Глянул с ненавистью и отчаянием. Он даже проклянуть не мог негодяев.
Снова покатился по земле, сбитый с ног собачьей тушей. В этот раз затих, обессиленно прижавшись щекой к земле.
— Падаль, — усмехнулся кто-то. Голос был знакомым — то ли Ульфланг, то ли Ульдор. Мразь узкоглазая…
Истерлинги громко хохотали. Потешные попытки эльфа подняться вызывали беспрестанные смех, что хоть и вызывало злость у Морьо, в конце концов спасло ему жизнь. Ульдор не дал псам разодрать горло позабавившей его игрушке и махнул рукой, веля оттащить их. Надменное перекошенное гневом лицо Морьо так не соответствовало его истерзанному жалкому виду, что он решил оставить его при караване хотя бы в качестве шута, а потому приказал напоить его. Но хоть эльфу и поднесли воды, он не смог отпить и пары глотков, больше расплескал. Рот он открыть почти не мог: это давалось с большой болью, и потому вода лилась мимо, на грудь, на землю и на руки.
Турко в это время, слыша отдаленный смех и догадываясь, что враги отвлечены иным зрелищем, пытался расшатать прутья в клетке. Толстый металл им скрепить удавалось плохо, и он был перевязан в местах сочленения прутьев, но расшатать и выломать их не удавалось. Зато, в очередной раз толкнув клетку плечом, он чуть не перевернул ее, упав с повозки; следом тут же подбежал, ругаясь, низенький воин и, подозвав нескольких других, помог водрузить клетку обратно и закрепить ее на телеге веревками. Турко старались не трогать и не наказывать, хоть и назвали сыном дурной собаки, чего он, впрочем, все равно не понимал.
========== Часть 2 ==========
Карантир бессильно закрыл глаза. Он даже злиться уже не мог и все силы бросил на то, чтоб удержать надменно-безмятежное выражение лица. Мысли путались, импульсивный от природы, он метался от отчаяния к надежде. Все кончено, он уже мертв. Какого балрога этот орочий сын не дал псам убить его? Не пить воду… Ни за что не пить… Хоть бы ещё глоток…
Он пытался ловить воду губами, но они почти не двигались, и Морьо, как он ни старался, не мог справиться с бьющей его дрожью. Умереть… А братья как же? Им тоже придется пройти через мучения — и все по его вине. Он вспомнил, как Курво злился. Карантир не позволял младшему принимать какие-либо решения без его согласия и очень часто припоминал Аглон и Нарготронд. «Ты свое откомандовал, Куруфин. А это мои земли и мои верные», — надменно говорил он брату. Курво дёргал в гневе щекой, ещё сильнее напоминая отца. Потом вкрадчиво начинал пытаться переубедить Морьо и повлиять на него. Морьо всегда гордился, что не поддавался речам пятого брата, в отличие от того же Тьелко. И что теперь? Теперь-то что?!
Турко попытался дозваться младшего брата, но не смог. То, что Морьо втянул их в это и стал виновником плена, вызывало у Турко, вопреки опасениям Карантира, лишь слабое сожаление и раздражение по отношению к нему. Куда сильнее его злила эта беспомощность как таковая. Последние сутки у него прошли в борьбе с собственным телом: клетка была узкой, рассчитанной на малорослых в большинстве своем истерлингов, и вытянуться в ней не получалось никак. Ноги затекали и болели. Прошло уже несколько дней, а он все так и не мог поверить в то, что совершилось, будто это не его тащили неведомо куда на юг в веренице коней, повозок и узкоглазых всадников. Он пока что даже не сомневался, что освободится: отобьют свои или сбежит (до сих пор ведь так и бывало), — но вот конкретно это положение, в котором совершенно ничего нельзя было поделать, злило неимоверно. Он жаловался Курво, но брату приходилось еще хуже, и он сам ждал от Турко, что тот выберется первым — а он не мог, и разочаровывать его тоже не хотел. Потому оставалось следить за происходящим и ждать. Должны же они приехать куда-то наконец?
Или они будут вечность тащиться невесть куда по духоте под палящим солнцем?
Курво совсем ослаб от голода и жажды к тому моменту, как однажды вечером его скинули на песок. Развязали стянутые за спиной локти и запястья и тут же сковали спереди короткой, но тяжёлой цепью, от которой тянулись кандалы к щиколоткам. Куруфин с трудом сел, оглядываясь осторожно и разминая затекшие до онемения кисти рук. Так было легче, но в то же время цепи просто так перерезать и избавиться от них невозможно. Вокруг стояли узкоглазые смертные собаки. Ухмылялись расслабленно, но в то же время все были вооружены до зубов и явно настороже, так что эльф отмел мысль о попытке побега.
Истерлинг протянул эльфу чашу с водой, и Курво жадно схватил ее трясущимися руками и выпил до дна. Голос гордости возмущенно в подсознании: подачки смертных! — но Курво мысленно же отмахнулся. Лучше быть живым и униженным, чем гордым, но мертвым.
У ног его швырнули ещё одного пленника, и Курво, несмотря на маску из запекшейся крови, узнал Карантира.
— Напои своего брата, не то он сдохнет, — и ему кинули бурдюк с водой. Привкус тухлого не давал пить ее без отвращения, но Морьо все равно то хватал ее трясущимися руками, пробуя отпить, то отстранял из-за боли в растрескавшихся губах.
«Что с Турко? Он здесь?» — он поднял взгляд на Курво.
Курво кивнул коротко, бережно поддерживая Карантира под плечи и поднося воду к губам.
«Жив. В порядке. Потерпи».
Смочив пальцы, осторожно начал стирать кровь с подбородка и с губ. Чувствовал, как вздрагивает от боли брат — незаметно для чужих глаз, но ощутимо для него, Курво. Порой беспокойно посматривал на мучителей — опасался, что отберут, потому что слишком долго, боялся, что воды не хватит и…
Морьо в очередной раз вцепился в бурдюк, расплескал часть воды.
— Прекрати! Я сам, — раздражённо бросил Курво вслух и снова неожиданно для себя заметил, как съежился Морьо, а в серых глазах вечно насмешливого гордеца-брата мелькнуло что-то, что Курво очень не понравилось. Страх? Мольба? Боль?
— Морьо, — Курво постарался говорить ласково и мягко. Тот не ответил, притихнув и стараясь казаться незаметным.
Турко приходилось лучше, чем братьям. Его хотя бы кормили — похлебку с бараньим жиром и горстью каких-то местных семян нельзя было назвать даже сносной, но выплеснуть ее он не решался — не хотел совсем ослабнуть. А еще он часто ловил на себе взгляды — особенно того богато одетого сотника. Тот подводил к нему не то торговцев, не то ближних слуг Ульфланга, что-то говоря, и когда один из них потряс кошельком и пояса, полным звенящих денег, тогда только Турко догадался, что их хотят продать. Открытие это снова заставило его вздрогнуть от отвращения. Он эльф-нолдо, а не породистый скакун, пытался возразить он. Его выволакивали из клетки, давали осмотреть волосы и лицо — и трое или четверо воинов крепко удерживали его, вырывающегося, в этот момент.
— Я не скотина на рынке, ты, падаль!
— А это еще и не рынок, — и сотник, неожиданно ответив ему на его же языке, захохотал.
— Красивый, но строптивый, — высказался один из истерлингов, — и языка не знает.
— Для этого разговаривать не нужно. А уж владеть языком научат, — глумливо ответил сотник.
Турко не нравились их сальные намеки — все в нем содрогалось от презрения к этим существам, и он только и ждал момента взять меч в руки, чтобы покрошить их — жаль, он не знал, как скоро такой момент выдастся. Путь сильно вымотал его — он удерживался от помешательства лишь жаждой мести, поскольку обыкновенно терпение не было свойственно третьему сыну Феанаро; но он напоминал себе, как часами сидел в засаде, выслеживая зверя или гнался по следу… Но тогда он был волен бросить наскучившую охоту в любой момент, а теперь? Жара и сушь измотали его. Истерлинги, видя, как страдает непривычный к жаре эльф, накрывали и прятали клетку: это спасало от палящих лучей, но не давало видеть вокруг себя, мысли братьев — и те доносились до него редко и не внушали надежд.
