Не зная, с чего начать, Жунус простер руки, обращаясь к сидящим:

– Клянусь Аллахом, правоверные, я с добрыми намерениями отлучил сына от родных мест. – Он сделал на этом особый акцент, упомянув Всевышнего, зная, что все присутствующие в прошлом осуждали его решение по поводу учебы сына у русских. – Мой дастархан всегда открыт для уважаемых гостей, но сегодня день особый, пришло наконец время вернуться к родному очагу моему младшему сыну. Спасибо, сынок, что не посрамил своего отца, помня мои напутствия, нашел в себе силы и выдержку получить знания, которые так пригодятся тебе в жизни. – Глядя на сына, сделал поклон. – Я спокоен, есть кому передать все это в надежные руки. – Он повел перед собой рукой. – Степи нашими были и нашими останутся. Слава Аллаху за доброго сына. – Он обратил взор к небу. – Я рад, что дожил до этого дня, правоверные.

Затем он замолчал. В ответ на слова отца Тулеген хотел приподняться, но без привычки сделал это так неловко, что все ограничилось вежливым поклоном.

– Спасибо, отец. Я всегда ощущал вашу поддержку за все эти долгие годы учебы. Спасибо за то, что дали мне возможность получить образование. Мир познаний безмерен, как голубое небо над нами, и я рад, что при вашей заботе мне удалось хоть частично постичь его таинства. – Он уважительно сделал поклон.

– Бисмиллях… – Жунус произнес первые строки молитвы и, проведя ладонями по лицу, взялся за пиалу.

– Бисмиллях, – повторили разноголосьем все присутствующие, кроме Тулегена, который, глядя на отца, еще раз сделал поклон.

За юртой дымились, распространяя доносившийся вовнутрь аромат, большие котлы. Гости неторопливо повели беседу и не успели опорожнить пиалы, как опять вошли женщины и стали выставлять на скатерть всевозможные яства.

На широких подносах подали вареную баранину и молодую жеребятину, конскую колбасу – казы, большой начиненный мясом пирог – бэлиш и разные сладости. Затем на отдельных больших подносах подали жирный и сочный бешбармак[6] и большие пиалы, наполненные сурпой-акелем.

Пиршество достигло своей кульминации, и все присутствующие, уже не выказывая особых знаков внимания гостю, непринужденно и неторопливо вели разговоры, поглощая все, чем была заставлена скатерть.

Еще задолго до приезда младшего сына Жунус думал, как ублажить его.

«Наверное, в первую очередь надо выбрать хорошего скакуна. Степняк, когда садится на коня, обретает свободу. Потому что перед ним как на ладони вся степь, открыты все пути», – рассуждал про себя Жунус. Он стал обдумывать, кому из сыновей поручить это щекотливое дело – Усману или Темиргали. Выбор пал на старшего – Усмана.

«В нем что-то есть от меня. Та же щедрость, заботливость к окружающим, лишен всякой зависти – этот не подведет», – подумал тогда он.

Усман сразу же был оповещен об этих намерениях отца и с радостью их принял. Усман тридцатилетний, среднего роста, такой же пухлый и широкогрудый, как и его отец, с ниточкой холеных черных усов. Также унаследовал от отца рассудительность, доброжелательность и сердечность – редкие среди баев качества, особенно с людьми, зависящими от них.

Человек, обладающий таким богатством, как у Жунуса, получив его в наследство, сразу же сменил бы свое отношение к окружающим его людям. Но Жунус, с богатством обретя величие, ни разу не дал повода заподозрить его в использовании им диктаторской власти.

По гостям, которые уже вдоволь напились и наелись, было видно, что застолье идет к концу. Жунус что-то шепнул старшему сыну, и тот, не привлекая к себе внимания, тихо, незаметно вышел из юрты. По той легкости, с какой молча, не дослушав отца, поднялся Усман, Жунус подумал: «Этот заранее побеспокоился выполнить мою деликатную просьбу», – и с довольной улыбкой протянул руку к подносу с бешбармаком, пятерней взял кусочек мяса и раскатанного теста, отправил себе в рот. Для хорошего коня нужно было позаботиться и о красивой упряжи. Брат Жунуса, Момын, направляясь в Бурлинский аул из своего урочища Каратала, заехал по пути в село Новые Санжары и забрал приготовленную другом-кунаком мастером-шорником Николаем Рыбалко дорогую красивую упряжь.

