“Вместо того, чтобы гнуть перед ними спину и угождать, ты бы лучше подумал, как нам сбежать отсюда, братец”, — и Морьо, послав ему эти слова через осанвэ, закрыл свой разум от брата.

— Думаешь, я об этом не думаю? — пожал плечами Курво. — Постоянно думаю. Но пока возможностей нет. Не злись, Морьо. Я понял, больше в ваши с Турко отношения не вмешиваюсь.

Он поднялся.

— И все равно они добьют Охотника рано или поздно. А его упрямство только ухудшит его положение. Ты всё ещё считаешь, что его мнение тут что-то значит? Зря.

Турко в это время размышлял. Он потянулся через осанвэ к Карантиру, почувствовав его злость, увидел кровь и грязь под его ногами, почувствовал, как тот унижен и разбит и ещё раз решил, что надо его вытаскивать любой ценой — но так, чтобы была гарантия… А ее нельзя было получить. Он попытался затем продумать дальнейшие действия, что выходило хуже. К примеру, он откажет снова и рассердит Марида. Да, тут Курво прав, однажды тот устанет и прогонит его прочь или отдаст Ульфлангу обратно. Турко тяжко вздохнул. Подчиняться грязным похотливым рукам Марида и увещеваниям пятого брата было неприятно, но Курво, как всегда, оказался дальновиднее его.

Ювелир, впрочем, выжидал. Утром слуги как всегда принесли еду — Турко отчётливо осознал, что к нему относятся как к кукле или неразумному дитяте. Его желания не играли никакой роли — его кормили насильно, держали в кровати насильно. Значит, и близость с ним Марид будет иметь столько раз, сколько захочет… Тоже насильно. По крайней мере, пока он оставался в цепях и всячески вырывался, у него оставалась иллюзия того, что он не согнулся и не превратился в подстилку, забыв о чести. Вывихнутые запястья напоминали о том, что он не сдался. А вот Курво сразу согласился делать все в угоду этому истерлингу — и что? Разве он прекратит после этого общение с братом? Но то было совсем другое, чем у него. Марид приходил по вечерам, гладил волосы, иногда приказывал переодеть в шелка, прикладывал к нему серьги и наручи, венцы и ожерелья, увещевал, сравнивал с дикой розой, пока Турко силился разрывать одежды.

— Впрочем, обнаженным тебе лучше, — решил Марид, когда Турко удалось порвать шёлковую тунику. Провел пальцами по волосам.

— Отвяжите его, дядя, — нехорошо ухмыльнулся Ульдор. И неожиданно добавил на синдарине: — Беги, если хочешь. Твои братья заплатят сполна.

— Ты в уме? Он же сбежит! — вскинулся на него Марид.

Но Турко посмотрел на них с Ульдором, широко открыв глаза. Проклятые твари. Подобная угроза не приходила ему в голову — и в то же время она была так очевидна и естественна, что Турко вмиг ощутил себя глупцом. Курво прав. Глупец он и есть. Эти мысли лихорадочно скакали у него в голове.

— Далеко не убежит. Отстегивай. У нас хватит бойцов, чтоб его изловить, — тихо пояснил он. И продолжил на синдарине — негромко и уверенно: — Ювелир займет твое место. Ты злишься на него за то, что его не мучают? Отомсти. Ты будешь свободен, а он будет страдать. А тот, что в нашем дворе… Отец обещал подрезать ему ноги, чтобы он передвигался только на четвереньках, как зверь. Это будет даже забавно.

— Нет, — прошептал Турко одними пересохшими губами и облизал их.

Этого он позволить не мог, и все перебирал в уме варианты: что же делать?

— Что ты сотворил с ним? Может, ты и диких львов умеешь заклинать? — подивился присмиревшему эльфу Марид.

Он освободил его от оков и гладил, хотя и с долей опаски, а Турко только беспомощно смотрел, но и не думал отбрасывать его руку. Грудь его вздымалась — он явно нервничал, но это напряжение только нравилось Мариду. Он гладил его, расчесывал спутанные пряди, бесстыдно ощупывал интимные места, целовал соски — на лице эльфа было только страдальческое выражение. Ульдор, улыбаясь, смотрел на пленника.

— Ты даже не можешь говорить с нами и удивляешься, что к тебе относятся как к игрушке? А что ты можешь нам предложить, кроме себя и своего служения?

