Солнце багрилось край неба, готовое раздать последнее на сегодня тепло и улечься за далекими терриконами. Упиваясь щемящей меланхолией, Ромка расхлябанно шаркал подошвами белых когда-то кед, сосредоточенно отслеживал поток неутешительных мыслей. С Настей у них давно не ладилось. Рома то уходил, то опять возвращался к ней, превращая их встречи в привычку. А она, устав злиться и требовать чего-то, простодушно позволяя ему своевольничать на свой лад. Это продолжалось третий год. Но ни Рома, ни Настя так и не разобрали причин этим отношениям. Не нашли в себе ни мужества, ни досады, чтобы закончить их и отпустить друг друга окончательно.

Виднелась серая полоска гаражей с раскрашенными в разные оттенки воротами. Кусок прогретого тускло-оранжевого, облупившегося металла, а по существу – низенькая ржавая дверца, не плотно притиснутая к воротам, оставляла тонкую прогалину. Ребята уже собрались и шумели внутри. Рома тревожно пододвинулся к двери и на секунду застыл.

*

–…Главное, Ромыч, до свадьбы не разболтай, скольких ты девчонок на поддаче перемацал, пока вы в «ссоре» были, – кривился от несдерживаемого смеха развеселенный халявным коньячком и холодным магазинным чаем Андрюха Цыпа.

– А ей знать и не придется, – хмурился Ромка, болтая в стакане янтарную, отдающую все-таки больше нещадной спиртякой, чем медом, жидкость.

Друг, плавно усаживаясь на продавленном да облитом чем-то непонятным, быльце прекрасного дивана в леопардовом принте, попытался аккуратно заглянуть Роме в глаза. Но тот раздраженно отмахнулся.

Интерьер в этом гараже – их тайной штаб-квартире – годами собирался из ненужной мебели из домов всех четырех. Хотя пару почти новых табуреток Дима притащил из свалки из-под окон пятого корпуса местного политеха, а полочки под потолками вообще были сбитые из стыренных на пилораме досок.

– Что-о!

– А гонишь-то куда, – грубым басом выдавил Коляшкин чуть посерьезнее. – Залетела, что ли? – и поднял горлышко, чтобы разлить всем по новому кругу. Но заметив, у каждого еще по половине заполненного стакана, отдернулся, переключаясь на распотрошенную пачку чипсов.

Ни чуть ни смутившись от высказывания, Рома, прежде чем бросить тусклое «да нет», пожал плечами.

– На презики у меня еще деньги находились, – добавил, крывясь однобокой улыбкой. Отчего на правой щеке у него вспыхнула искренняя мягкая ямочка. Его туманные то ли серые, то ли зеленые глаза омрачились мутной тенью. Легкое опьянение охватывало голову.

– Откуда знать? Вы с ней вроде сильно поссорились. Мы еще раны твои залечивали. А тут, бац! Жениться захотел, дурак. Еще вчера поубивать друг друга хотели, а тут свадьба скоро! – обратился Коляшкин и долил все-таки парням, стиснув губы.

– Ниче-ниче, батя у нее, хороший, пристроит к себе директором и припевать будешь, задницу ему подлизывать. Чем не рай? – пырснул Дима Джула, покачнувшись на подлокотнике.

Он торопливо придвинул ногой устеленный коркой пыли табурет, чтобы быстренько на него перескочить, уходя от расхлябанного Роминого пинка. И заржал вместе с Цыпой и незлобно потешающимся Коляшкином на весь душный гараж.

– Ой бля-а, – потянул Ромка, закатывая глаза, и нехорошо улыбаясь краешками губ, – щас бы пульнуть в тебя пинцетом, может хоть у тебя появиться кому жопу лизать, – съехидничал, безошибочно попадая взором в черную тонкую дорожку между Димиными густыми бровями.

Взорвалась новая волна смеха, теперь взаимного и громкого, крепко бодрящего от серой тоски.

– Все-все, только не по больному, а то еще перестараюсь и грудь побрею.

– Сначала спину! С заросшей грудью можно еще как-то смириться! – вклинился Цыпа, смешливо прикрывая глаза. Его это пойло тоже уже слегка ударило. Но не так, как ударило Рому. Он, напротив, все мрачнел да мрачнел.

