Тулеген, увидев эту сцену, остановился, сделав надменный вид, прислушиваясь, и направился к ссорившимся…

– Урядник! Потрудитесь объяснить, что происходит?

Урядник, краснощекий, русый, с рыжими пышными усами, увидев казаха в офицерском мундире, сделал удивленный вид: «Нет, бывало такое, но чтобы здесь, в этой глуши, забытой Богом и людьми!»

Как бы предвидя удивление урядника, Тулеген, так и не дождавшись объяснений, продолжил:

– Смею вас заверить, уважаемый, что офицерские погоны жалованы мне монаршей милостью их императорского величества за труды не менее важные, чем обязанности сборщика налогов.

Служивый, не зная, что ответить, отрапортовал:

– Урядник Сухоруков, ваш благородь.

– Вы закончили, любезный?

– Так точно. Разрешите итить, ваш благородь.

– Сделайте милость. Не смею задерживать.

Урядник, взяв под козырек, тяжело взгромоздившись, пришпорил коня. Тулеген, проводив его взглядом, повернулся к приказчику, тот почтительно сделал уважительный поклон, приложив руки к груди.

Под впечатлением от происшествия, которому Тулеген невольно стал свидетелем, его опять стали преследовать гнетущие мысли. Из разговора с отцом он понял, что пройдут еще десятки лет и все так же, как теперь, в степи будет жизнь протекать своим чередом – не затронутая цивилизацией.

Навязчивые идеи о прозрении своего народа уносили его от настоящей, окружающей его действительности, и, как бы пытаясь избавиться от них, пожирающих его сознание изнутри, он повернул обратно и быстро зашагал к юрте матери.

С самого начала прибытия Тулегена в родной аул его мать Сулема, еще молодая женщина, не переставала ждать его появления у себя в гостях.

Ее небольшая белая юрта сияла чистотой и роскошным убранством. Справа у входа стоял небольшой, окованный серебряной чеканкой сундук работы хорезмских мастеров. Рядом с тахтой возвышалась гора аккуратно сложенных одеял и подушек, упрятанных в вышитые разноцветными кружевными, в восточном стиле, орнаментами пододеяльники и наволочки. Слева небольшой стол-дастархан, покрытый белоснежной кружевной скатертью. Он был заставлен разными сладостями, которые так любил в детстве ее сын.

Были тут и нават, и жент, много конфет. Немного жали-жая, подкопченной конины, жирные слои которой светились ярким янтарем. По всей юрте стоял запах ароматных баурсаков. Когда Тулеген подходил к юрте матери, из нее вышла с какими-то вещами девушка и, увидев его, быстро воротилась обратно. Через минуту показалась мать. После слов приветствия сына она прижалась к его груди, а затем вошли в жилище. Сидевшая на тахте поджав под себя ноги девушка быстро соскочила с места и стеснительно прикрыла лицо ладонями.

– А это моя помощница Алия, дочь наших дальних родственников, – с какой-то особой гордостью сказала Сулема.

– Здравствуй, красавица.

Девушка слегка поклонилась.

– Она тоже умеет говорить по-русски.

– Но! Весьма похвально.

С самого детства Алия тянулась к солнцу, как весенний цветок, и к семнадцати годам стала стройной, как стебель султана ковыля, а в темных отблесках глаз, напоминавших блеск воды степного колодца, стояла такая глубина, что, заглянув в них, можно было утонуть. Она была в длинном шелковом полупрозрачном голубом платье, под которым угадывались стройные линии тела.

– О, восточные сладости! – переведя взгляд на скатерть, по-детски обрадовался Тулеген.

– Это все моя помощница, – отозвалась с улыбкой мать.

Тулеген взглянул еще раз на девушку, та зарделась от похвалы, ее глаза, опушенные ресницами, дарили тепло и нежность.

Сели пить чай.

– А как скачет она на коне!.. – продолжала мать нахваливать свою воспитанницу.

– Что ж вы хотите, дочь степей! – По лицу Тулегена пробежала улыбка. – Может, завтра составите мне компанию? Я тогда не стану отрывать от дел пастуха Мукаша. – Тулеген взглянул на девушку.

– Поедет, – с радостью ответила за нее мать.

Та с милой улыбкой на лице стеснительно кивнула.