За юртой послышалось игривое ржание коня. Для насытившихся гостей это как бы послужило знаком, и все одномоментно со словами благодарности хозяину, проведя ладонями по лицу, хваля Всевышнего, повскакивали со своих мест и стали выходить из юрты. Рядом с юртой, пританцовывая на месте, удерживаемый Усманом за уздечку, стоял молодой жеребец. Аксакалы зацокали языками, глядя на этого красавца. Степняки понимали толк в лошадях. Высокий, пегой масти, вдоль хребта серый ремень, грива и хвост коротко подстрижены. Выгнув шею дугой, конь, насторожив острые уши, водил удивленными блестящими зрачками, глядя на высыпавших из юрты людей.

– В наших табунах среди ахалкетинцев нет такого коня, – говорили аксакалы, не переставая удивляться доброму коню.

Разговор поддержал Темиргали:

– Это Усман пригнал из оренбургских степей, конь орловских кровей.

Все нашли жеребца красавцем, несмотря на необычную для этих мест масть, и, продолжая восхищаться им, одобрительно покачивали головами:

– Такой, не зная камчи, побежит быстрее ветра, не конь, а настоящий Тулпар.

Подхватив из рук Усмана узду, Жунус подошел к коню, потрепал его по шее. Все стоящие посмотрели на Тулегена, и тот под знаки одобрения подошел к коню, поставил ногу в стремя, вскочил на него. Почувствовав на себе седока, конь заметался из стороны в сторону, но натянутая узда принудила его к покорности, и он успокоился. Тулеген ослабил поводья, и жеребец своими пружинистыми ногами пошел легкой рысью. Сделав круг под одобрительные возгласы аульчан, подъехал к стоящим. Усман сделал знак рукой кому-то, и один из пастухов, подбежав к Тулегену, кладя руки на грудь, сделав поклон, принял от него коня. Гости, постояв немного и еще раз поблагодарив хозяина, стали неторопливо расходиться по аулу для отдыха, на ходу обсуждая новости. Жунус с сыновьями вернулся в юрту. Стояло то вечернее время, когда солнце угасло, но не зашло за горизонт, и в ярком свете объявилась полная луна.

Внутри женщинами было уже прибрано и была зажжена большая керосиновая лампа с абажуром, подвешенная к своду юрты. Сели за чистую скатерть. Следом вошедшие женщины подали чай на подносе, а затем торопливо вышли…

– Как долго ты думаешь пробыть здесь? – понимая, что вскоре сына ждет служба, и не зная, с чего начать разговор, обратился Жунус к Тулегену.

– Не знаю, отец. Я теперь человек военный. По истечении краткосрочного отпуска предписано явиться в Туркестанский округ для назначения.

Тулеген вдруг неожиданно соскочил с места, прошелся тихо по юрте, а затем опять присел к сидящим и продолжил, разрядив затянувшееся молчание:

– Соскучился по родным, по степи. – Он застенчиво опустил голову. – Побуду немного, с вашего позволения. – И улыбнулся, глядя на братьев: – А потом кое-какие еще дела в Омске, положение, знаете ли, обязывает, друзья и прочее. Так что долго у вас не задержусь.

На слово у «вас» Жунус сделал удивленный вид, как будто сын не дома, а в гостях.

– Здесь все наше… твое, сынок. Тебе решать, как со всем этим поступать. – Жунус все подбирал слова, чтобы приблизить к себе сына, вернее, к реальности, видя, что он совершенно не заинтересован в его делах.

– Спасибо, отец! Я думаю, «всем этим», как вы выразились, займутся мои старшие братья.

Усман и Темиргали, глянув на младшего, одновременно приложив руки к груди, сделали поклон и удивленно перевели взгляд на отца.

– Ну а меня, я думаю, ждут впереди большие и, надеюсь, интересные дела. А если что, я непременно обращусь к вам за помощью, за «своим».

И в его улыбке, пробежавшей по лицу, не было ничего язвительного. Братья ответили ему опять одобрительным поклоном.

– У нас скота много, как звезд на небе, всем хватит. – Темиргали самодовольно ухмыльнулся, отхлебнув из пиалы душистый чай.