Андрей на вид и по натуре был мягким добродушным парнем. С гладеньким, юношеским еще плавным контуром лица. Но в то же время высоким и крепким в плечах. Он был и оставался лучшим Роминым другом. С ним было легко и подурачиться, и потолковать о юношеских проблемах в темной квартире за кастрюлей борща. Он частенько просил у Ромы помощи в учебе, но всегда сумел выбить стипендию, в отличии от друга. Что того и раздражало. И где-то в глубине души, или даже не в глубине, Рома ненавидел его вечно светящееся улыбкой лицо.

Рома пытался избавиться от этих скверных мыслей, но ничего не сумев поделать, смирился. Сам же парень был не таким веселым и широкоплечим, как его друг. И вообще, как ему казалось: становясь рядом с Андреем, он резко сереет в его тени. Серые глаза, серые волосы, худоватое тело – вся его артиллерия. Не шпала, ну и не полторашка, не спортсмен, да и не дрыщ, не красавчик и не сказать, что урод. Обычное молодое тело, размытые черты, грубые ладони… Вот только ямочка на правой щеке так и вспыхивает, когда он смеется иль кривится от досады. Но Рому эта ямочка еще более раздражает.

– Кстать, Ромео, мы с Джулой решили в Киев на пляжик метнуться, – прекашльнул всеобщий смех Коляшкин.

Он, вместе с Димой, был старше Ромы и Андрея на пару лет. Они скорешились еще со времен курсов по программированию, тогда и начали вместе им заниматься. В этом самом гараже, удостоившимся Димке от деда, они, проведя сюда «свет цивилизации» – тормознутый Интернет, часами зависали над своими «проектами». Сначала взламывали странички, а потом уже и создавали разного рода вирусы и «призрачки», ломали лицензии для программок да раскидывали их по сайтам, искренне веря, что под силу им и Пентагон взломать и базу данных ФБР. Только не представляли, что бы делали со всем этим богатством в случаи успеха.

– Ну блин! У нас с Цыпой дипломная, мы застрянем здесь до середины лета. Никак не вырвемся. Можно было бы как раз после выпуска всем вместе поехать, уж отпраздновали бы заодно.

– Это, нас с Коляном на стажировку вызвали. Говорят, офис в Киеве, дистанционная работа и зарплата нехилая. Прикинь по тридцать-сорок штук в месяц* рубить будем, если примут! А через года два и вы, пацаны, к нам пристроитесь.

Что Ромка, что Андрюха застыли со раззявленными ртами, радостно и чуть-чуть даже завистливо смотря на товарищей, озабоченных скорой поездкой в столицу. А потом они все вместе выпили за успех. И еще раз за «свадьбу», которая даже не маячила на горизонте, а потом и за крепкую мужскую дружбу…

«Вся моя жизнь лежит позади меня. Я вижу ее всю целиком, ее очертания и вялые движения, которые привели меня сюда. Что тут скажешь – партия проиграна, вот и все. Три года назад я торжественно явился в Бувиль. Проиграл первый тур. Захотел сыграть второй – проиграл второй и проиграл партию. И при этом узнал, что проигрыш неизбежен всегда. Только подонки думают, что выиграли. Отныне, я буду жить как живой мертвец. Есть, спать. Спать, есть. Существовать вяло, покорно, как деревья, как лужа, как красное сиденье трамвая.»

 Жан-Поль Сартр «Тошнота. Рассказы» (сборник).

Паша старался погромче хлопнуть дверью. Но все равно никто не проснулся. И его мимолетный порыв до самого разгара побега оказался раздражительно неудовлетворенным поэтому.

Страна показалась дорожкой через парк, когда он пересекал ее по диагонали. И буря давно уже улеглась серым пеплом. А далее, как казалось, – лишь свобода и бесконечные надежды обрести душевный покой. Люди, люди, везде толпы людей. Мозг уже устал приглядываться к ним и анализировать… Все так мимолетно, не ценно, пусто. Как и здесь, так и там. И существование все дальше стремительно теряло наполнение и смысл.

Когда Паша бежал впервые, все эти люди были ему так интересны, эти поцарапанные полки поездов, пробитые билеты, деревья у краю дороги. Казалось, что он познает что-то новое, обновляется, совершенствуется, но это прекратилось. Он снова застыл. Пускай и верил, что сможет быть здесь другим, таким, которым хочет быть, таким, каким уже не мог быть там, в Харькове.