У Закери Эзры Роулинса начинают трястись руки.

Ибо если первая часть книги излагает что-то романтическое про неведомого пирата, а во второй рассказывается о ритуале, который проводят над какой-то прислужницей в какой-то странной подземной библиотеке, то третья часть – нечто совершенно иное.

Третья часть – это о нем самом.

“Мальчик – сын гадалки, предсказательницы судьбы”.

Совпадение, надеется он, но, читая дальше, видит, что детали слишком точны, чтобы быть выдумкой. Полно гадалок, у которых есть сыновья, и шнурки этих сыновей тоже могут разить шалфеем, отчего ж нет, но сомнительно, чтобы, возвращаясь из школы, те тоже проулками срезали себе дорогу.

Когда ж он доходит до того места, где дверь, он книгу откладывает. В голове у него мутится. Он встает с таким чувством, что сейчас потеряет сознание, делает шаг, чтобы открыть окно, и неловким движением сносит на пол забытую кружку с какао.

Машинально выходит в коридор, бредет в кухню, чтобы взять там бумажные полотенца. Вытирает лужу какао. Снова идет в кухню, чтобы выбросить грязные полотенца. Моет в раковине свою кружку. На кружке скол, которого раньше, кажется, не было. Чей-то смех раздается снизу по лестнице, далекий холодный смех.

Вернувшись в комнату, Закери натыкается взглядом на книгу, долго смотрит, как она лежит себе тихо на кресле-мешке.

Закрывает дверь на ключ, что делает очень редко.

Берет книгу и рассматривает ее внимательней прежнего. Верхний угол надломлен, переплет покоробился, ткань вот-вот протрется насквозь. По корешку – мелкие брызги позолоты.

С глубоким вздохом решается наконец ее раскрыть. Ищет место, на котором остановился, и заставляет себя прочесть слова, которые складываются именно так, как он этого ожидает.

Память его восполняет упущенные в книге подробности: побелка доходила только до середины стены, а выше снова шли красные кирпичи; в дальнем конце переулка стояли мусорные баки; набитый учебниками ранец оттягивал плечи.

Тысячу раз вспоминал он тот день, но на этот раз все иначе. На этот раз память его ведут за собой слова на книжной странице, а воспоминание живое и теплое. Как будто все случилось лишь минуту назад, а не прошло с тех пор больше десятка лет.

Он явственно видит дверь. Как тщательно она прорисована. Тот эффект обмана зрения называется “тромплей”, trompe 1’oeil, чего он тогда не вспомнил. Пчелку и по ней тоненькие золотые полоски. Меч острием вверх, указывающим на ключ.

Однако дальше – больше. Читая, Закери осознает, что происходит что-то поважней, позначительней, чем просто проснувшаяся вдруг память.

Он-то думал, нельзя испытать чувство более странное, чем когда наткнешься на книгу, в которой рассказывается про давнишний случай из твоей собственной жизни, которым ты никогда, никогда ни с кем не делился, ни устно, ни письменно, однако ж вот он, этот случай, типографским способом напечатан. Думал, не может. Ан нет.

Еще удивительней, оказывается, получить подтверждение давнему твоему подозрению, что в тот самый момент, в том самом переулке, где ты стоял перед этой дверью, тебе было предложено нечто абсолютно необыкновенное – и ты эту возможность прошляпил.

Мальчик в начале истории не может знать, что история уже началась.

Закери берется за край страницы и переворачивает ее в надежде, что его история будет продолжена. Но повествование снова меняет курс, резко, теперь это что-то про кукольный домик. Он пролистывает книгу до конца, не упомянут ли где еще сын гадалки, а может быть, нарисованная дверь, но ничего не находит.

Он возвращается к рассказу про мальчика и снова его перечитывает. Про мальчика. Про то место, к которому он не вышел, когда не открыл дверь, какое-то там Беззвездное море. Руки трястись перестали, но в теле жар, а в мыслях смятение, он вспоминает, что окна так и не открыл, но не может оторваться от книги. Поправляет очки, подталкивает пальцем повыше, чтобы улучшить фокус.

