Поезд замедляет ход и останавливается.

Закери озирается. Вагон пуст почти что наполовину. Большинство одиноких пассажиров оккупировали каждый по два кресла. Группа из четырех человек в дальнем конце бурно общается, иногда повышая голос, и Закери жалеет, что не захватил с собой наушники. У девушки, которая сидит наискосок от него, они огромные, и еще капюшон на голове; во всем этом неразличимая, она смотрит в окно и, вероятно, спит.

Из динамика раздается прерываемое помехами объявление, повторение того, что уже трижды передавали. Остановка из-за обледенения рельсов. Ждем, пока лед очистят. Приносим свои извинения за задержку, постараемся отправиться как можно скорее и так далее и так далее.

– Простите, – раздается вдруг голос. Закери поднимает глаза. Женщина средних лет, которая сидит в ряду перед ним, смотрит на него из-за высокой спинки сиденья. – Не найдется ли у вас ручки? – На ней яркие разноцветные бусы в несколько ниток, которые позвякивают, когда она говорит.

– Пожалуй, найдется, – отвечает Закери. Порывшись в рюкзаке, он сначала добывает механический карандаш, но со второй попытки выуживает одну из гелевых ручек, которые, похоже, там, на дне рюкзака, делением размножаются. – Прошу вас, – говорит он, протягивая ручку женщине.

– Спасибо, я скоро верну, – улыбается женщина, прежде чем исчезнуть за спинкой кресла.

Поезд трогается и катит так ходко, что снег и деревья за окном сменяются другим снегом и другими деревьями, прежде чем он замедлится и остановится снова.

Достав из рюкзака “Маленького незнакомца”, Закери пытается вчитаться, чтобы хоть ненадолго забыть, где он, и кто он, и что он делает.

От книги его отрывает неожиданное вдруг объявление, что поезд прибывает на Манхэттен.

Пассажиры вокруг уже собирают свой багаж. Девушка с наушниками ушла.

– Спасибо за ручку, – говорит женщина, сидевшая перед ним, когда он накидывает лямку рюкзака на плечо и берет в руки спортивную сумку. Она протягивает ему ручку. – Вы меня спасли.

– Очень рад, – отвечает Закери, сует ручку в рюкзак, выходит в проход между креслами и оказывается в череде пассажиров, которым не терпится покинуть вагон.

Выйдя на улицу из здания Пеннстейшн, Закери сбит с толку и дезориентирован, но на Манхэттене он всегда подавлен и не знает толком, куда идти. Столько энергии, столько народу, столько всего в таком маленьком отпечатке ступни (на которую остров похож, если смотреть сверху). Снега здесь меньше, он сложен по обочинам в миниатюрные горы из серого льда.

До Сорок четвертой улицы он добирается с запасом в два часа. В “Алгонкине” все вроде бы тихо, но, глядя снаружи, сказать трудно. Он чуть было не пропускает вход в свой отель, который находится через дорогу, а потом бредет по лобби, утопленному ниже уровня тротуара, мимо камина, прикрытого стеклянным экраном, пока не набредает на стойку регистрации постояльцев. Вселение проходит без происшествий, разве только его слегка передергивает, когда он подает клерку кредитную карту, хотя на счету у него более чем достаточно, чтобы покрыть гостиничные расходы, эта сумма сложилась из щедрых чеков, которые отправлял ему на день рожденья отец, лишь бы его не навещать. Клерк обещает прислать ему в номер отпариватель, чтобы он попытался исправить урон, нанесенный его костюму при перевозке.

Наверху коридоры с глухими стенами напоминают ему подводную лодку. В номере больше зеркал, чем в любой из гостиниц, в которых он останавливался прежде. От пола до потолка зеркала напротив кровати и на двух стенах в ванной зрительно делают тесный номер просторней, но, помимо того, вызывают еще и ощущение, что он там не один.

Прибывает отпариватель, доставленный посыльным, которому он забывает дать на чай, но поскольку наглаживать костюм еще рано, Закери отвлекается на огромную круглую ванну, хотя от размноженных зеркалами Закери ему неуютно. Вообще возможность понежиться в ванне выпадает ему нечасто. В общежитии имеется душевая с рядом открытых кабинок, а ванна на львиных лапах в доме его матери в долине реки Гудзон выглядит очень мило, но держит воду теплой не долее семи минут. Как ни странно, тут в ванной стоит высокая, тонкая свеча вместе с коробком спичек, что кажется интересной деталью. Закери зажигает свечу, и пламя многократно отражается в зеркалах.