— Ты поступаешь подло, принуждая меня к близости меня через братьев, — ответил Турко. — И я не собираюсь служить тебе. Телом — может быть. Но не душой.

Ничего больше противопоставить им он не мог, что чрезвычайно угнетало его, и он отвернулся, ложась ничком и закрывая лицо руками.

— Ты еще самонадеяннее и глупее, чем я думал, если считаешь, что кого-то интересует душа раба, — продолжил Ульдор жестоко. — Разве вас интересовали наши желания и стремления, когда вы лгали нам о священной войне за свободу? А вы дрались за драгоценные камни. Да, они магические и дают благословение, молодость и бессмертие — но не для смертных, которые должны были добыть эти камни своими мечами для вас. И твоя душа нам не нужна — только послушание. Иначе, — он многозначительно ухмыльнулся, подмигнул дяде — осторожнее с ним. Он смирится, только нужно время.

И он пошел прочь.

Обвинения Ульдора совершенно припечатали Турко и стали ещё одной каплей к тем сомнениям, которые были у него. Ему было тошно от всего происходящего. Если бы он понимал речь истерлингов лучше, то услышал бы, как Марид мягко утешает его. Но никакие добрые слова, призванные отдаться и обменять покорность на хорошее отношение не смирили бы его больше, чем произнесённое недавно Ульдором. Турко глядел на восторженно касающегося его Марида, и в глазах его плескались горечь и отвращение к самому себе. Тот жалел, но тоже полагал, что Турко привыкнет. Он настойчиво гладил его, вылил лужицу пахучего масла в ямочки на пояснице, размазывал его по щели между ягодиц, уделяя внимание заднему проходу.

— Ну, покажи себя. Если ранка не зажила, я не стану требовать близости, — просил Марид.

Турко и не думал отвечать на просьбы Марида — но тому достаточно было, что пленник перестал походить на дикого жеребца и навредить себе, а уж недовольство на лице его не сильно тревожило. Он развел ему ягодицы, заметил, что ранка затянулась, и принялся обводить анус круговыми движениями, распределяя масло поглубже. На ласки тело не отзывалось, — странно это было, тем более, что Марид впервые хотел угодить и приручить к себе раба, научив его получать удовольствие. Но Турко чувствовал только тошноту, а потом тяжесть приникнувшего к нему тела. В первый раз впустив себя естество Марида, он вскрикнул, но потом прикусил губу, решив не доставлять истерлингу удовольствия слышать свои стоны.

Ульдор через время опять навестил дядю.

— Ну что, смирился твой остроухий или опять чудит? — спросил молодой воин, угощаясь чаем в палатах дяди.

— Красивые редко бывают к тому же умны, о сын моей сестры. Ему приходится терпеть. Смирения нет, но страх за братьев не даёт ему мне перечить. Думаю, он привыкнет, — предположил он.

— Если честно, я сомневаюсь, что он, по природе своей, сможет искренне получать удовольствие от твоих ласк. Не слышал о любви остроухих мужей. Но он, полагаю, научится подчиняться и дарить ласки в ответ. А его личные чувства… Надеюсь, ты не мечтаешь о его любви?

Марид развел руками.

— Разве я похож на мечтательного юнца? Нет, я удовлетворюсь его привычкой. Не хочу подвергать его пыткам. Он хорош даже печальным, как сейчас.

Оставив Турко после второй близости вздрагивающим, он хотел отвести его обмыться, но тот не пожелал подниматься — тогда Марид обмыл его сам, и Турко терпел, под конец отстранялся, отодвигаясь на другом конце ложа, и там уснул, укрытый одеялом.

Ульдор же спустился во двор. Морьо убирал навоз — его все же ночью попользовало трое выпивших стражников, которым срочно понадобилось утолить жажду плотских утех, а тратить деньги на бордель они не хотели. Сношая эльфа, они шутили, что чувствуют себя, будто с животным любятся. Едва заживший анус снова кровил, а тело сотрясали судороги боли временами, и эльф замирал, пережидая.

Ульдор оглядел пленника.

— Ну что, нравится, когда тебя берут насильно? Чем больше при этом лупят, тем больше нравится? Ты правда считаешь, что сопротивление делает это менее позорным или менее болезненным? Что не подчиняясь, ты оставляешь себе повод считать себя гордым и чистым?