Он говорил о своих годах учебы, как живут в больших городах, как учатся и одеваются барышни. Женщины, затаив дыхание, слушали его. Он был настолько поглощен своим рассказом, что не заметил, как девушка не сводила с него глаз. Сулема по-матерински была проникнута к девушке любовью и заботой и с появлением сына молила Всевышнего, чтобы молодые люди нашли в своих сердцах привязанность друг к другу, которая перешла бы в большое чувство. Она за беседой занималась заставленной скатертью, все подсовывая сыну угощения.

– Спасибо, мама! И тебе, Алия, тоже. Все было очень вкусно. Ну что, пусть готовят нам лошадей? Не передумала? – С мягкой улыбкой Тулеген вопросительно посмотрел на застенчивую девушку.

– Хорошо, будем готовы, – смеясь, опять за нее ответила мать.

Утром, подъехав к юрте матери, он не успел спешиться, как оттуда вышла Алия. Она подошла и, взяв из рук Тулегена поводья второго коня, легко, как перышко, поднятое ветром, оказалась в седле.

На ней были легкие белые просторные шаровары и в тон зеленой байковой безрукавке легкая, с длинными рукавами и поднятым воротником кофта. На голове – вышитый серебром зеленый чепчик, увенчанный на макушке вензелем.

Выбравшись из аула, Алия умеючи пришпорила коня, сорвавшегося в галоп, вырвалась вперед, но Тулеген дал волю своему орловскому рысаку, и скоро они поравнялись, перейдя на легкую рысь.

И степь широко развернулась перед ними, нет ей ни конца ни края. Летний теплый день пошел на убыль, но солнце еще было высоко, даря тепло всему живому, тянувшемуся к его лучам, к свету жизни.

Тулеген все говорил и говорил, уже с деловитостью заправского знатока, о новой жизни, в которую сам, как в пучину, был когда-то брошен волею судьбы, где люди живут другим миром, и при этом не скрывал своего восхищения перед родными местами, этой девственной степью, овеянной чистотой и свежестью, как юная Алия.

Время от времени он поглядывал на свою спутницу, а та при каждом взгляде, еще стесняясь его, опускала ресницы, прикрывала рукой лицо, неумело пряча свою трогательную улыбку, но глаза так и манили к себе ее спутника. Она старалась ехать рядом.

Кони, как будто понимая обоюдные чувства симпатии молодых своих хозяев, неторопливо вышагивали на пружинистых ногах, стараясь не быть участниками в их интимных делах.

Кажется, так бы и ехали по этой бескрайней степи всю жизнь.

Оставим их одних: дела, угодные Аллаху, свершатся и без нас…

Время пребывания Тулегена в родных местах, где прошло его беззаботное детство, подошло к концу. Пора собираться в дальнюю дорогу. За все эти дни с волнующим трепетом он побывал в укромных местах и знакомых закоулках. Поездил по широкой девственной степи, налюбовавшись ее богатой и красивой, ни с чем не сравнимой природой. И, сидя у себя, как бы подытоживая, обдумывал, как найти точки соприкосновения между двумя противоположными мирами: такой спокойной степью с ее многовековым устоявшимся укладом – жизнью степняков – и тем бурлящим, ищущим, мыслящим, прогрессирующим, открывающим горизонты возможностей для улучшения жизни человечества.

Закравшиеся внутрь мысли об этом грызли его сознание, не давали ему покоя. Как бы ему хотелось, чтобы его народ шел в ногу со всем развивающимся миром…

«И мой народ познал бы плоды цивилизации, сам стал бы на путь развития, – так размышлял Тулеген. – Но трудно будет соединить несоединимое, как бараний жир с водой. Здесь нужны радикальные меры, поскольку надо будет переломить сознание людей с обеих сторон – с вековыми устоями одних – и заставить понять, принять его другими».

Размышляя над этим и не находя ясного ответа, он иногда вскакивал от ужаса, от безысходности, а может, и просто от собственного бессилия самому чем-нибудь помочь. Но каждый раз на грани отчаяния он брал себя в руки и, начиная с малого, обдумывал, как при существующем укладе жизни степняков найти почву для того, чтобы взошли ростки нового миропонимания в народном сознании.