— Что-то не похоже, — сказала Мэри. Она встала и поставила чайник. — Давай, мистер Загадка, выкладывай.

Он был беспомощен, когда дело касалось Мэри.

— Мы были вместе недолго, может, шесть недель, — сказал он, — Фенрир, очевидно, ревновал. Я… я думаю, все пошло слишком быстро. Молниеносно. Мы просто проводили все время вместе, и я даже тусовался с его друзьями — они все как бы поглотили меня своей компанией.

— Звучит неплохо, — сказала Мэри, бросая чайные пакетики по кружкам. — Так что же пошло не так?

— Ну, как я уже сказал, все пошло слишком быстро, всего просто стало слишком много. Он — Сириус — тоже ревновал. К Фенриру.

— Хммм, — кивнула Мэри, — и я понимаю, почему, хотя я знала этого мудака только неделю.

— Э… да, полагаю… в любом случае, это была не просто его ревность, он странно относился к моему туру.

— С Фенриром?

— Хм. Не знаю, наверное, да.

— Он пытался помешать тебе поехать? — Она спросила.

— Нет… нет, он поддерживал меня, но я могу сказать, что ему это было некомфортно, знаешь, он все время спрашивал о том, как мы тут будем спать и…

— Думаю, в этом есть смысл, если он заботился о тебе, — пожала плечами Мэри, помешивая чай, прижимая пакетики к краю каждой кружки тыльной стороной ложки. — Даже я о тебе волновалась, хотя я тебя и не знала. Ты почти ни с кем не разговаривал, пока Фенрир был рядом.

— Это не правда…

— Да, это так, — настаивала она, протягивая ему чай, — посмотри, как ты вылез из своей раковины с тех пор, как он уехал! Ты практически другой человек. Он был плохим человеком, он причинял тебе боль.

— Нет, Фенрир никогда…

Мэри подняла руку, чтобы заставить его замолчать:

— Может, не физически. Но он причинял тебе боль, Ремус.

Ему не понравилось, как она это сказала, как будто она увидела на нем какую-то отметину, о которой он не знал. У Ремуса было много шрамов на теле, не хватало их еще и внутри. Его глаза снова начали слезиться, и он сердито вытер их. Глупое тело, всегда подводящее его.

— Ты скучаешь по нему? — Мэри мягко спросила, — по Сириусу? Ты можешь ответить да, я не против.

— Я скучаю по некоторым вещам, — признался Ремус, — но он меня подвел.

После того, как я наорал на него, виновато подумал Ремус, когда я сказал ему, что все кончено. После того, как его подвел я.

— Люди иногда так делают, — тяжело вздохнула Мэри, — совершать ошибки это в человеческой природе. Но отказываться от людей — это выбор.

Это противоречило философии Ремуса — или, скорее, философии Фенрира Сивого. У людей всегда был только один шанс, и если они его просрали, то это была их проблема.

— Что на счет твоей семьи? — Мэри ободряюще взяла открытку, — разве они не хотят услышать что-нибудь от тебя? Моя мама ругается, если я не звоню ей через день.

— У меня действительно нет семьи.

— О, любимый! Боже, мне так жаль…

— Нет, — поспешно сказал Ремус, — они не мертвы, мы просто… не общаемся. Думаю, я тоже отказался от них.

— Ах, — она ​​сжала губы.

Они долго молчали, попивая чай. Ремус снова лег на диван-кровать, чувствуя легкое головокружение. Может быть, из-за мигрени, а может быть, потому, что Мэри удалось вытянуть из него столько, что он почувствовал себя слабее. Она встала и подошла, чтобы свернуться калачиком рядом с ним, прижимая его голову к своей мягкой груди и поглаживая его по волосам.

— Ремус, дорогой, — прошептала она, — ты слишком хороший человек, чтобы быть таким одиноким.

*

Ремус сохранил открытки и подписал каждую, но не отправлял их. Он собрал их и спрятал на дне своего рюкзака.

Шесть недель гастролей подошли к концу так быстро, что у него закружилась голова. Он работал усерднее, чем когда-либо, и Stupid Roar спросили его, не хочет ли он работать и дальше, когда они все вернутся в Лондон — они собирались начать работу над новым альбомом и хотели узнать, что он думает. К нему подошли два звукооператора и предложили сессионную работу, но он не знал, что будет делать.

