Он замер на пару мгновений.

— Правда?

Саша кивнул, потом, сообразив, что этого не видно, подтвердил:

— Да.

— И я тебя… больше жизни, — он крепко прижал его к себе, укрывая и замирая от осознания того, в чем ему сейчас признались. До сих пор Шевелев не знал других отношений, кроме тех, где одна сторона была привязана к другой долгом или страхом, а теперь понял; само осознание было полным счастья. — И я так боюсь, что ты однажды исчезнешь из моей жизни и уйдёшь… Хотя я и тогда буду счастлив, помня, что ты у меня был.

— Не уйду. Зачем мне это?

— Ну, может быть, захочешь нормальную семью, детей.

Саша уткнулся в него носом, сам прижался.

— Дети хороши, когда смотришь со стороны. Но если хочешь, мы можем взять к себе на следующее лето моего племянника: брат только обрадуется. Будем ходить с ним в лес или на рыбалку.

— Обязательно! — заверил Шевелев. Потом с сомнением уточнил: — Нет, лучше на месяц. Боюсь, месяц без тебя я засыпать не смогу. Да и мальчик может что-нибудь заметить…

Саша сонно пробормотал, что не думает, будто ребенок может придать случайно подсмотренным объятиям дурной смысл. Потом приподнялся на локте; его тревожило иное:

— Нет, гораздо больше вероятность, что лишнего подсмотрит всё же какой-нибудь сосед, а там узнают на работе.

Шевелев провел ладонью по его плечам, опустил руки к талии, словно утешая.

— Ничего. Подожди пару месяцев, я уволюсь.

— Ради меня? Не стоит! — испугался Саша.

— Нет, хотя ради тебя я ничего бы не пожалел. Нет. Приглашают… В местное управление.

Он ожидал, что Саша порадуется, но тот нахмурился:

— Снова будешь таскать к себе на явочную квартиру молодых парней? Нет уж! —возмутился он, а потом добавил: — Узнаю — убью.

========== Альтернативный вариант 1 (после главы 8) ==========

Время, которое с появлением Шевелева словно остановилось, снова начало медленно, со скрипом, идти. Саша успел уйму всего передумать, сотню раз отрепетировать “хороший” с ним разговор, успел даже успокоиться и больше не проходил мимо перехода, что вел в новый цех, с подрагиванием в коленях. Но всё же заходил по-прежнему с дежурным вопросом о выработке, и встречал прежнего начальника участка. Некоторые бросали на него косые взгляды, что было легко объяснимо — они-то из-за него получили выговор, а ему было хоть бы что. Шевелева он не видел. И нарочно выяснить, как у него дела, стыдился, равно как и подождать у выхода, мысленно все отговаривался тем, что окончание смены у них разнилось часа на два: неудобно, конечно. Но случая он все-таки ждал — и случай этот его нашел в месткоме, где речь зашла о всё том же новом цехе и его работниках. Оно и понятно: место сразу обрело репутацию проблемного.

Саша вбежал в малый зал, как обычно, опаздывая, и сел у края; внимания на это не обратили — между председателем и целой группой рабочих шёл самый жаркий спор. Перепалка утихла, стоило председателю повысить голос и постучать, призывая вести себя потише, тем более, что самих виновников её здесь, само собой, не было.

— Мы их, товарищи, мало привлекаем к общественному труду. Настороженным отношением тут ничего не исправить: они должны знать, что коллективу небезразлично…

— Да плевать они хотели на ваш коллектив! Мы и привлекали бы, да у них чуть что — “наша хата с краю”.

— Народ учёный!

Многие засмеялись.

— Пьянство на рабочих местах не прекращается. Видите, вы, товарищ председатель, этому уже и не удивляетесь. Будто так и надо! Плечами пожимаете.

— Я не…

— Должны же быть методы воздействия!

— Должен быть тот, кто имеет влияние. А это, увы, всё те же. Поговорить бы с их бригадиром…

— А что же? — сам для себя неожиданно вмешался Саша. — Давайте поговорю.

Председатель глянул немного недоверчиво, словно спрашивая: “И не боишься после недавнего?” — но пресекать инициативу не стал: с ней и так, судя по всему, было не густо. Зато ответил нехотя:

— Надо бы поговорить. Да где ж поговоришь — его самого третий день нет.

— Может, он болеет?

— В травмпункт не обращался, из больницы не звонили.

— Может, его проведать сходить? Есть его адрес? — с надеждой выспросил Саша.

Адрес ему дали.

Улочка была дальняя, совсем ему незнакомая, и пришлось ради неё позвонить в справочную, чтобы узнать, в какой стороне нужный дом, — а всё же Саша выдвигался в путь с лёгким сердцем и радостный. Но стоило подойти ближе — и волнение вернулось, так что брёл он медленно, в последний раз спрашивая себя, правильно ли поступает. Ему казалось, что много, очень ещё много между ними недосказанного и, больше того, так и не произошедшего, а значит, всё было верно. И всё же колени подгибались сами собой, как давно когда-то, когда он вчерашним студентом стоял перед кабинетом всесильного комиссара госбезопасности.

А теперь и домишко был невзрачный, деревянный, на восемь комнат, какой строили для первых рабочих местного завода, и чахлая городская сирень у входа вовсе не наводила на тревожные мысли, и обстановка была вовсе не та — а всё же крепко врезавшаяся в память боязнь овладела им. Что, если комиссар после разноса, устроенного в месткоме, обозлится и прогонит? Саша решил, что уйдет, если только Шевелев совсем уж не настроен будет разговаривать и, к примеру, начнет угрожать или нехорошо ругаться. Хотя Саша и поругаться был не прочь — ему тоже нашлось бы, что высказать. А если он отвернется, смотря в стенку, Саша так и останется сидеть рядом.

В дверях дома курила женщина из жильцов, в ответ на вопрос кивнувшая внутрь, и сообщила хрипло: “Вторая дверь налево”. Внутри Саше совсем не понравилось: виден был неустроенный быт, в общем коридоре стоял невыносимый запах, а пол был до того грязен, что серый песок и всякий сор не давали рассмотреть половицы. В ответ на стук никто не отозвался. Что ж, Саша и к этому был готов. Постучал увереннее, постоял ещё немного, подергал дверь… И та, на удивление, открылась. Он зашел, притворив её за собой, и встал, неловко улыбаясь. Вернее сказать, обмер. Слишком велик оказался разрыв между тем, что он себе навоображал и каким привык представлять своего несгибаемого комиссара, и что увидел. Он-то привык ловить обрывки слухов и все больше домысливать о тайной роскоши в жизни чекистов — а комнатка, на удивление, оказалась до того мала, узка и бедно обставлена, что ему мигом стало стыдно и за то, что он напридумывал, и за то, как он себя оправдывал, решив, что Шевелев наверняка лицемерит, а сам привык пользоваться всеми преимуществами, что давала ему власть, всеми привилегиями. А теперь выходило, что преимуществ никаких не осталось.

Он подставил к узкому топчану единственный табурет и кивнул, садясь рядом, а между тем со всем вниманием вглядываясь в лицо. Комиссару, похоже, недавно было худо — лицо казалось бледным, осунувшимся, к тому же довольно часто он откашливался с силой, сплевывая прямо тут же, на пол, что Сашу сильно покоробило.

— Я вот… проведать вас пришел. Простите, что не принес ничего, но, если надо, скажите, и я сразу…

— Да мне ничего и не надо, — отозвался Шевелев довольно сухо, хотя глаза у него загорелись каким-то тайным огнем, по которому можно было угадать, что он рад — или, по меньшей мере, равнодушным не остался.

— Но если вам плохо!

— Нормально всё.

Шевелев с усилием откашлялся, вдохнул несколько раз поглубже, будто демонстрируя, что может дышать чисто, и даже приподнялся на постели, всматриваясь в Сашу.

— Вы на меня не злитесь, что я написал тогда про дисциплину? Потому что правда, нельзя же так. Мне вас таким видеть мучительно.

Ответа не последовало.

— Тебя от месткома, что ли, послали? Отказался бы, раз мучительно. Я, может, ещё с полгода отработаю, денег накоплю и уеду отсюда. Расстанешься наконец с призраком проклятого прошлого, — рассмеялся он, хотя на протяжении всей своей речи был довольно мрачен.