Заря все сильнее и ярче рдела, заливая прозрачно-розовым потоком улицы и площади Иерусалима, Уставшие моргать ночь напролет звезды смыкали веки, прикрываясь светлым покровом наступающего дня. Прохладцей пробегал ветерок, ласково касаясь щек Олексы, когда он подошел к городу. Вспоминая недавний разговор с Иларионом, а также время, проведенное в сыром, вонючем подвале, так называемый выкуп, Олекса больше всего боялся попасть на глаза Абу-Муазу или даже знакомым шахматистам. Олекса помнил, что Десимус жил в казарме личной охраны короля. Туда он и направился. На пустом дворике перед казармой его остановил крестоносец в доспехах и с мечом за поясом.

– Куда прешься? – лениво, не глядя на Олексу, спросил охранник.

– Мне бы сюда… в казарму…

– Ха! Зачем?

– У меня здесь знакомый живет…

– У тебя?! Ха! Кто? Может, сам начальник охраны Огюст де Пуссе?

– Нет, начальника я не знаю…

– Не знаешь, так иди-ка ты отсюда, пока я тебя не взгрел, – зевнул военный, ему и зевать-то было неохота, не то что разговаривать с каким-то приблудным молокососом.

– Десимус… Артист из Рима… Он жил здесь…

– А-а! – махнул рукой охранник. – Пошел вон! – Олекса повернулся, хотел уйти, как вдруг крестоносец остановил его. – Постой… Десимус, говоришь? Шутник?.. Есть такой!.. Эй, Авл! – крикнул охранник, повернувшись лицом к открытому окну казармы, откуда спустя несколько секунд выглянула заспанная рожа. – Авл, позови Десимуса, тут еще один шутник объявился, – рассмеялся военный и толкнул Олексу в плечо. – Артисты! Ха!

Олекса ждал минуты три, пока из казармы не вышел, тоже еще не совсем отошедший от сна, Десимус, хотя сразу узнать его нельзя было. Это был военный человек, а не артист в парике и гражданском партикулярном платье. А Десимус сразу узнал своего друга.

– Олекса! – крикнул он и бросился обниматься. – Вот гора с горой не сходятся, а люди… Дружище! Что тебя ко мне привело? Беда какая или что?

Олекса изложил самую суть.

– И теперь не знаю, куда идти, что делать, но в монахи… Я не готов, – закончил он свю печальную исповедь.

– Зачем тебе фра[119]! – воскликнул Десимус. – Видишь, я – крестоносец! – крутнулся он на месте. – Воин Его Величества короля Иерусалимского королевства Амори I! А ты такой здоровяк – и в монастырь?!

– Ты другое дело, Десимус, – пожал плечами Олекса, – а я паломник.

– Велика беда – паломник! Кто был я? Тоже… почти паломник! А теперь вот крестоносец…

– Как ты?

– Очень просто… Архидиакон Гильом Тирский сейчас в Константинополе, склоняет Византию в поход на Египет… И мы здесь готовимся… С соизволения самой королевы Марии я зачислен в личную охрану короля…

– А театр?

– Театром займемся после похода… Так и королева сказала…

– Ты с ней встречался?

– А как же! – стал в позу рыцаря Десимус. – Когда ей книгу возвращал… Вот тогда мне и предложили стать военным… Понимаешь, королю нужные верные люди, преданные ему… Охрана вся такая!.. Слушай, пойдем к начальству, я поручусь за тебя… Ну, чем ты не рыцарь? А? Одеть на тебя латы, вот как на этого, – глянул он на охранника и шепнул: – Болвана. – И громко: – И ты – рыцарь!

– Не знаю, – растерялся Олекса.

Предложение друга казалась ему несбыточным и страшноватым, но иного пути у него не было, возвращаться к Абу-Муазу он не хотел ни за какие коврижки.

– Зато я знаю. – Десимус решительно взял под руку Олексу и, слабо упирающегося, повел в казарму, приговаривая: – Вместе в Египет отправимся и найдем тебе там Клеопатру, век благодарить меня будешь… Потом подумаем, как нам вернуться в свои пенаты… Честно говоря, роль рыцаря мне больше нравится на сцене театра, а не в жизни, но… придется сыграть и эту роль…

Начальник охраны Огюст де Пуссе, человек в летах, грузный, с пышными усами, с аккуратно подстриженной бородой, с длинными до самых плеч поседевшими волосами, опытным глазом из-под косматой брови долго с ног до головы рассматривал Олексу: молодой, ладный, широк в плечах, научить владеть мечом – и готовый воин.

