- Ты меня провоцируешь?

- Да, - без тени сомнения ответил Михаил.

- Зачем?

- Потому что хочу знать - настолько же ты моя, насколько я твой.

- Прямо сейчас?

Он вглядывался в мое лицо так долго, что мне стало неуютно.

- Разве я самолет, чтобы так меня опасаться? - наконец, тихо спросил Михаил. - Аналогия не очень.

- Прости.

- Послушай, - я замялась, пытаясь подобрать слова. - Дело в том... Понимаешь, последние лет десять я говорила "люблю" только снимкам на могильных плитах и... Это все так... сложно...

Мне хотелось объяснить Мише, что дело больше во мне, чем в нем, да так, чтобы он не обиделся, но и не подумал, что я всего лишь трушу. Но объяснения не потребовались.

Он резко поднялся и, приложив палец к моим губам, оборвал поток моих запинок.

- Не говори. Не говори ничего. Прости мой эгоизм, прости мои требования. Просто знай, что я у тебя есть. Каким бы я не был.

- Миша, - я потянулась к нему и обняла, а Михаил крепко прижал меня к себе. - Я, правда...

- Всему свое время, - снова перебил меня он.

Я кивнула и закрыла глаза, теряясь в теплоте его объятий. Слова на этот миг стали лишними, хотя именно теперь я могла прокричать их в полный голос.

Могла, но не стала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Две недели одиноких дней и уютных ночей длились удивительно долго потому, что большую часть суток мне нечем было заняться. Я вычистила дом от чердака до подвала, я оплатила счета и подшила выписки, я выбила все ковры и перестирала все занавески, я убралась даже в гараже, почти закончила картину и... получила свободное время в одиночестве. Я читала книги, смотрела телевизор, слушала музыку, но стоило только почувствовать тишину, как в голову начинала лезть всякая чушь. Я все время вспоминала бабушку, она снилась мне едва ли не каждую ночь - и я просыпалась с тоскливым сожалением, что наши встречи - лишь результат работы моего мозга, а не доказательство того, что все ушедшие близкие живут где-то до сих пор. Я бы и привидениями была рада - только не пустоте заброшенных комнат.

На выходных, пока Миша мотался на юношеские соревнования, чтобы повысить их статус, я съездила к родным. Поговорила с бабушкой, зашла к родителям и бывшим пациентам, а церкви, на входе, поставила свечки - по каждой потере. Женщина лет шестидесяти, в темном платке, наблюдала за мной, стоя с одной-единственной свечой.

- За каждого ставишь?

Я молча кивнула.

- А я уже всех и не вспомню, - вздохнув, ответила незнакомка.

Я отступила в сторону, пропуская ее вперед. Уставилась на вздрагивающее пламя свечи, а в ушах эхом звучали слова: "Не вспомню... Не вспомню...".

Среди моих ушедших пациентов были люди, о которых помнить было попросту некому. И если о них забуду я, то что же тогда? Их тут не останется совсем?

Я мотнула головой и сделала шаг назад, к выходу.

Мне определенно не давалось безделие. Ко всему прочему, после посещения кладбища, за меня зацепилось стойкое чувство тревоги.

Михаил в этот день вернулся раньше. Я, сидя в столовой, составляла список лекарств.

- Привет, - пригладив пятерней волосы, Миша подошел ко мне, наклонился, чтобы поцеловать. - Как прошел день?

- Хорошо. Вот, хочу обновить аптечку.

- Ты всегда найдешь, чем себя загрузить, - он сел на соседний стул. - Соня сегодня была у бабушки.

- Помирились?

- Да. Бабушка ее простила.

- Отлично. Одной нервотрепкой меньше, - я захлопнула ящичек. - Будешь кушать?

- Да. И, Вер, собери документы для загранки и визы. Завтра Андрей заедет и все заберет.

Я сцепила пальцы в замок, подалась вперед, грудью упершись в столешницу.

- Хорошо, все сделаю.

- Вера, все нормально? - обеспокоенно спросил Михаил. - Ты какая-то не такая последнюю неделю. Может, сходим куда? Отдохнешь...

Я посмотрела на него. И как мне ему все объяснить? Подумает, что я чокнутая, слишком загоняюсь, сама себе забиваю голову всякой ерундой.

