— Жить будет. На Троицу, думаю, сможет летать.

Жить… жить… жить…

Летать…

Полина тонким мостиком протянулась над пропастью времени, замкнув собой прошлое и настоящее. Словно два времени стали одним, стирая давящие стены прожитых лет. Золотистая вязь солнечной нитью вилась по ее коже. А может, и не ее. Мама…

— То, что с тобой случилось — просто несчастный случай, — сквозь необратимую толщу лет донесся голос мамы. Или женщины, так похожей на маму. Но больше — на пантеру. — Разве виновен птенец, что его трепали псы? Он лишь оказался настолько неосторожен, что выпал из гнезда. И слишком мал, чтобы улететь или защититься.

Каждое слово ложится камнем, порождая круги. Волны вероятностей. Полина слушает. И не спорит. Мама знает лучше. Время заплетается в косы, закручивается в цепи, замыкается в круг. Круг раскладывается спиралями. Полина хочет разомкнуть заевшее звено, но цепь свершившихся событий неразрывна. Где-то есть такие цепи, что не смыкаются никогда и нигде. Полина опасается цепей. С ними связано что-то ужасное. Девять цепей сливаются в круг, запирающий нечто бесформенное, жуткое, настолько противоестественное, что хочется закричать.

— Прошлое — зола, — мама смеется и осыпается пеплом. Остается лишь золотистая вязь, ветвящаяся по детской руке.

В глаза бьет луч яркого света, ветер треплет забавные банты на косичках. Птица на детской ладошке неловко расправляет крылья, цепляясь коготками за пальцы.

— Отпускай, пусть летит, — шепчет ветер голосом мамы. Полина подбрасывает птицу в воздух. Птица на мгновение замирает и начинает набирать высоту, превращаясь сначала в черточку, затем в точку. За ней тянется инверсионный след. Полина где-то уже такое видела. Давно, когда была взрослой.

— Мама, он больше не вернется? А мы ему крылышки вылечили, — колокольчиками донесся расстроенный детский голосок.

— Для того и вылечили, чтобы он мог летать, — теплая рука, словно солнечный лучик, гладит Полину по голове. — Так будет лучше, Лина. Крыльям нужен полет. Птицу или бабочку не удержать в сжатом кулаке — погибнут. Только на ладони. Всегда приходит время, когда пора разжать ладонь и отпустить их в небо.

— И он нас забудет? — еще огорченно спросила Полина.

— Забудет, — солнечный день померк, ветер превратился в вихрь, развернувшийся в знакомый черный тоннель. — У птиц и бабочек короткая память. Но долгий, бесконечно долгий след. Они помогают нам помнить о крыльях. И показывают нам небо.

Женский голос постепенно затухал, превращаясь в белый шум.

— Мама! — Полина рванулась в тоннель, но золотистая вязь держала слишком цепко.

— Не пропустит, — голос мамы превратился в тихий шелест. — И я не хочу встречать тебя так рано. Не для того я давала тебе жизнь, дважды рожденная.

— Что? — не поняла Полина.

— Грань обнуляет и стирает все. Пройдя этот тоннель, ты умираешь по одну сторону Грани и рождаешься — по другую. Тебя завернули у самого Последнего Предела. Это значит, что ты родилась заново, твоя жизнь теперь — чистый лист. Твоя линия реальности — пунктир. Кроме памяти, от тебя прежней не осталось ничего. А успей ты пересечь Стикс — и памяти бы не осталось.

— Я… хочу помнить!

— Память — не всегда благо. Слишком часто это просто боль. Отпусти ее в небо…

Полина вздрогнула и очнулась, ошарашенно вскидывая взгляд на Марьяну.

— Вы… это тоже видели?

— Почти все, и даже поучаствовала, — Марьяна задорно улыбнулась, продолжая обнимать Полину за плечо. Вокруг так же плясали солнечные зайчики и тянулся кофейный аромат.

— Что это было? — девушка растерянно моргала, потирая виски.

— Твое магическое зрение. Даже уже не зрение, а вполне такое нормальное восприятие. Аллеорты, — пояснила мать иерарха. — Твоя кровь пробуждается.

— И что с этим делать? — окончательно растерялась Полина.