– Головой ручаюсь, – поддерживал друга стоящий рядом Десимус.

– А у нас по-другому и не бывает, – не оборачиваясь к нему, ответил начальник охраны. – Веди его к коптенариусу, вели одеть, обуть, выдать доспехи и меч… И учить, учить владеть оружием, не то выгоню вон! Мне бездельники не нужны! – резким тоном приказал Огюст де Пуссе.

Конечно, он мог и придирчивее быть к новобранцу, в его воле – принять или не принять на службу в охрану короля, не всякому дается такая привилегия. Но этого попрыгунчика из Рима прислала к нему сама королева, а теперь и он привел своего дружка и готов положить за него голову. Вот и приходится старому служаке терпеть всякие унижения. Пришел Огюст де Пуссе в Палестину в молодости уже после Крестового похода, Иерусалим уже был взят, Гроб Господен освобожден от нехристей. Потянула Огюста сюда, как и многих рыцарей Франции, да и всей Европы, взбаламученной проповедями Римского папы Урбана II, романтика и жажда несметных богатств, которым так изобильны загадочные восточные страны, с их сосущими мундштуки кальянов султанами и сказочными шехерезадами с голыми пупками. Уехал Огюст из дома и остался гол как сокол. Романтика растаяла, как запоздавший весенний снежок на крышах Парижа, а богатства были, но попадали всегда мимо его кладовых, в виде тощего кошелька на потертом кожаном поясе, на котором еще болтался меч, требовавший чьей-то невинной крови. А Франция без него совсем не скучала. Молодая жена, не дождавшись его, вышла замуж за рыцаря-домоседа, именье без хозяина стало разоряться, и остатки его были проданы с молотка. Осталось у Огюста де Пуссе от графского достоинства только «де», и рад он был, что король Амори не отвернулся от него, а поручил возглавить службу личной охраны.

К вечеру того же дня Олексу невозможно было узнать: в военном снаряжении он неуклюже двигался, спотыкался, не знал, куда девать тяжелый металлический щит, а тут еще меч, висевший на поясе, при ходьбе бил и бил по колену. Изнуряла еще и тренировка на закрытой площадке за казармой.

– Меч, меч крепче держать! – требовал от него начальник Огюст де Пуссе. – Ты не мадам на балу у короля, и меч не цветы в ее руках… Учись убивать врага, иначе он тебя укокошит…

Хотя охрана была пешей, однако часто были тренировки езды на конях. Сам начальник имел коня, и с помощью какого-нибудь охранника садился в седло. И когда охрана строем, звеня доспехами и обливаясь потом, шагала по брусчатке улицы Иерусалима, Огюст де Пуссе с важным видом восседал на гнедом жеребце, который фыркал и гнул спину под тяжестью своего несменяемого седока.

Тяжело приходилось, но Олекса терпеливо переносил эти невзгоды, ибо попасть, как глупая плотва, на крючок Абу-Муаза ему не хотелось. В той или иной группе крестоносцев ему не раз приходилось маршировать по улицам и площадям Иерусалима. Люди расступались перед ними, говоря: «Шурпа, шурпа», то есть «охрана» по-арабски. И Олексе показалось, что однажды он даже видел Абу-Муаза, уступавшего дорогу крестоносцам, однако заметил ли араб его среди других воинов? Если заметил, то пусть знает, с кем имеет теперь дело!

Так, в труде и тренировках прошел год. Олекса все время думал о монастыре, но пойти туда не решался: стеснялся показаться на глаза Илариону – ведь он ушел, не объяснившись с ним. «Как-нибудь потом», – часто, вспоминая о монастыре, шептал сам себе Олекса. Снова был май, снова улицы Иерусалима заполнялись паломниками, которые теснились в храме Воскресения, по Виа Долороса поднимались на Голгофу, неся на совести большой и тяжелый груз накопившихся вольных и невольных грехов, от которых со слезами на глазах пытались освободиться на месте распятия Христа. Отпускали на Пасху в храм Гроба Господня и охранников. Ходил с ними и Олекса, видел схождения Благодатного огня и уже при зажженных свечах наблюдал, как его друзья по охране, эти стоялые жеребцы, увидев молодых монашек, искусственно создавали еще большую тесноту и распускали руки, бесцеремонно ощупывая бедных, перепуганных Христовых невест. Олексе это не нравилось, и он старался отходить подальше и не смотреть на это богохульство.