- Да, давай сходим, - просто согласилась я. - Только туда, где потише.

Мы вернулись поздно. Целовались в прихожей, раздевая друг друга. Потом оказались в столовой, потом - у меня. Я, наконец, ни о чем не думала. Страсть и сила моего мужчины не оставляли во мне ничего, кроме тяги к нему.

Ведь это и есть любовь?

- О чем задумалась? - прижимая меня к себе, спросил Михаил. Я лежала поверх него, положив голову ему на плечо, рассыпав волосы по его груди. Он лениво играл одной прядкой, а я немигающим взглядом смотрела в пустоту.

- Ни о чем, - я приподнялась и, подперев щеку ладонью, посмотрела на Мишу. - С тобой так хорошо.

Он провел рукой вдоль моих лопаток до поясницы. Я вздрогнула и плотнее прижалась к нему.

- Что с тобой, Вера? - ласково спросил он. - Ты будто сама не своя.

- Не знаю. Сама не могу понять.

- А ты расскажи. Может, вместе поймем.

- Просто... Я не могу ничего не делать, бездельничать, дурака валять. Сразу чувствую себя как-то не так. Словно из меня душу вынули...

Миша внимательно посмотрел на меня.

- Скучаешь?

- Это даже не скука. Это... Какая-то пустота. Чушь несу, да?

- Почему же... Я тебя понимаю. У меня такое бывало раньше. А теперь у меня есть ты.

Я вздохнула. Меня будто снова призывали к ответу, но Миша его не дождался и заговорил сам:

- Ты всегда убегала от мыслей и отвлекаться от них не научилась. Пора бы, иначе скатишься в депрессию, когда начнешь жить, как все.

- Как все? Но мне нравится то, как живу я.

- Это ненормально.

- Что ненормально? Что я помогаю другим людям?

- Что ты живешь их жизнью, а не своей. Понимаешь... В себя иногда тоже надо уходить. И о себе думать не помешает, - Миша прикрыл глаза. - Как-то я был на приеме у психолога. Она дала мне листочки бумаги и сказала написать на них то, что сейчас для меня самое ценное. Я написал - работа, близкие, семья, контракты, дом... А потом она попросила скомкать листочки и выбрасывать один за одним. Мы ведь можем лишиться всего, пояснила она. Ничто мы удержать не можем, такова жизнь. И вот у меня не осталось листочков. А она спросила - что у тебя есть теперь? Я ответил, что ничего. Она положила мне руку на грудь и сказала: "Ошибаешься. У тебя есть ты. Единственное, что навсегда с тобой - это ты сам".

Я снова опустила голову на его плечо.

- Она права, - ответила тихо, едва слышно. - Спасибо.

- За что, сердце мое?

- Мне кажется, если бы не ты, я так никогда бы и не поняла, что у себя есть я, - выпалила я и замерла. - Странно звучит.

- Прекрасно звучит, - он прижал меня к себе и поцеловал в макушку. - Сильной надо быть не только для других, но и для себя.

Это было так хорошо, что мне вдруг стало ясно - я справлюсь. Точно справлюсь. И с самолетом, и с одиночеством, и с нормальной жизнью.

А на следующий день все пошло прахом.

Миша уехал рано утром и до обеда должен был забрать у Маргариты Васильевны кое-какие вещи. Завтра княгиню собирались выписывать, и она решила заранее отправить домой все, что мы натаскали в больницу за эти недели.

- Все нужно будет простирать. И не один раз. Этот мерзкий больничный запах портит мне аппетит, - ворчала Маргарита Васильевна, медленно обходя палату. Передвижения ей пока давалось с трудом - она быстро уставала, а иногда замирала на ходу и, рассеянно озираясь, искала знакомые ориентиры, не сразу вспоминая, где она. Миша был свидетелем одного такого приступа. Он смотрел на бабушку, сам забыв опустить пакеты на пол, сжав пальцы на ручках так, что побелели костяшки.

- Ба...

Маргарита Васильевна скользнула по внуку невидящим взглядом.

- Бабушка, я тут, - его голос дрогнул, совсем чуть-чуть, но она будто это услышала. Сморгнула и снова поймала внука в поле зрения.

- Миша? Миша... Что-то я задумалась... Мы же в больнице, да? В больнице...

- Да, ба. В больнице.