— Прислушиваться. Учиться. Допивать кофе и переодеваться. Пижама, конечно, милая. Но ты же поможешь мне с мандрагорами, раз уж на Андрея где сядешь, там и слезешь? — подмигнула Маььяна, сгружая в раковину грязную посуду. И это будничное действие окончательно убедило Полину, что ничего особенного не произошло. Лишь ощущение связи с ушедшей матерью сладко щемило в груди. Впервые за годы не причиняя боли.

— Мандрагоры — это те скачущие кустики? Конечно, помогу, они забавные. Никогда таких не видела, — с энтузиазмом ответила Полина, одним махом допивая кофе. — А на дальнолете полетаем?

… Базовая реальность, подводная военно-перевалочная база. Координаты засекречены

Шерридан, пошатываясь и придерживаясь за стенку, ввалился в кабинет и рухнул в кресло, кривясь от боли в раненом плече. Разговор с ублюдком, похитившим дочь, удар, нанесенный брату и портал отняли у мага последние силы. Километры и тонны воды над головой давили до тошноты и звона в ушах. Перед глазами стоял образ дочери. Разве он мог представить, что увидит Лиа в рабском ошейнике, под заклинанием подчинения, покорно позволяющей проклятому Темному себя лапать. Или не только лапать. С захваченными в плен девками обычно не церемонятся. Он и сам не церемонился, война есть война, лес рубят — щепки летят. Чужая жизнь порой не стоит и мелкой монетки — она сама становится разменной монетой. Теперь такой монетой стала его дочь, а его собственная жизнь демонски упала в цене. Он ничем не мог помочь своему ребенку, кроме как выполнять требования этого бандита. Словно наяву, лорд эль-Арран услышал жалобные крики дочери, ее мольбу о помощи, всем существом ощутил боль разрываемого на части тела, металлический привкус крови единственного родного, близкого существа. Нет, ублюдок с Тьмой в глазах не мог этого сделать. Ему нужна не Элиа, а чтоб его требования выполнялись. Даже если эта тварь имеет его дочь, ему не выгодно ее калечить или пускать по кругу. Шерридан сделал пару глубоких вдохов, отгоняя жуткие картины. Дочь не выглядела избитой, истощенной или больной, аура его ребенка подавлена и связана, но не изранена и не разрушена. Значит, в постели с ней Темный не зверствовал. Уже это казалось даром Богов. Если он выберется из этой передряги и вытянет Лиа, возведет в их честь храм. Несколько храмов…

Раненая рука снова распухла, местами почернела и покрылась трупной зеленью. Рана открылась, сочась кровью, черными сгустками и какой-то желтоватой мерзостью, насквозь пропитавшими бинт. Надо бы спиртом промыть да перевязку сделать. Вонь стояла невыносимая. Шерридан скривился, переместил в здоровую руку початую бутылку и сделал несколько глотков прямо из бутылки, не различая вкуса. Алкоголь слегка притупил боль, сделав ее вполне терпимой. Шерридан уже свыкся с этой болью, ставшей неотъемлемой частью его жизни. По сравнению с болью за судьбу дочери собственные физические неудобства казалась мелкими и незначительными. Шерридан с трудом поднялся и открыл сейф, принялся задумчиво перебирать пожелтевшие и выцветшие бумаги. Архивы, будь они прокляты. Пусть забирают. Немного поколебавшись, лорд-командующий протянул руку к скоплению энергетических линий, видимому только ему. В воздухе перед магом развернулся полупрозрачный голубоватый экран, вспыхивающий массивами символов и странных переплетающихся линий, перемещаемых мигающими точками и их скоплениями. Многоуровневая магическая защита базы. Криво усмехнувшись, Шерридан коснулся пальцами нескольких точек в строго определенной последовательности.

Пространство дрогнуло, словно ниоткуда и отовсюду раздался глухой гул. Аномалия дернулась, словно в агонии, и начала медленно сворачиваться в спираль. Привязки к базовой реальности рвались одна за другой, пока не осталась лишь одна — глухое таежное озеро с выходом на подмосковный лес. Лиа выживет в лесу. Она выживет в дикой природе любого мира, главное — уйти подальше от магов, оборотней, людей и прочего зверья. Среди них у нее не будет шансов. Если где и получится в первое время скрыться, затеряться — то только в лесах. А если ему умирать — лучше места и не придумаешь.