Злость сменилась тревогой, и мысли заскакали перепуганными зайцами. А если он захлебнулся кровью? А как же он теперь? А если его убили?

Нет, убить вряд ли — судя по всему, эти скоты уготовили им что-то похуже смерти. Копи Моргота?

Но похоже, что с тремя пленными принцами нолдор никто не собирался беседовать, а уж тем более описывать будущее. Истерлинги коротко переговаривались между собой, подгоняли окриками лошадей и быстро уходили прочь к юго-западу, равно далеко и от Таргелиона с Химладом, и от Ангбанда.

Тьелко угадывал направление лишь по солнцу. Руки его тоже были связаны, но с ним обошлись чуть лучше, чем с остальными — впрочем, легче от этого не становилось. Потеряв сознание, он долго провалялся без чувств, а когда очнулся, братьев не было. Он выругался, вспомнив, как падал на пол Морьо, и мог только гадать, жив ли тот, и отбились ли остальные, и спасся ли Курво. Место удара на затылке болело, и когда он пытался приподняться в повозке, все перед глазами плыло, накатывала слабость и он падал обратно. Несколько раз его поили — он вцепился бы раскосому истерлингу в горло, если бы были силы, но сейчас еле мог поднять голову. Он презирал людей востока и всегда считал вероломными, но кто ждал такого исхода? Если только его вызволят, они дорого отплатят за то, что посягнули на нолдор и подняли оружие против них. К нему подошёл ещё один истерлинг — этот был не воин, а десятник или сотник, судя по богато отороченным мехом одеждам и украшенным резьбой ножнам. Он оглядел его внимательно и улыбнулся своим мыслям, не произнося вслух ничего — улыбка была сдержанной, а вместе с тем на редкость мерзкой, но понять, чего он хотел, Тьелко так и не смог. Сотник махнул рукой, и пленника оттащили прочь, кинули в клетку на колесах и там заперли. Теперь он снова трясся в повозке по пыльной степи, но ещё и не видел почти ничего. Попытался дозваться братьев — Морьо не отвечал, а мысли Курво были мрачны и спутанны. Кажется, его тоже взяли в плен.

Курво поутих, больше не угрожая. Понял, что ничего хорошего ждать не приходится. Думал о старшем брате и запоздало мучился раскаянием. Наверно, надо было двинуть войска. С другой стороны, они бы все там полегли и ничего бы не добились…

Рук он почти не чувствовал — так они затекли. Заметив кого-то из богато одетых истерлингов со своей телеги, приподнялся.

— Господин, — в голосе эльфа замелькали льстивые нотки подобострастности. Гордость гордостью, а выживать как-то надо было, — вы не скажете, что с моими братьями?

В ответ тот стегнул плёткой по лицу — Курво едва успел мотнуть головой, чтоб кончик кнута не выбил ему глаз. Ослепнуть он не хотел. Снова некстати вспомнилось залитое кровью лицо четвертого брата. Вырвали язык… В Амане он и помыслить не мог, каково это — стать калекой. Он вспомнил Майтимо с его культей и нахлынувшее отвращение при виде уродства старшего брата. Нет, выжить, остаться целым, любыми путями.

Он слизнул капли крови с щеки и притих, уткнувшись в вонючую солому.

Тьелко тем временем понял, что может подняться: из-за тряски положение было неустойчивым, да и ноги были связаны у щиколоток — вернее, закованы. Руками он опёрся об пол и встал, прислонившись к дощатой тонкой стене клетки. Пожалуй, ее можно было проломить, только не днём и не у всех на виду. Клетка была низкой, так что лбом он упирался в угол между стеной и потолком: там была щель, сквозь которую он видел десятки всадников сбоку и позади, и несколько открытых повозок с мешками. На одной лежал вытянутый свёрток; нет, не свёрток, а фигура связанного по рукам и ногам пленника. Увидев край знакомых темно-красных одежд и черные волосы, он опознал в нем брата.