Нет, непонятно. И не только то непонятно, как кто-то описал этот случай в таких подробностях, но и то, что книга-то на вид куда старше его самого… Он трет бумагу меж пальцев. На ощупь она толстая, шероховатая – и пожелтелая, почти коричневая по краю страниц.

Разве мыслимо, чтобы кто-то предвидел, предсказал его, Закери, в точности, вплоть до шнурков? Следует ли из этого, что и все остальное в книге – чистая правда? Что есть где-то безъязыкие служители в подземной библиотеке? Нет, это было бы нечестно по отношению к нему, будь он единственный реальный человек между множества выдуманных персонажей… хотя пират с девушкой тоже, в общем, выглядят правдоподобно. И все-таки сама эта мысль до того смехотворна, что он над собой смеется.

Да уж не спятил ли он, пугается Закери, но, рассудив, что раз он способен пугаться на этот счет, решает, что, скорее всего, не спятил, – что, впрочем, никакое не утешение.

Он смотрит на последние два слова на странице.

Пока что.

На эти два слова нанизывается тьма вопросов, которые роятся у него в голове.

И один вдруг высвечивается, подстегнутый повторяющимся мотивом пчелки и памятной двери.

Неужели эта книга оттуда, из того места? Закери снова ее осматривает, и особо пристально – штрихкод, приклеенный к изнанке задней обложки.

Поднеся книгу к самым глазам, он различает, что под стикером что-то есть, то ли надпись, то ли край штампа. Черное чернильное пятнышко выползает снизу из-под наклейки. С легким чувством вины он решается ее снять. Впрочем, штрихкод все равно был дефектный, и его так и так придется, скорее всего, менять. Хотя о том, чтобы вернуть эту книгу на полку, и речи нет, по крайней мере сейчас. Подцепив стикер за уголок, он оттягивает его, осторожно и аккуратно, стараясь снять целым и, главное, не сорвать верхний слой бумаги под ним. Стикер отходит легко. Закери прилеплива-ет его к столешнице и лишь потом всматривается в то, что он скрывал.

Слов там нет, только символы в столбик, нанесенные на форзац штампом или как-то иначе. Они выгорели от времени, блеклые, со смазанными краями, однако же вполне различимы.

Та чернильная точка, что виднелась из-под наклейки, – это эфес меча.

Над ним – ключ.

Над ключом – пчелка.

Закери Эзра Роулинс смотрит на миниатюрные копии тех самых символов, которые разглядывал когда-то в переулке за магазинчиком матери, и задается вопросом, как, в самом деле, ему продолжить историю, в которую он, сам того не зная, ввязался.

Началось это как кукольный домик.

Миниатюрное жилище из дерева, клея и краски. Дотошно выполненное с целью воссоздать настоящее жилище, с соблюдением всех мельчайших деталей. Доведенный до готовности, домик был подарен детям, и те с ним играли, упрощенно и приукрашенно иллюстрируя повседневную жизнь.

Там живут куклы. Семейство: мама с папой, сын, дочь и маленькая собачка. Одежда их с точностью скопирована с платьев и костюмов. Собачка из настоящего меха.

Там есть кухня, гостиная, застекленная терраса. Спальни, и лестницы, и чердак. Каждая комната полностью меблирована, украшена крошечными картинами и малюсенькими цветочными вазами. Стены оклеены обоями с затейливым узором. Крохотные книжечки можно снять с полок.

У домика есть крыша, крытая деревянной черепицей, каждая не больше ноготка. Маленькие дверцы закрываются на задвижку. Если повернуть ключ, домик распахивается на две стороны, хотя чаще он заперт, и тогда за кукольной жизнью можно наблюдать только в окна.

Домик стоит в одной из комнат Гавани Беззвездного моря. Откуда он взялся, неведомо. Дети, которые с ним играли когда-то, давно выросли и разъехались. Как он оказался в темной комнате, в смутном месте, забыто.

Да и не имеет значения.

Значение имеет то, что разворачивается вокруг.

В конце концов, что такое один-единственный дом, когда вокруг ничего нет? Ни дворика для собаки. Ни скандального соседа через дорогу, да и дороги нет тоже… ни деревьев, ни лошадей, ни магазинов. И гавани нет. И лодки. И города на том берегу.