- Вера... Ты полетишь со мной?

Я отпустила его руку и посмотрела в глаза, едва удерживаясь от порыва обнять и поцеловать его.

- Я не смогу сейчас. Меня не хватит... Боюсь, что не осилю все это. И странно будет сразу после ее ухода бросаться друг на друга, - я помолчала и, не дождавшись ответа, уточнила. - Для меня странно.

- Да, я понимаю, - он, не отводя глаз, протянул руку и погладил меня по щеке, убирая слезы. - Как только будешь готова - дай мне знать. Я прилечу и заберу тебя. Договорились?

- Да, - я закрыла глаза, вслушиваясь в его тихий, усталый голос.

- Только не пропадай, Вера. Иначе пропаду я.

Ко мне вернулось ощущение, которое я всегда старалась отогнать от себя как можно дальше. Я в принципе не боялась одиночества, наоборот, я любила обособленность и некоторую отстраненность от окружавших меня людей. Потеряв близких, пережив предательство друга, мотивы которого так и остались загадкой (как мне думалось, он и сам не знал, зачем все это сотворил), я не слишком долго искала баланс внутренней пустоты и внешнего одиночества. С работой сиделкой на полный день и, иногда, до конца жизни пациента, я научилась не думать о себе. Просто потому, что это было не нужно. Я ничем не увлекалась, никуда не ездила. Моя работа была прочно связана с помощью. И я жила ей. Каждый пациент был мне дорог, но ни с одним я не поддерживала связь после окончания действия договора. Вот только договор мой нередко переставал действовать по причине смертью пациента, потому что для большинства пожилых людей сиделку нанимали тогда, когда "тот самый рубеж" уже был виден. Я вполне осознавала, что человек, которому мне поручено было помогать, может уйти в любой момент. И я не боялась этого. Совсем.

Пусть будет больно, но не пусто.

Маргарита Васильевна ушла внезапно. И ее смерть повлияла на меня сильнее, чем я предполагала. И не только потому, что я нарушила свое негласное правило.

На похороны пришло много людей - бывшие коллеги, дальние родственники, соседи, подруги с семьями. Познакомилась я и со старшим братом Миши - Александром Белоозеровым. Этот мужчина, молчаливый, закрытый наглухо, приехал на машине с водителем, даже не подумав пригласить того в дом, хотя до выноса оставалось почти четыре часа. Я увидела незнакомого парня во дворе, когда выбежала открывать ворота. Узнала, кто он  и, честно, несколько растерялась, но все же догадалась предложила ему посидеть на кухне. То, как общался Александр со мной и водителем наталкивало на определенные умозаключения о его характере. Он даже и не спросил бы, как меня зовут, если бы нас не представил друг другу Михаил. Отвечал Александр односложно и отворачивался, не дослушав. Несложно было понять, что я, как и водитель, воспринимались им исключительно как обслуживающий персонал. Меня это удивило. Не расстроило и не обидело, но я не думала, что гениальный брат Миши будет настолько высокомерным  и надменным. С родственниками Александр держался сухо, на расстоянии, знакомые получили от него лишь приветствие - однако, без видимого пренебрежения.

- Он всегда такой? - спросила я у Миши, заметив, что тот хмуро наблюдает за старшим братом.

- Да. Никого не напоминает?

- Есть немного.

- Поэтому не обращай внимание. Чересчур умные люди всегда... такие, - Александр, будто почувствовав, что за ним наблюдают, резко обернулся.

Миша отвел глаза и продолжил:

- Ты, конечно, отцу моему не скажешь, но все же... Это между нами, - он понизил голос. - Сашка давно поменял фамилию отца на девичью фамилию бабушки. Он лет десять как Александр Прелевин. Его партнеры, кто в курсе, за глаза называют его "Ваше Сиятельство", хотя титула у него нет, конечно. Но... Как видишь.

Миша пожал плечами.

Сходство и в этом моменте было налицо: Маргарита Васильевна являлась, по сути, княжной. Но все между собой называли ее княгиней.

- И как вы росли все вместе, - задумчиво произнесла я.

- А нас объединяла только фамилия да бабушка. Теперь ни то, ни другое.

- Мне очень жаль...

- Мне тоже. Пойдем, встретим родню с Екатеринбурга.

