Порывался Саша иногда написать матери, но всё откладывал это решение, рассудив трезво, что через неё-то его в первую очередь и могут найти; времена шли страшные, и в газетах ему то и дело бросались в глаза статьи об очередных раскрытых делах очередных выявленных вредителей и врагов народа, а в гомоне толпы только и слышались слова о недавних очередных арестах, пусть высказанные иносказательно или с умолчанием. Долгих несколько лет прошло, прежде чем он смог обустроиться в городе на берегу сибирской широкой реки и завести там надежных друзей, еще дольше — прежде чем решился отправить с ними письмо семье с просьбой пока себя не искать и заверениями в том, что всё у него хорошо, а они иначе повредят себе. А после все планы вернуться или позвать к себе мать спутала наставшая война, на которую он отправился, долго не размышляя, и расставание с новым домом для него не было горьким. Родных у него там не было, нечего было там покидать, а что с матерью и братом, он не знал и ранее.
========== Часть 8 ==========
“Ну допустим, пробил ты головой стену. И что ты будешь делать в соседней камере?”
Станислав Ежи Лец
— Э, Саня! Погодь! — его догнал запыхавшийся мастер из соседнего цеха.
Недоумевая, что тому нужно, Саша обернулся.
— В партком просили зайти.
— Прямо сейчас? — переспросил он.
— Не знаю, — пожал плечами мастер и ушёл, оставляя Сашу наедине со своими мыслями. Вызовов таких Саша не любил, хотя и уговаривал себя каждый раз не бояться. И каждый раз опасения насчет того, что прошлое выйдет наружу и тайное станет явным, оказывались беспочвенны: вызывали его разве что поздравить с очередным размещением на доске почета или с вручением грамоты от профсоюза, реже — чтобы дать ответственное поручение; волнуясь с одной стороны, с другой он знал, что у руководства на хорошем счету, безотказный, исполнительный и вместе с тем неглупый. Специального инженерного образования у него не было — всему он учился здесь, на заводе, но через несколько лет соображал в пластинчатых охладителях, конвеерах и других установках не хуже опытных специалистов. Ему доверяли, уговаривали даже поступить в университет на вечернее, но он всё отнекивался — не хотел, чтоб стало известно о прежнем его образовании и прежней судьбе.
Война запомнилась ему как три мрачных года, похожих на ад земной. В конце сорок третьего он получил ранение и с полгода провалялся в госпитале, а после отправили на обучение и часть расформировали, позволив ему на выбор продолжить служить сержантом или отправиться обратно, что он и выбрал — так и не полюбил армейской кочевой жизни. С тех пор он прихрамывал на левую ногу, особенно если встать резко, но работать дальше это ничуть не помешало, разве что между вверенными ему участками на заводе он передвигался не бегом, как раньше, а неторопливым шагом. Но спустя пять лет даже и война стиралась из его памяти, уступая место воспоминаниям более светлым и приятным — цветущим яблоням в парке, хорошему кино, новогоднему празднику, к которому они для ребятишек из соседней школы подготовили такой славный концерт… Но всё это никак не меняло и не скрывало вечно охватывавшей его грусти. Мать он сразу же после войны разыскал и перевез к себе: совсем постаревшая, она прожила с ним еще пару лет до своей тихой смерти; он всё-таки очень себя корил, что редко беседовал с ней и так и не рассказал главного — как и почему он тогда сбежал. Отыскался и брат; отучившись в Ленинграде, он там и остался и приехать к Саше дольше чем на неделю отказывался, пару раз даже весьма презрительно назвал его городок дырой, обмолвился, что не понимает, чего его понесло туда — откровенничать с ним хотелось ещё меньше. Что ж, дыра или нет, а Саша всем был доволен: у него уже была здесь и маленькая квартирка, полученная ещё в то время, когда мама была жива, и друзья, с которыми было неплохо собраться на выходных и рвануть куда-нибудь в окрестные горы и леса, которые он успел полюбить. Словом, особенно тревожиться теперь, через десять с лишним лет, было совершенно не о чем, а все-таки сердце легонько замирало от давней печали.
