Затем быстро воротился и со словами «Простите, отец» опять подсел к очагу.

– На все воля Аллаха, мир его праху, хороший был человек, – прервал затянувшееся молчание старик. – Его жилище дает кров теперь другому джигиту, агай. – Он положил руку на плечо Мукаша. Тулеген молча посмотрел на рослого парня, ответившего поклоном на его взгляд. – Тоже охотник. Меток и ловок, как и его наставник, – хвалил Мукаша старик.

– Бывал на охоте с Токжибаем? Хорошо знаешь степь? – спросил Тулеген.

– Да-а, агай! – протяжно произнес Мукаш. – Как не быть, не знать? Через всю степь с уважаемым изъездили за байбак, лиса, волк – все брал.

– Завтра поедешь со мной?

– Хорошо, агай!

– Молодой батыр на охоту собирается? – спросил старик.

– Да! Не совсем! Посмотрю степь. Дичи много?

– Много-много, – ответил Мукаш.

– Хорошо. Я, пожалуй, пойду, а ты завтра будь готов. Как солнце повиснет над кибитками, будем выезжать.

Тулеген поспешно вернулся к себе и, погруженный в раздумья, долго еще лежал, не смыкая глаз, а за юртой уже стояла густая азиатская ночь.

На второй день, как только стало благословиться на свет, замаячил рассвет, аульчане подложили хворост в еще не затухшие совсем очаги, и котлы опять запарили наложенным парным мясом. Пастухи, особенно молодые, с нетерпением ждавшие утра, наконец добрались до аула, наделав много шума на своих резвых лошадях.

Немного погодя за ними не спеша въехали старые пастухи, их лица выражали безразличие и зависть, каждый жалел, что уже не сможет принять участие в таком захватывающем мероприятии, как скачки. Они сочувственно поглядывали на выбранное за юртами место скачек, где недавно, словно скошено, все было выпасено овцами.

Пиршество было роскошным. Гости и все аульчане второй день досыта пили-ели, веселились. Время второй час пополудни, и от застолий все тронулись на лужайку. Смотреть состязание собрался почти весь аул с гостями. Все расположились небольшими кучками, каждый со своими, прямо на земле. Для Жунуса и знатных гостей принесли кошмы. И вот выехали конники-джигиты, и Жунус, как почетный судья данного мероприятия, дал отмашку рукой. Кони с наездниками сорвались в быстрый галоп под одобрительный свист и возгласы присутствующих. Все погружены в веселье. А у Жунуса душа неспокойна. Он огляделся вокруг, и среди близких ему людей не было Тулегена.

После позднего завтрака он в сопровождении Мукаша покинул аул. Степь раскинулась перед ними во всей своей красе. Солнце стояло уже высоко и своими теплыми лучами залило всю степь. От нежного летнего ветерка нагибало шелковистые метелки ковыля, покачивало стебли трав и цветов, и такое волнение убегало в бескрайние дали. Где-то там, вдали, у горизонта, небо заволокли облака.

При взгляде на эти просторы Тулегену невольно из глубины души приходила на память песня старика Токжибая про степь и него самого, чувствовавшего себя песчинкой на этих бескрайних просторах.

Он, бросив поводья, соскочил с коня и устремился бежать вперед от ноющего сердца. Вдохнув в себя этот пьянящий степной воздух, опустился на колени, и слабый ветерок, прошедший по его лицу, сорвал выступившие капли слез. Лег наземь…

То там, то здесь между стеблями трав снуют разные насекомые, бабочки и жучки, стрекочут без умолку кузнечики. До чего же ты хороша, степь! Все мы, от маленькой букашки до нас самих, твои дети, мать-природа, которых ты поишь и кормишь, но не каждому открываешь свои тайны. Тулеген перевернулся навзничь. Перед ним раскинулось безоблачное синее небо. Степной орел, распластав крылья, медленно кружил над тихой степью и зорко просматривал каждый кустик травы, чтобы добыть себе пищу. Тишина вечности опутывала со всех сторон, порождая одиночество.

Крик диких гусей, двигающихся к озеру Конур, отдавался где-то там, в стороне. Склонив голову, Тулеген следил за улетающим орлом и увидел идущего с лошадьми Мукаша. Поднялся и, идя ему навстречу, внимательно рассматривал все вокруг.

