Он замер на своём сторожевом посту, напряженно вглядываясь вперед, смотря на высокие ступени, что вели к замку, и на арку входа, и на узкие редкие окна, за которыми ничего не удавалось рассмотреть, и вскоре ему показалось, что он слышит звуки голосов и пение, далёкое и совершенное, такое же, какое поразило его в первый раз, когда он услышал его в темнице крепости Тол Сирион. И чудесный голос Лутиэн повествовал ему о любви, силе, что побеждала мрак, смерть и боль, и Келегорм хотел бы ответить ей ответной песнью, повествующей о том, что пробудила она в его душе, если бы не испытывал сейчас страх выдать себя перед слугами Моргота — и страх сей вынуждал его стоять тихо и хранить молчание. Постепенно стоять ему показалось во много раз тяжелей, и он, облокотившись о стену, смежил веки и погрузился в приятную дремоту, сквозь которую доносились до него отзвуки пения Лутиэн.
Меж тем уснул накрепко вовсе не он один. Голос, что вызывал в его сердце приятный отклик, обладал одновременно способностью и навевать сон, смежив веки всех, кто мог противостоять ему, и действовал он тем, что обнаруживал слабости всех врагов, которые стояли между Лутиэн и её любовью к Берену. Против неё не имели сил те, кто таил дурные помыслы. Уснул на своём троне враг всех эльфов, и ослаб в этот миг настолько, что упал с него, а железная корона покатилась по полу и, описав круг, остановилась, негромко звякнув, у ног девы.
Им вдвоём с Береном осталось последнее — завладеть камнями и покинуть крепость прежде, чем чары смогут рассеяться и ослабнуть. Келегорм, полагавший, что деяние это будет куда опаснее, понял, что так и произошло: они уносили с собой лишь один сильмариль. Но Моргот, несмотря на сморивший его сон, предвидел многое и не хотел дать беглецам далеко уйти: он не забыл о падении крепости Тол Сирион. Потому у дверей Ангбанда влюбленных ждал Кархарот, выкормленный врагом всех эльфов волк-оборотень, превосходивший размерами любого из волколаков Саурона, слышавший песнь Лутиэн лишь отдалённо и потому пробудившийся ото сна ранее других. Он бросился на Берена, но путь ему преградил Хуан, и началась схватка. Келегорм хотел броситься вслед, но увидел, как огромный волк откусил Берену ладонь, в которой был сжат сильмариль, и не смог сдержать разочарованного стона. У нолдо оставалась надежда выбежать, несмотря ни на что, прочь за ворота, но он, издали наблюдая за схваткой между Кархаротом, Хуаном и Береном, ожидал смерти последних. Чудовище, вскормленное Морготом, казалось ему огромным и непобедимым, и он не сомневался, что стоит лишь выйти, как Кархарот растерзает и его. Хуже всего казалось ему то, что единственный камень — и тот оказался потерян. Надеясь, что владеющее Морготом до сих пор сонное оцепенение оказалось сильнее, он решил остаться здесь и бежать назад, чтобы похитить оставшиеся два камня. Но едва он вбежал под своды зала, где восседал Враг, как сам оказался сморён сном; а потом железные ворота с лязгом опустились вниз и захлопнулись.
А позже, когда вся цитадель Ангбанда пробудилась ото сна, слуги врага пришли в великое беспокойство. Келегорм, стремясь победить дремоту, открыл глаза, слыша, как наверху трубит рог, объявляя тревогу. А ещё он понял, что обличье волколака спало с него, и Враг видит в нём эльда, и никого иного.