Я снова всюду следовала за Мишей, а Андрей всегда был рядом с Соней. Я знала, что должна отдать ей дневник, но не представляла как. Соня выглядела болезненно хрупкой в своем горе. Казалось, скажи слово - и она потеряет сознание, рассыпется, развалится. Поэтому дневник я отнесла к себе и убрала в тумбочку, решив отдать его Соне перед своим отъездом. Через два дня Миша улетал в Штаты. Через два дня я планировала оставить этот дом, но, вопреки сложившимся правилам моей жизни, в этот раз меня не ждал новый пациент. На электронке руководителя агентства висело письмо с моим заявлением на увольнение.

Я готовилась все поменять.

Маргариту Васильевну хоронили не на том кладбище, где нашли вечный покой мои близкие. И, хотя я думала, что в этот раз не зайду к ним, потому что Миша бы точно пошел со мной, а у меня не было желания множить его горе своими переживаниями, все же легче было осознавать, что я по веской причине не навестила родителей и бабушку.

Мы простились с Маргаритой Васильевной под теплым майским солнцем. Её сын сказал маленькую речь о том, что именно она олицетворяла семью для всех Белоозеровых, а потом гроб опустили в могилу.

После того, как расставили венки, люди потянулись к автобусам, а Михаил остался. Я отступила назад, не желая мешать.

Он же наоборот - шагнул вперед, к кресту и, положив на перекладину ладонь, опустил голову. Странное чувство кольнуло сердце, пока я наблюдала за этой сценой. Мне вдруг подумалось, что скоро мы расстанемся навсегда. Это ощущение настолько напугало меня, что я тут же отвернулась и замотала головой, будто так могла отделаться от тяжелой мысли. Мысль действительно ушла, но тоска осталась.

После поминок друзья, знакомые, коллеги и родные разъехались быстро, словно спеша отгородиться от чужого, глубокого горя и от осознания того, что "все там будем".

Мы вчетвером вернулись в дом. Александр уехал в отель, чтобы ночью улететь в Лондон. Его присутствие, кажется, тяготило всех.

Я взяла в баре бутылку виски, Миша достал из холодильника колу. Молча мы сидели за стойкой и пили. Вдруг Соня, всхлипнув, прошептала:

- Я такая сволочь... Это из-за меня...

- Она бы тебя за такие слова из дома выгнала, - равнодушно ответил Миша, но сестра его не услышала.

- Я... Я Сашке сказала, почему он так редко приезжает. Что он её вообще не видел. А он... Он сказал, что это мы не досмотрели. Наняли, прости, Вера, чужого человека и жили, кто как хочет.

- Не Сашке нас судить, - Миша крутил в руках бокал с виски.

- А он судит! И... Что касается меня, он прав! Я... Я старалась, и все равно не ко двору быыыыла.

- Соня, - нежно позвал её Андрей.

- Не реви, - резко одернул сестру Михаил. - Этот дом не для слез. Помнишь, надеюсь?

Она сама так говорила.

- Помню. Я вообще не видела, чтобы она плакала, - Соня вытерла слезы рукавом свитера. - Куда мне до неё...

- Плакала, - тихо ответила я и, поднявшись, протянула девушке руку. - Пошли со мной, мне надо тебе кое-что отдать?

- Мне?

Мужчины переглянулись.

- Вера, ты о чем? - спросил Андрей.

- Это между нами. Соня, идем.

Я вошла в свою комнату первой, девушка замерла в дверях.

- Что-то бабушка оставила? - спросила испуганно и шепотом.

- Да, - я склонилась над тумбочкой. - Перед отлетом хотела отдать тебе.

Я выпрямилась и протянула Соне дневник Маргариты Васильевны.

- Она писала его для себя и для тебя. Хотела, чтобы ты знала, как она жила. Чтобы поняла её.

У Сони затряслись руки, когда она коснулась обложки.

- Это дневник? Её дневник? Мне?

- Тебе.

Соня резко вырвала книжку из моих рук и прижала к груди.

- Вера, я так виновата, - по лицу самой младшей Белоозеровой снова текли слезы. - Я любила её больше всех на свете. И ничего ей не сказала. Потому что думала, что меня она не любила. А я...