Где-то в разгар купания он признается себе, что, если эта экскурсия окажется бесплодной, он всю затею отставит. Вернет “Сладостные печали” в библиотеку, выбросит их из головы и снова займется диссертацией. На обратном пути в университет, пожалуй, неплохо бы навестить мать, почистить ауру и получить в подарок бутылку вина.

Не исключено, что его история как началась в переулке в тот день, так там и закончилась. Не исключено, его история – как раз про упущенные возможности, которых уже не вернуть.

Он закрывает глаза, чтобы не видеть других Закери.

И снова видит два слова, вырубленные шрифтом с засечками. Пока что.

Как, черт побери, можно поверить во что-то только потому, что кто-то другой поместил это в книгу? Почему он вообще верит во что-либо и где та мысленная граница, после которой стоит включить недоверие? Верит ли он в то, что мальчик из книги – это он сам и есть? Ну да, верит. Верит ли он, что нарисованная на стене дверь может раскрыться, как настоящая, и впустить его в неведомое, в совершенно иное место?

Вздохнув, он ныряет под воду и остается там, пока нехватка воздуха не вынуждает его вынырнуть.

Закери выбирается из ванны еще до того, как вода успевает остыть, чем не чудо. Пушистый гостиничный халат наводит на мысль, что нужно почаще останавливаться в отелях, но потом он вспоминает, во что ему обойдется одна-единственная здесь ночь, и он решает наслаждаться вовсю, пока можно, однако же избегать мини-бара.

Придушенный звяк из рюкзака извещает, что пришло сообщение, это фотка от Кэт, наполовину связанный шарф в синебронзовую полоску, с сопроводиловкой: “Скоро закончу!”

Он набирает ответ: “Выглядит классно! Спасибо еще раз! Скоро увидимся!” – и приступает к отпариванию костюма. Это занимает не так много времени, хотя рубашка представляет проблему, и он скоро сдается, решив, что если не снимать пиджак и жилет, то рубашку со спины так и так никто не увидит.

Закери из зеркала выглядит до того сногсшибательно, что обычный Закери подозревает, не прибавляют ли ему смазливости сговорившиеся на этот счет лампы и зеркала. Он и забыл, как выглядит без очков, так давно не надевал контактные линзы.

Наряд получился не такой уж литературный, но даже без маски он чувствует себя как романтический персонаж в этом черном, в почти невидимую полоску костюме. Закери купил его два года назад и носил мало, но костюм хорошо сшит и сидит как надо. И сейчас, с угольно-черной, а не белой сорочкой он выглядит еще лучше.

Рассудив, что ему всего-то пересечь улицу, он оставляет в номере шапку, шарф и перчатки, а карнавальную маску кладет в карман вместе с распечатанным билетом, в котором, впрочем, указано, что на входе следует сообщить свое имя. Захватив бумажник, телефон не берет, не хочет тащить с собой свою повседневность.

Вынимает из рюкзака “Сладостные печали” и кладет книгу в карман пальто, но потом перемещает ее во внутренний карман пиджака, тот ей как раз по размеру. Возможно, книга послужит чем-то вроде маяка и притянет к нему тех или то, кого или что он ищет.

В книги он верит, вот во что, думает Закери, выходя из номера. Уж это он знает точно.

В глубине чайной есть дверь. Она доверху заставлена ящиками, и персонал склоняется к мнению, что дверь ведет в забытую кладовую, в которой, скорее всего, полно мышей. Однажды поздно ввечеру новая подсобница, стремясь сделать что-то полезное, откроет ее, чтобы посмотреть, не поместятся ли ящики внутри, и обнаружит, что никакая это не кладовая.

И на дне усыпанного звездами моря есть дверь, в руинах затонувшего города. Одним темным, как ночь, днем ныряльщик, оснащенный дыхательным аппаратом и фонариком, откроет эту дверь и выскользнет в воздушный пузырь, сопровождаемый стайкой сбитых с толку рыб.