Саша прикрыл глаза. Всё перед ними слилось и стало темно. Очнулся он в той же полутьме, не понимая, сколько прошло времени. Сейчас он оставался один, и едва поняв, что ноги вновь слушаются его, поднялся и, спотыкаясь, скорее вышел. На проходной показываться в нынешнем виде не стоило. Хотелось рвануть домой, несмотря ни на что, поскорее сбежать туда и долго лежать, ни о чем не думая. Что ж, на территории Тяжмаша, как и у любого огромного завода, было множество лазеек, чем он и воспользовался: ночной холод придал немного сил, и до дома он добрался без происшествий — он сам отпугивал тех, кто мог привязаться. Ничего, боль пройдет. Он убеждал себя, что сам в какой-то мере виноват, хоть и было обидно.

Следующее утро он встретил таким слабым и разбитым, что с трудом смог подняться: что ж, поневоле приходилось прогулять. И на то, что их с комиссаром встречи станут добрыми, какими были когда-то, надеяться больше не приходилось. Не то, чтобы он ощущал от случившегося какой-то особенный шок или горе, или считал предательством — но внутри разливалась, после недавнего вопреки всему испытанного возбуждения, какая-то холодная опустошённость.

Шевелев между тем, едва отойдя от горячки и выпроводив дружков, рванулся было назад, в раздевалку, но не нашёл там никого. Постепенно закрадывалась тревога, которую он по обыкновению своему ничем не выдал. Для него бросаться разыскивать своего Сашу немедленно могло быть ещё более губительным, могло выдать всё его отношение, и он осторожничал. Следующее утро Шевелев был как на иголках. Сперва он хотел подкараулить своего мальчика до заводской проходной: он наметил там себе одно удобное местечко для наблюдения. Но Саши не было. Исподволь закрадывалась мысль, что тот отправился в больницу, преодолев всякий страх и стыд, и чем дальше, тем больше она в его глазах подтверждалась. Вот подошла минута, когда завод по гудку начинал работу, а последние люди бежали к своим местам мимо вахты, а мальчика не было. Опаздывать после вчерашнего не стоило, и в последний миг Шевелев отказался-таки от мысли ждать его тут, сам побежал внутрь. Весь день, а тем более к концу смены, ждал он услышать знакомый голос, выйти, под каким-нибудь предлогом вытащить мальчика за проходную, чтобы покаяться и объясниться наконец — но и вечером его не было. Он справился у начальника участка, но тот махнул неопределенно, мол, не видел.

— Мне выработку передать надо, а то этот снова рассердится, — с непроницаемой улыбкой заметил он.

— Ну хочешь, так сам сходи в другой корпус, отыщи, — предложил ему тот.

Но и там мальчика не было. И на проходной утром он не отмечался. Рискуя вызвать подозрения, он подошел к Сашиному начальнику, его не застал и направился в партком.

— Где же товарищ Смирнов? Я ему показатели сообщить хотел.

— А его не было?

Тут подошел и Сашин прямой начальник.

— Не было.

— На него не похоже.

— Может быть, что случилось?

Человек из парткома пожал плечами.

— В случае больничного он бы позвонил. Из медчасти бы сообщили.

— Непонятно, — резюмировал он.

— Вы бы сказали адрес? А я схожу и узнаю у родных.

Начальник смотрел на него с непониманием во взгляде, но секретарь без задней мысли продиктовал адрес, заметив между прочим, что сходит туда Шевелев зря: товарищ Смирнов живёт один, и случись ему попасть в больницу или уехать, дверь никто не откроет. Но тот все-таки встал и быстро вышел, ощущая себя почти окрылённым.

Уже у выхода из корпуса его нагнал Сашин начальник.

— Ты его избил, что ли? А теперь испугался, прощения просить идешь?

Что ж, он был неглуп и общий посыл угадал верно. Шевелев беспомощно улыбнулся и кивнул, признавая правоту этого человека. Он ждал криков, разбирательств, а тот, только тряхнув его, отпустил.

— Смотри, ещё раз тронешь…

— Я перед ним виноват и руки больше не подниму, — пообещал он.