Вслед за этим стены Ангбанда дрогнули тоже, но не пали: в них раздался гневный рев пробудившегося от чар Моргота, который приказывал во что бы то ни стало вернуть камень. Он взвился с места черной тенью, сокрушающей всё на своём пути, и собирался нагнать беглецов, обрушившись на них сверху, подобный ледяному дождю или черному урагану. Но стоило ему подняться, как он заметил перед собой не пробудившегося ещё от дремоты эльфа-нолдо, увидел отблеск света Лаурелина, который впитали в себя его волосы, и его светлый взор. Тогда Моргот вновь обрел свою телесную форму и опустился на землю перед ним, встав во весь рост, и увидел, что за сокровище оставила ему Лутиэн взамен отнятого сильмариля. И несмотря на то, что злость утраты была в нем более чем сильна, на время он отступился от мысли покарать сбежавших. Несмотря на то, что в после войны с валар и уничтожения древ он потерял значительную часть прежнего могущества, всё же он оставался силён куда более любого майа и наделен способностями, что давали ему видеть суть вещей. А потому он сразу узнал перед собой третьего сына Феанаро, и овладеть им значило одержать победу не меньшую, чем одержал он, когда пленил Маэдроса и удерживал нолдор в страхе перед собой.
— Здравствуй, сын Феанаро, — сказал тогда он. — Ты пришел ко мне, чтобы вернуть сокровище своего отца, но оно ускользнуло из твоих рук? Как прискорбно.
Келегорм очнулся — и понял наконец, что упустил возможность бежать; но сопротивляться чарам Моргота, приковавшим его к одному месту, он не мог. Тогда он сделал попытку выхватить меч из-за пояса, но не смог поднять и руки. Даже язык не слушался его, но если бы Келегорм и мог говорить, то вряд ли нашел бы слова, чтобы возражать речам своего врага.
— Заметь, ты пришёл ко мне ради мести, славы и, может быть, сердца девы, но не собирался убить меня, а потому я сохраню тебе жизнь, если ты будешь разумен и в дальнейшем. Ведь до сих пор ты вёл себя более чем разумно, Тьелкормо Туркафинвэ, разве нет? Отправился сюда вслед за аданом и девой-полумайэ, успешно совмещая друг с другом обещание помочь, возможность побыть дольше с той, что поразила твоё сердце и одновременно исполнить клятву и отнять сильмарили у того, кто отнимет их у меня. Кажется, план вполне разумный, а? Почему тогда ты стоишь сейчас передо мной, не в силах больше бороться?
Келегорм ощутил прилив злости, которая придала ему сил и храбрости для того, чтобы броситься на Моргота, но единственный выпад вперед — и он вновь лежал у ног своего врага, поверженный, смотря снизу вверх на его высокую черную фигуру.
— Ты неправ. А потому ты оказался слаб, — объяснил ему Моринготто снисходительно.
На этом он словно бы утратил всякое желание биться с Келегормом, отражать его удары и даже беседовать. По взмаху его руки, закованной в латную перчатку и наруч черной стали, к Келегорму подскочили не менее дюжины орков, которые, накрепко его связав, повели прочь. Он обернулся: Моргота не было видно, точно он исчез.
Его собственный путь лежал прочь, но, как бы ни хотелось ему вырваться сейчас, сделать этого Келегорм не мог. Его повели по каменным ступеням главной цитадели Ангбанда наверх. Он ожидал, что его вновь бросят в темницу, станут, быть может, мучить, но Моргот не озаботился подобным приказом. И, к удивлению Келегорма, они поднялись на верхние ярусы, где его заточили в покоях, которые ничем не напоминали узилище или камеру пыток. Напротив, они были высоки и просторны, в них была сносная постель под темной занавесью и даже письменный стол с пером и бумагой, точно Моргот предлагал ему в насмешку немедля начать писать письмо к брату Маэдросу о том, как нелепо он сам попался в ловушку, расставленную на его пути даже не силами тьмы, а девой-полумайэ. И лишь единственного не было в покоях — окон, через которые можно было бежать. В них не проникало ни единого луча дневного света и, когда его втолкнули внутрь и заперли каменную дверь, стало темно.
Затем Келегорм понял, что неверный бледный свет всё же исходит от кристаллов, что украшали стены и были устроены наподобие тех, что изготовлял в своё время в Валиноре его отец, заключая в них свет древ, разве что свет этих был куда тусклее, и сделаны они были грубо. Тем не менее, они разгорелись ярче, вплоть до того, что при их свете можно было читать.
