграть, но ему нужен был кади, признанный всеми судья. Без присутствия Абу-Муаза Олекса не мог садиться на ковер к доске, собственно, мог бы, но боялся. При всем, казалось, благосклонном уважении к нему игра на деньги – коварная и опасная игра, иной раз лучше проиграть, чем выиграть, если нет за спиной надежной защиты вроде кади Абу-Муаза. Без него могут и деньги отнять и убить как неверного – благо в Коране есть нечеткости, сквозь щели которых могут пролезть неграмотные, невежественные люди и совершить преступление. Во второй половине дня Олекса все-таки разыскал Абу-Муаза.

– Я не ожидал встречи с тобой, – сказал кади, не скрывая радости. – Можем сегодня хорошо сыграть, тем более что у меня плохое настроение…

– Почему плохое, Абу-Муаз?! – удивлся Олекса. – Это у меня горе: скончалась преподобная игуменья Ефросинья!..

Араб обхватил бороду двумя руками и провел ими сверху вниз, как бы стряхивая с нее некую беду:

– Аллах примет твою Ефросинью в раю, – сказал кади и добавил: – Она служила Богу и она святая… У меня другое несчастье – тамплиеры не выдают властям убийц послов сторонников халифа Убейда Йллаха…

– А кто он такой – Убейда Йллах? – не понял Олекса.

– Прямой потомок Фатимы и ее мужа Али, – погрозил Абу-Муаз Олексе пальцем, унизанным перстнями с дорогими камнями. – Фатима – дочь пророка Мухаммеда, править халифатом должны его прямые потомки, а не какой-нибудь курд Салах ад-Дин, изгнавший фатимидов из Египта и осевший там, покарай его Аллах!.. Ну, ладно, там разберутся, а пока найдем хороших игроков, я имею в виду, – усмехнулся араб, – тугих кошельков…

В этот день Олекса играл самозабвенно. До этого ему приходилось и проигрывать, но только не в этот день: ему очень нужны были деньги! И когда вечером Абу-Муаз отсчитывал ему долю динаров, Олекса морщился и крутил головой: мало!

– Зачем тебе много? – недоумевал араб. – Мне – это объяснимо, я взрослый, мне нужна роскошь, красивые молодые женщины, исполняющие танцы живота, а ты еще мальчишка, да и обычаев наших ты не знаешь…

– Послезавтра мы возвращаемся домой! – почти воскликнул Олекса. – Князь Давид Святославич меня предупредил, сказал, чтобы я был готов в дорогу… Вот!..

– О, Аллах! – возвел вверх руки Абу-Муаз. – Так сказал бы раньше… Путь в Киев неблизкий, деньги нужны, и немалые!.. Приходи завтра с утра, будем играть до обеда, и все, что выиграем – твое!.. Только с самого утра, понял?

– Как не понять, Абу-Муаз! – обрадовался Олекса. – Чуть свет буду здесь…

– Ну, не чуть свет – приподняв бороду и почесав под ней кадык, сказал Абу-Муаз и после небольшой паузы твердо добавил: – А пораньше…

И они расстались.

В монастыре полным ходом шла подготовка в дорогу. Было куплено два коня с повозками. На одной предполагалось вести вещи, на другой могли бы время от времени ехать такие пожилые, особенно, женщины как Евпраксия. Для здоровых мужчин князь Давид Святославич выдал кому старый кинжал, кому нож с длинным лезвием: паломники – люди мирные, набожные, но и сдаваться на милость бродящих бандитов-сельджуков не намерены.

– В случае нападения будем защищаться, – напутствовал их князь. Олексе также был приготовлен кинжал. – Ночуем сегодня и завтра, а потом рано на зорьке, пока не столь жарко, отправляемся в путь…

– Завтра еще схожу в Иерусалим, – сказал Олекса.

– Не опаздывай, – предупредил князь.

– Сразу после обеда вернусь, – пообещал Олекса.

Следующим утром в условленном месте он встретился с Абу-Муазом, который привел его в роскошный зал. Множество ковров, подушек на них, дымились кальяны, в углу помещения, надувая щеки, музыканты играли, как показалось Олексе, очень уж унылые мелодии. Собравшиеся в зале отличались и видом, и одеждой – люди состоятельные или торговцы, или ростовщики, или просто заядлые игроки. Некоторые кивали ему и Абу-Муазу головой, другие немигающе, как удавы на жертву, смотрели на них из-под косматых бровей и высоких тюрбанов. Игра в шахматы в этот день шла совсем не так, как хотел Олекса. Сначала он проиграл две партии, но потом, сосредоточившись, успокоился и стал выигрывать. «Навар», как он размышлял, мог бы быть и посолиднее, но приходилось мириться с тем, что было. В полдень Олекса решительно заявил Абу-Муазу, что нужно идти в монастырь.

– Нужно, так нужно, – с подчеркнутым равнодушием сказал араб, перестав сосать трубку кальяна. – На дорогу хватит?

– Для начала достаточно…

– Ну и слава Аллаху! – Абу-Муаз встал, обнял Олексу за плечи и, выводя его из помещения и понизив голос, заговорщически стал напутствовать: – Многие видели, что в кармане у тебя деньги, будь осторожнее. – И уже совсем прощаясь, вдруг предложил: – Может, для безопасности Ибрахим проводит тебя до выходя из города?

– Зачем? – возразил Олекса. – Я, как мышка, юркну за угол – и меня только видели…

– Для мышки всегда кот найдется, – с серьезным видом погрозил пальцем Абу-Муаз. – Ну ладно, храни тебя Аллах и твой Иса Ибн-Марьям… Не вспоминай лихом!

– Спасибо за все, Абу-Муаз! – помахал на прощанье рукой Олекса и быстро скрылся за домом.

Перебежками, с оглядкой, придерживая ладонью карман, туго набитый динарами, он уже добежал до окраины Иерусалима. А там – шесть поприщ… Всего только шесть!.. Но едва он шагнул от стены последнего каменного жилища с покатой крышей, как получил сильный удар по голове и, потеряв сознание, повалился на землю. Очнулся он не сразу. Открыл глаза – темным-темно. Пахло сыростью и еще чем-то неприятным. Ощупал рукой стену, она была влажная, скользкая. И нечто такое же сколькое, противное, холодное проползло по руке. Откуда-то сверху к его ногам падала бледная струйка света, Там было маленькое окошечко. Олекса вскочил, но даже пальцами руки он не доставал окна. «Подвал, – подумал Олекса, – я в подвале… И здесь только лягушки…» Ему хотелось плакать, но слез не было. Ужас сковал его сердце. Сколько он просидит в этой мерзкой яме? Да и сможет ли он покинуть ее? Более всего пугало Олексу то, что русские паломники уедут без него. Ощупал карман – денег не было. Стало понятно: те, кто ударил его по голове, следили за ним, прежде всего, ради грабежа, ради денег. «Гады-аспиды, – в ярости шептал Олекса, – ну, выгребли динары, а меня оставили бы…»