Однако поднявшись в партком, он увидел на дверях приколотую записку и сообразил, что, должно быть, пропустил очередное заседание. Он торопливо зашагал наверх, где был актовый зал, и сел на заднем ряду. На него, опоздавшего, взглянули неодобрительно и, наверное, уже успели разобрать несколько важных вопросов, зато председатель вдруг одобрительно кивнул ему и поманил рукой.
— … а вот товарищ Смирнов нам в этом и поможет, — произнес он, как бы подхватывая и развивая прежнюю высказанную мысль, которой Саша не слышал. — Он имеет опыт налаживания работы и сумеет поддержать порядок. Наладит, так сказать, контакт!
— Товарищ Смирнов человек вежливый и мягкий, а с новым контингентом ему, боюсь, придётся сложновато. Там понадобится тяжёлая рука и командный голос, — возразил сидевший рядом с председателем работник профкома.
— Это ничего. Коллектив в нашем лице ему поможет, и потом, он всегда знает, к кому обратиться, верно? — и председатель пытливо заглянул ему в лицо.
Саша поневоле кивнул и улыбнулся, как бы подтверждая сказанное. Сильно хотелось спросить, в чем, собственно, дело, но на это он не решался — вдруг тот не знал, что Саша опоздал и прослушал всю вводную часть? Чуть помявшись, он всё-таки поборол страх:
— А о каком контингенте речь? Простите.
— Ты что, забыл, голубчик? У нас ведь строится новый цех, шестая очередь! Ну, товарищ, такие вещи надо знать!
— Нет, это я понимаю, весь год на слуху, а контингент…
— А, люди. Ну сам понимаешь, рабочих рук у нас дефицит, но на днях обещали прислать подмогу. Но там не только… — начал он, пытаясь перебороть нараставший в зале шум, — там не только недавно освободившиеся! Там есть и вольнонаемные, кто согласился переехать! Товарищи, прошу тишины!
Возмущенные голоса всё же прорывались.
— В новый цех — и этих, — пробасил недовольно кто-то.
— Они ж там всё перепортят!
Председатель ещё долго унимал их, а Сашу кивком головы отпустил, разрешая занять место в зале. Усевшись во втором ряду, пока стоял шум, Саша справился у соседа, давно знакомого ему пожилого инженера, в чём причина, и тот коротко и ёмко растолковал ему:
— Сидельцев пришлют. Хоть товарищ Виноградов и обещал, что без специальной подготовки к выпуску буровых установок не допустит, а нашим всё-таки боязно. Да и народ, сам понимаешь, ненадежный.
Саша кивнул. На лице его появилось выражение тревоги, впрочем, вполне уместное. Потом первый страх быстро сменился легкой брезгливостью и волнением: круто обходиться с нарушителями режима Саша мог, но до конфликта никогда старался не доводить и переживал даже из-за одного нечаянно брошенного грубого слова, а тут? Оттого он и скучал, бывало, по школе и ребятишкам: насколько с ними было проще! Но тут же напоминал себе, что лёгких путей искать человек не должен — нет, он должен расти над собой, становиться сильнее, но часто хотелось ему взмолиться и спросить кого-то там, наверху, сколько ещё ему выпадет таких испытаний? Словом, добрых чувств в ожидании “нового контингента” он не испытывал никаких. Инженер, сидящий напротив, и тот обратил внимание на побледневшее его лицо.
— Не грусти, прорвёмся.
Саша вздрогнул, чем совершенно смутил старшего товарища. Слова эти всколыхнули нечто давно забытое. А тот продолжал:
— Первомай скоро, демонстрация, ну и танцы, само собой. Танька-то, видел, как на тебя поглядывает, а? — и он хитро улыбнулся, кивнув в сторону.
Саша увидел девушку в простой белой косынке; та, если и разглядывала его, сейчас поспешно отвернулась. Пожилой инженер рядом с Сашей только в усы рассмеялся. Саша тоже отвёл взгляд: ему было неловко, но не более того.