— Курво! — негромко позвал он. Брат не откликался — и неудивительно. Кругом стоял гул множества голосов, фырканье лошадей, скрип колес и все остальное, что мешало прислушаться. Тогда Тьелко вновь сел и, прикрыв глаза, попытался воззвать к брату через осанвэ.

Морьо приходилось хуже всего. Он едва не задохнулся от боли и первое время бессмысленно хрипел, пытаясь откашлять собственную кровь. Рука искала рукоять меча, а потом оба запястья ему сковали и связали вдобавок ноги, волоком оттащив куда-то из шатра. Швырнули на землю. Слышались сверху негромкие переговоры Ульфланга ещё с кем-то.

— Нет, из этого ничего не получится. Лучше бы ты убил его, господин, — говорил незнакомый голос. Морьо знал немного язык истерлингов и потому понимал их; предатель Ульфланг фыркнул, сказав, что считает себя отмщенным за оскорбления, а дальше будь что будет.

— Деньги я получу в любом случае, — добавил он.

— И куда ты направишься?

— Обратно.

— А этих? Повесишь?

— Продам в Кханд или Харад, только и всего.

Морьо похолодел. Он уже изуродован; о нем нечего говорить, но братья… Как же они должны проклинать его сейчас за то, что он вовлек их в это все! Особенно Атаринкэ. Он как наяву видел презрение на его лице и улыбку — недобрую, как у отца, когда он бывал зол. Его в цепях и путах загрузили на телегу. Запекшаяся кровь стягивала пересохшие губы коркой. Карантир с тоской подумал о воде, но, разумеется, просить ее не собирался.

Курво повернул голову на зов, изогнулся. Судя по всему, брата держали в клетке. Морготовы прихвостни!

Бессильная злоба снова захлестнула его с головой.

“Тьелко, держись, — ответил он на призыв брата. — Ты цел? Знаешь, что с Морьо?” Пока его волокли к телеге, он заметил тела собственных верных и ближайших соратников братьев — тех, что вернулись под их знамёна после Нарготронда. И Мандос не выход — не для них. Ведь тогда они не выполнят клятву и… потом брат ответил, и Турко готов был вскочить, так обрадовался тому, что он жив, но путы не дали. Затем наступила злость на себя и свое положение, и на этот позорный плен. “Не тревожься, я цел, со мной все нормально. Морьо не видел нигде. Вечером, как стемнеет и встанут лагерем, попытаюсь бежать — стены этого ящика некрепкие”.

Однако план не удался. Уже на привале его снова выволокли под нос очередного раскосого истерлинга: этот был одет богато, даже и вычурно.

— Этот будет дороже, — сказал он, указывая на него кнутовищем. — Обращайтесь с ним сносно.

Турко его слов не понял; зато после них его повели к крытой повозке, сколоченной накрепко. Его потащили прочь.

Перед глазами проплыла страшная картина: окровавленный эльф на повозке; весь в потеках засохшей и потемневшей крови. Запрокинутая голова болталась, как у трупа, так что Турко сперва подумал, что истерлинги в своем безумии зашли так далеко, что решились тащить с собой бездыханное тело. А потом живой труп застонал, и Турко увидел, что весь его рот похож на отверстую рану, и лишь по вязи серебра на краях одежд узнал брата, а тогда содрогнулся.

Турко запихали в ящик, крепящийся цепями к повозке, и принялись заколачивать. Эта клеть была прочнее первой, но такая же маленькая, так что эльф не мог разогнуться толком. Сквозь щель в досках Турко увидел, как с повозки скинули брата. Морьо попытался подняться, несмотря на оковы. Услышал негромкое ворчание, повернул голову, щуря слезящиеся глаза. Трое псов налетели на него, вдавливая в грязь.

“Горло…”— мелькнула бестолковая мысль — скованными руками не закрыться от псов, только ноги успел подтянуть коленями к груди. Но псы не перегрызли глотку, просто отскочили от упавшего пленника. Оглушенный Морьо вновь попытался подняться. Псины атаковали вновь, быстро и страшно, и упавший эльф вновь закашлялся от крови. Истерлинги захохотали, заулюлюкали, и феаноринг понял, что они так развлекаются.