– Говорил, много дичи. – Влезая на коня, Тулеген кинул взгляд на Мукаша. – Ничего пока я не вижу.

– Какой «нет»? Смотри, сколько птица и лиса. – Склонившись к земле, Мукаш указал на чуть заметные на плеши земли следы. – А вот прошли длинноногие косули.

Лошади дружно шли шагом. Вдруг Мукаш резко соскочил, придержал коня и поднял руку:

– Немного отдыхай.

Тулеген увидел, как Мукаш рассматривает чьи-то большие следы. Мукаш повернул голову к Тулегену:

– Буре-волк. У-у, шайтан, не ходи, отара.

Он стал ругаться и что-то причитать, вглядываясь в следы.

– Каждый живой свой след имеет, – уже в пути давал Мукаш азы охотничьего мастерства своему попутчику. – Без след нет ни человек, ни мышь, ни лиса. Охотник глаза имеет, охотник след читает и все видит.

Глядя на Мукаша, Тулеген подумал: «А еще говорят, азиаты темный народ: разводят скот и тем кормятся, и ничего больше их не интересует. Никакие они не темные, отсталые, да, – глядя на Мукаша, думал про себя Тулеген. – Учить их надо».

И правда, как будто в подтверждение сказанного Мукашем, начинают перед ними вырисовываться бугорки и холмики. Это сурчины, а их обитатели кормятся недалеко в траве. Тарбаганы-сурки, заметив наездников, подняли крик и свист. Наконец вся колония обращается в бегство, они торопятся скрыться в норах. Тулеген с волнением ловит взглядом проносящихся зверьков.

Среди сородичей этих зверьков всегда найдется смельчак, который, став столбиком на задние лапы, будет озирать все вокруг блестящими глазами, наполненными глубочайшим любопытством.

А вон вдали, вытянув над ковылем длинные шеи, показались с детства знакомые величавые птицы дрофы. Они пасутся на просторах, покрытых низким ковылем-тырсой. Все их движения степенны и легки. Дрофы провожают путников взглядом больших настороженных глаз.

Вдали гуляющее по горизонту марево вдруг разошлось, и явственно заблестела водная гладь. Это озеро Конур. Ближе к озеру местами пошли небольшие шоры-солонцы, от которых несло сырым духом, а дрожащие по воздуху белые перья ковыля стали уступать место пепельным зарослям полыни.

На небольшом травянистом бугорке среди зарослей полыни стояла пара журавлей-красавок. На приозерных болотцах ярким контрастом своего белого пера выделяются утки-пеганки. За мелким камышом с большого, покрытого мелкой рябью чистоводья взлетела лебединая стая. Не успели наши путники спешиться, как над их головами пролетела стая серых гусей, да так низко, что у каждого в руках появился зуд ухватить их за крыло. Казахи не едят пернатых и не охотятся на них, поэтому гуси привыкли к всадникам и подпускают довольно близко.

Озеро широко раскинулось на беспредельном пространстве равнины. Над озером вьются крачки, а никем не пуганные утки плавают большими стаями. Здесь никогда не ступала нога охотника, никогда под нею не гнулась озерная осока.

«Как приятно после стольких лет затворничества в городской суете повстречаться с угодьями родной земли, – глядя в озерную даль, думал про себя Тулеген. – Видеть эти степные травы, птиц, зверей, и в этот упоительный час, когда ясно чувствуется всем сердцем родной край». Он украдкой отирал радостно накатывающиеся слезы.

Взволнованно и трепетно принимая все виденное вокруг, Тулеген с неподдельной грустью думал: «И всем им нет до меня дела. Для этого мира я не просто лицо незнакомца, а… ничто».

И такие мысли пробудили в нем чувство обиды оттого, что для степи он чужой.

Утром на третий день пребывания в родном ауле он проснулся, едва взошло солнце, и, закрыв глаза, полежал немного, вспоминая прошедший день. Затем встал и вышел из юрты.

Слабые порывы ветра доносили из степи запах полыни, а от земли трава распространяла прохладу.

«Жаль, что кроме меня, так давно не бывавшего в родных местах, в ауле никто не может с новой силой почувствовать этот запах родного простора», – подумал про себя Тулеген.