Теперь ему оставалось только добраться до самого конца улицы Милицейской. Он в считанные минуты забежал на верхний этаж и постучал. Глупо было действовать так, с наскока, но в отношении своего мальчика он уже давно утратил всякую критичность. Может быть, его ждёт праведный ответный гнев — это вернее всего — он скажет, что был не прав, охотно покается и отправится туда, откуда пришёл; что делать, если при виде мальчика он не хозяин своим страстям. А может быть, предстоит долгая ссора с кем-нибудь из близких, или, может, встретит его пустота и очередной Сашин побег… Ответа на стук не было, и он постучал снова, в этот раз громко. Крикнул по имени: в крике слышался испуг. Зато с другой стороны двери кто-то отозвался — крик был глухой, видимо, доносился из дальней комнаты.

— Кто там?

— Я, — кратко отозвался Шевелев. — Меня из парткома просили зайти!

Послышался принуждённый смех. Похоже, в этот раз по голосу его не узнали.

— Я подняться не могу.

Шевелев саданул плечом дверь, но та не поддалась. Потом осмотрелся. Нет, шуметь не следовало. Могли выглянуть соседи — и тогда через минуту весь дом будет в курсе скандала. Он подергал ручку двери, присмотрелся к замку и похлопал себя по карману, где лежали деньги. Больших денег у него теперь не водилось, да они и не были ему нужны; извлеченная оттуда копейка, вставленная в отверстие замка, помогла повернуть пару раз засов и отворить дверь — и Шевелев, не разуваясь, забежал внутрь. Перед ним на кровати лежал его мальчик, побледневший и устало дремлющий.

Саша открыл глаза. Меньше всего он ожидал увидеть после слов “это из парткома” своего комиссара, и еще меньше — как тот бросается на колени рядом с его постелью, протягивая руки, и смотрит на него с таким откровенным, ничем не прикрытым страхом: яркая эмоция на его лице была совсем непривычна. Он ощутил, как тот ловит его руку, прижимаясь к ней губами.

— Дай посмотреть на тебя хотя бы последний раз, — послышался его умоляющий и дрожащий голос.

Саша слабо улыбнулся.

— А потом что?

Комиссар явно смешался.

— Я неотложку вызову. Я понимаю, ты меня если и узнал, то больше смотреть не хочешь, меня заберут…

— Кто заберет?

— Ты разве не заявишь?

— Нет, — мягко сказал Саша.

— Ты меня ненавидишь, — скорее утверждая, произнес Шевелев, все ещё сжимая его руку.

Саша вздохнул.

— У вас сложный характер, — только и нашёлся он. А потом попросил неожиданно, глядя прямо на него: — Больше не надо так… При всех.

Шевелев не отвечал. Он уткнулся в его грудь и мелко беззвучно вздрагивал.

Саша не упустил момент тишины ради новой нотации:

— Это всё алкоголь и ваша несдержанность. Он вас не доведет до добра. Больше не пейте, я вас умоляю.

— Не буду.

— Это только слова.

— Нет!

— Я бы многое дал, чтобы их проверить. Вот, к примеру, давайте жить вместе, но строго до первой пьянки.

И он увидел, как комиссар неверяще поднимает лицо и смотрит на него.

— Мальчик мой, клянусь, больше пить не буду и тебя даже пальцем не трону.

— Ну нет! — И Саша отбросил его руку. — Если пальцем не тронете, я так не согласен.

Оба расхохотались.

Они посидели какое-то время так: точнее, Саша полулежал, а Шевелев по-прежнему стоял на коленях подле кровати. Потом он опомнился:

— Я же так боялся за тебя! Что случилось?

— Нерв защемило, наверное. Нога еле двигается. И ещё у меня кровь идёт, — прошептал Саша. — Шла… Перестала почти.

— Почему ты в неотложку не позвонил?

— С ума сошёл? Это же статья! Тебя уволят, а я… Я этого не хочу.

— Саша, надо, — умоляюще прошептал Шевелев: он чувствовал, что обязан сделать это, что бы ни случилось. — Я скажу, как есть, что я тебя силой взял, лишь бы у тебя все хорошо было.

Несмотря на Сашины протесты, он тут же вскочил, направляясь к ближайшему автомату: неотложка примчалась не так быстро, как ему хотелось, но окончилось всё и впрямь хорошо. Конечно, утаить ничего не получилось. Толстый старый врач проницательно глянул на обоих: