«Морьо, брат! Жив ли ты?» — звал он в ночи, когда успевал отоспаться и прохлада возвращала некоторую ясность мыслям.

«Плохо… Не могу открыть рот. Курво мне помог», — и Турко как наяву ощутил его мучения.

Курво такого благословения, как защиту от солнца, никто не собирался предоставлять. Иногда его гнали пешком, но долго в кандалах идти истощенный принц нолдор не мог и валился на раскалённый песок. Тогда его бросали в подводу. Иногда били плетью. Курво пробовал один раз сопротивляться. Его отстегали, а потом предводитель приказал притащить Морьо.

Когда Ульфланг пригрозил выколоть Карантиру глаза и заодно лишить слуха, Куруфин впервые сам опустился на колени.

Коленопреклоненная поза гордого эльфа вызвала у истерлинга очередную довольную улыбку. Курво отвесили по его приказу еще несколько плетей, сдирая кожу со спины — но, по крайней мере, брат остался цел. Морьо сбросили с повозки. Курво, едва поднявшись и сцепив зубы, приказал себе распрямиться, а затем и помочь подняться брату. Они снова побрели за обозами, волоча кандалы.

Изредка вечером или утром, когда некому было погонять их, им удавалось отпить из чана, куда наливали лошадям, и схватить оттуда же горсть зерна. Раз в день пленников кормили той же жирной похлебкой — иногда бросали хлеб в грязь, думая, что они станут драться за него. Морьо с трудом видел что-то: у него даже глаза опухли от синяков, он шел скорее рефлекторно, понимая, что иначе кобыла, к которой их пристегнули, поволочет его по земле. Мысли его часто прерывались моментами забытья, и лишь взволнованный зов братьев через осанвэ заставлял очнуться ненадолго.

Курво сам еле держался, но состояние брата пугало его больше собственной слабости. Он отдавал Карантиру большую часть еды, но тот толком не мог есть. Зато за воду хватался и с трудом отрывался от чана, когда брат предупреждал, что к ним идут. Чем дальше, тем отчётливее Курво понимал, что помочь им никто не сможет. Братья отстали, он не мог дозваться старших уже очень давно, кажется, с момента пленения. Значит, надо выбираться самим. Но идей, как именно это сделать, не было.

С момента пленения прошел месяц, а Турко, сильнее других страдавшему от невозможности двигаться и действовать, показалось, что прошли долгие годы, перечеркнувшие все, что было до сих пор — он давно не помнил себя в столь сильном упадке духа. Но ничто не вечно, и на горизонте в пыльном рыжем мареве показались однажды похожие на пики гор высокие башни храмов Харада. Караван добрался до самого северного города, стоявшего на перекрестке торговых путей. Эльфов впервые стали сносно кормить и даже попытались кое-как привести в порядок. Турко попытались переодеть — однако он не давался; в следующий раз ему подмешали в воду что-то, после чего он забылся долгим тяжелым сном. Когда он открыл глаза, вокруг уже высились выбеленные стены с узкими маленькими окошками и виднелись улочки города. Их везли куда-то.

Курво, в отличие от брата, не сопротивлялся и сам покорно переоделся в предложенную рубаху и штаны. Когда ему вновь надели оковы, он с трудом сдержал стон. Кандалы натерли запястья и щиколотки до незаживающих язв. Но в этот раз им с Морьо позволили ехать на телеге — Курво обнял Морьо за плечи, прижав к себе украдкой. Карантира не щадили даже теперь, словно плевать они хотели на «товарный вид» эльфа. Или просто истерлингам нравилось наблюдать за его мучениями больше, чем за остальными?

Перед ними растворились массивные ворота — похоже, это был большой квадратный двор, окруженный множеством построек; высился за ними дворец, принадлежавший самому Ульфлангу. Их окружило множество слуг. Все они переговаривались на непонятном языке, где Курво научился выхватывать лишь отдельные слова. Морьо понимал их лучше, но не мог ничего сказать.

— Эльфы? — удивленно указал на них управляющий, высокий, в длинных белых одеждах, полы которых волочились по земле. — Ульфланг приказал продать их? И много ты выручишь за них? К работе они не способны.

— Этого — может быть. Того, — охранявший повозку стражник показал на Морьо, — нет. Приказал оставить его тут и держать с собаками.

«Я лучше убью себя», — подумал Морьо. А потом вспомнил, что умирать ему никак нельзя.

— Ты не видел третьего, — продолжал стражник. — Он красивый. С белыми волосами. Может быть, он продаст его в гарем для увеселения.

Однако прежде Ульфланг решил похвалиться добычей в ближнем кругу слуг и родственников, что и предрешило судьбу братьев. Ближний родич, брат его жены, не менее богатый, чем он сам, пожелал купить обоих — его двор был рядом — меж ними существовал даже узкий ход через калитку, не видный с улицы, и, таким образом, братья смогли бы видеться. Морьо, как смог, мысленно пояснил это Курво: обрубок языка не слушался, но и через осанвэ мысли путались, вдобавок, он робел перед братом, боясь открыть, что его сейчас продадут, и краска гнева и стыда поминутно бросалась ему в лицо. «А Турко?» — спросил Куруфин, и Морьо не знал, как объяснить, что старший брат станет игрушкой для удовлетворения похоти истерлингов.

Турко и впрямь до последнего ничего не понимал. Он привык жить среди подобных себе и не считал свою внешность особенной: больше того, в детстве иной цвет волос, отличавший его от братьев, немало его смущал. Теперь его вывели в богато отделанный низкий зал, где пол был устлан коврами, и он ощутил на себе ощупывающий взгляд с десятка богатых истерлингов.

— Сними одежду с него, — приказал один слуге, и с Турко сорвали то, что на нем было.

— Хорош, — сказал другой. — Я бы сразу взял его у тебя за стадо овец, если пожелаешь, и пару хороших скакунов.

— Сдохнет, вот увидишь, — влез третий. Этому не хватало денег, чтобы переплюнуть остальных, и поэтому он делал, что мог — портил остальным впечатления. — Эти остроухие в неволе долго не живут. Особенно если покрыть такого — говорят, они могут умереть своей волей.

— А красавчик, и верно, — залюбовался четвертый — волос как серебро, длиннющие космы — девкам даже далеко. Стройный, гибкий и белокожий. Даже жаль, если не приручится.

Курво понял, поморщился. Ладно. Ладно. Нельо и рабам в рудниках тоже…

Глянул на Морьо — грязного, несчастного и донельзя виноватого — что за Карантиром не замечалось раньше. Морьо всегда отрицал свою вину, даже когда все было очевидно. Сейчас — сидит, прячет глаза, не может открыться и…

От этого жалкого вида властителя Таргелиона щемило сердце и было хуже, чем от плетей надсмотрщиков.

Морьо понял это в сочувственно взгляде брата и отвернулся — у него не хватало сил даже принять это сочувствие. Как несправедливо. Ему не повезло сильнее всех: к унижению добавилось ещё и это новое уродство, так что он считал считал себя вдвойне оскорбленным.

Турко в это время, уже сообразивший, к чему идёт дело, рванулся и прошипел сквозь зубы, что не даст ничего сделать с собой — его с трудом удерживали двое крепких воинов.

— Нехорошо ты поступил, Ульфланг, — сокрушенно покачал головой четвертый богато одетый истерлинг. — Мог сказать раньше, ведь я не чужой тебе, и сошлись бы в цене, а теперь? Ах, как нехорошо.

— Так купи, если нравится, — встрял третий.

— Куплю, — отрезал тот, — но какой ценой? — и он подошёл к Турко ближе, будто совершенно не боясь бешеного нрава нолдо. — Как красив! Говорят, у таких обычно бывает беда с другим, — и он кивнул вниз, на его промежность. — Все там хорошо?