Он одолжил у кого-то ноутбук и стал искать квартиру. Он действительно не знал, где искать, он нервничал по поводу возвращения в Восточный Лондон, где Фенрир и Сириус поджидали его. Ремус накопил достаточно, чтобы позволить себе арендовать на полгода нормальную квартиру — даже не ночлежку. Даже дольше, если он возьмет на себя часть сессионной работы.

По правде говоря, ему никогда раньше не приходилось принимать такие решения. Несмотря на то, что Ремус гордился тем, что он плывущий против течения художник, факт был в том, что Фенрир владел его жизнью в такой степени, что Ремусу никогда раньше не приходилось решать взрослые вопросы. Фенрир помог ему сбежать, предоставил ему работу, организовал для Full Moon все их концерты — когда Ремусу надоело жить с ними, Фенрир нашел ему ту ужасную маленькую комнатушку.

В свои двадцать шесть лет Ремус не знал, как оставаться в одиночестве.

— Что собираешься делать, когда вернешься в Лондон? — Он спросил Мэри в их предпоследнюю ночь.

— Увижусь с семьей, встречусь с моим агентом — узнать, что будет дальше, — ответила Мэри, делая макияж, — у меня есть кое-что на примете, бэк-вокал, в основном.

Она собиралась пойти потусить. Их последняя ночь была в Дублине, и вся гастрольная команда собиралась отпраздновать выступление, даже Ремус.

— Это хорошо, — сказал Ремус немного хриплым голосом. У него зудело в горле, и он попытался откашляться, но это превратилось в затяжной приступ кашля.

— Черт побери, — Мэри нахмурилась, глядя на него в зеркало, — ты еще не справился с той простудой?

Ремус покачал головой, брызгая слюной, и отпил воды. Все заболели где-то в Мадриде, и в течение нескольких дней весь персонал тура был сварливым и возбужденным, всю ночь кашлял и чихал в автобусах. Большинство ребят к этому моменту уже выздоровели, но, конечно, Ремус все еще чувствовал себя дерьмово.

— Ты уверен, что тебе стоит идти на вечеринку? — Мэри подошла и коснулась его лба, — ты весь горишь.

— Спасибо, — подмигнул он ей, надеясь, что она не заметила, как плывет его зрение.

Она уставилась на него:

— Шлюшка.

— Я в порядке, просто выпью немного Лемсипа.

— Ну, тогда отдохни, хорошо? Давай вернемся в Лондон в целости и сохранности.

Ему действительно было жарко, и он продолжал потеть, но это могло быть просто из-за выступления, которое они отыграли — на сцене всегда было слишком жарко, при свете. Головокружение он объяснял себе мандражом перед возвращением домой. Кашель раздражал больше всего на свете, но сейчас он уже отхаркивал мокроту, так что болезнь должна была подходить к концу.

Он выдержал весь тур, не так ли? Он даже не пропустил ни одного концерта; он справится. Он наблюдал за тем, как Мэри наносила золотые тени на веки, которые контрастировали с ее кожей цвета красного дерева. Он вздохнул, чувствуя сонливость и слабость.

— Как бы я хотел, чтобы это все не заканчивалось.

— Ой, детка, — улыбнулась она ему, — будут и другие туры, ты потрясающий музыкант.

— Я буду по тебе скучать.

— Я живу в Тауэр-Хамлетс, вряд ли это другая страна.

— Да, но… — Может, дело было в температуре, но он все равно почувствовал импульс сказать это, — Мэри?

— А?

— Мне кажется, я в тебя влюбляюсь.

Она перестала делать то, что делала, пытаясь наклеить накладные ресницы, и повернулась, чтобы посмотреть на него.

— Ремус, любимый, нет, это не так, — она ​​ласково улыбнулась ему.

— Да, так, — ответил он, — ты потрясающая.

Она покачала головой:

— Какая моя любимая еда?

— А?

— Откуда я? Каковы мои отношения с семьей? К какой церкви я принадлежу?

Ремус моргнул. Он не знал ничего из этого. Он даже не знал, что она религиозна.

— Э…

— Детка, — она ​​наклонилась через стол и погладила его по щеке, — ты не меня любишь. Тебе просто нужно было с кем-то поговорить. И это нормально, я люблю слушать. Послушай, ты милый мальчик, чертовски хорошенький и забавный, когда у тебя хорошее настроение, но ты и я? Ничего не выйдет.