Берен обернулся к нему.
— Лутиэн готова стать моей и без сильмарилла. Наши судьбы связаны, — ответил он, и дева словно в подтверждение его слов смотрела на Келегорма из-за его плеча своим глубоким проникновенным взглядом. Келегорм охотно стоял бы так вечность; ее лица он не видел, но сам по себе взгляд заставлял все внутри замирать. Она казалась до странного тихой, и уже не верилось, что ещё минуту назад ее пение обрушило эти стены. Все остальное сразу отступало назад в сравнении с этим обращённым на него взором. Всё? Теперь они удалятся, оставив его? Нет, нет, этого он не допустит; Келегорм ощущал самую острую необходимость следовать за девой хоть на край земли, и мысленно обращал к ней свою мучительную просьбу в расчете на то, что адан не услышит его мольбы через осанвэ.
Лутиэн молчала. Зато следующие речи Берена звучали глухо, как сквозь толщу воды:
— …но я считаю себя связанным клятвой, равно как и ты, сын Феанаро. Я дал обещание владыке Тинголу и исполню его во что бы то ни стало, а потому хочу отправиться на север. Мне приходилось бывать там: путь будет тяжким и долгим.
— Я отправлюсь с тобой, — механически ответил Келегорм; но он вполне осознавал, что говорит, и был бы готов отправиться куда угодно, хотя в его памяти живо воскресали рассказы родичей из дома Финголфина о тяжести перехода через Хелкараксэ и дороги к вратам Ангбанда.
Лутиэн перехватила руки Берена, смотря на него умоляющим взглядом, но, видя его решимость, согласилась; она тоже готова была идти с ним куда угодно. Келегорм огляделся. Он чувствовал себя несказанно окрылённым этой вестью и этой встречей, и даже избавление от плена не так окрыляло его, как то, что он узрел красоту Лутиэн.
— Я только опасаюсь, что Гортхаур станет нам мстить. Не мог ли он затаиться от тебя?
— О, он лишился этой возможности. Думаю, после утери власти здесь он долго не решится показаться ни нам, ни своему черному господину! — она рассмеялась, и Келегорм слушал ее смех как прекраснейшее из всего, что было на земле; он заметил, что не только солнце проглядывало меж туч, но и сама земля под ее ногами цвела, и вместо иссохшей травы на свет начинали выглядывать острые стрелки зелёных листиков и побегов. Они освободили пленников и сами освободились от оков. Отныне их ждал путь на север, сперва через топи, а потом через ужасающую безлюдную пустыню к Железной твердыне, но Келегорму казалось, что если сюда они шли по пути мрачному и полному тягот, то дорога дальше станет и легче, и светлей, и ее они преодолеют так стремительно, как только возможно. Он уже предвидел расставание и чувствовал от него лёгкую печаль; сердце у него сжималось, точно его сковывал холод. Но сворачивать с избранного пути сын Феанаро не собирался.
Берен поднёс ему шкуру волколака.
— Если мой путь стал также и твоим, то вот наша с тобой защита. Лутиэн своей силой обратит нас в этих зверей и, приняв их обличье, мы сможем достичь ворот Ангбанда незамеченными.
Келегорм кивнул. Над ними были произнесены слова заклятия, и он ощутил, как на его руках вырастают когти, и как лицо становится мордой зверя, заставляя его утыкаться в землю под ногами, при помощи нюха отыскивая путь к северу.
Через некоторое время можно было заметить, как бегут вдоль редких чахлых зарослей через топи три серые, будто бы волчьи тени, а над ними реет четвертая, с широко распростертыми крыльями, похожая на летучую мышь огромных размеров. Путь на север был холоден и суров, но теперь Келегорма грела шкура оборотня, намертво приросшая к нему, и он бежал, радуясь своему бегу и забывая обо всём, как мог бы настоящий пёс. Сбылась его давняя мечта мчаться с верным Хуаном наперегонки, и тот, признавая хозяина, часто дружески поддевал его клыками, прикусывал, играя, вырывался вперед, оборачиваясь, словно призывая себя догнать. В этих диких местах не было иных троп, кроме волчьих, и единственными разумными существами были орки, отряды которых были рассеяны здесь, делая своей добычей любого зверя или птицу.
И время пути показалось Келегорму таким коротким, словно они пустились в путь на закате дня, а к утру уже упирались в первые отроги скал, и на горизонте, сколько было видно, упирались в небо острые пики Железных гор, где воцарился черный враг всех эльфов. Пробираться вперед стало сложнее, но теперь все тропы сходились в одну — ту, по которой к железной крепости приводили пленников. Стены укреплений уходили в стороны от высоких главных ворот; они были отвесны, оканчивались нависавшими остроконечными навершиями, и казались гладкими и неприступными. Но чёрный провал ворот иногда раскрывался, впуская в себя нестройные ряды слуг врага, обозы или табуны животных, которых пригоняли сюда. Вырисовывались на фоне тёмных скал бурые ржавые потеки — точно кровь всех тех, кто был замучен врагом свободных народов Белерианда, проточила камень и металл и протекла сквозь них, и даже стальные стены крепости не были в силах её сдержать.
Взирать на крепость Моргота издали — и то холодило кровь. Если они не смогли совладать с Сауроном, то насколько же ясно то, что теперь испытают провал и здесь? В памяти Келегорма звучали до сих пор рассказы старшего брата, Маэдроса Высокого, и он не мог отделаться от мысли, что им не потягаться с коварством врага всех эльфов. Однако Берен не утратил прежней решимости, и Лутиэн обещала не оставлять его, несмотря ни на что. Улучив момент и пробравшись со стаей оборотней и несколькими орками внутрь, в широкий внутренний двор, что скрывался за воротами, они спрятались в загоне для скота, держа краткий совет. Проникнуть в Ангбанд обманом было можно, но как завладеть сильмарилями, выкрав их у Моринготто, носившего их на челе, в своей железной короне? Келегорм указывал на это, предлагая выждать и скрываться, а в случае опасности — бежать, но влюбленные верили в силы и могущество Лутиэн, а потому она предложила краткий и простой план: им троим остаться в обличье волколаков, ей же вновь стать принцессой синдар и назваться их пленницей. Келегорм смотрел на неё умоляюще и с надеждой, кусая губы. Быть может, он рад был тому, что они достигли цели пути и готовы добыть сокровище отца, но отныне вступала в силу и его клятва, и столько чувств разом боролись в его груди! Они и без того зашли слишком далеко, и пребывать здесь, в полной власти Моринготто (пусть он о том и не ведает пока) с его точки зрения было настоящим безумством, и он раз за разом спрашивал себя, не стоит ли вовремя остановиться?
— Не опасаешься ли ты, что Моринготто прежде захватит тебя в плен, и с ним, всесильным, ты тягаться не сможешь? Мы не должны идти туда — или же должны оставить снаружи подмогу, чтобы в случае неудачи тот, кто будет ждать, пришёл на помощь.
Так Келегорм предложил оставить в качестве дозорного себя или Хуана; он хотел показаться дальновидным, но был в его словах и иной расчет: слишком хорошо он помнил, чем переговоры с посланцами Врага закончились для брата, а потому не хотел повторять его судьбу и терпеть напрасный долгий плен, что не даст исполнить Клятву.
И Берену согласие далось с трудом: он не хотел рисковать любимой, несмотря на то, что не сомневался во всесокрушающей силе её любви.
— Я не могу отпустить тебя в одиночку и не хочу расставаться с тобой, а потому пойду внутрь в облике волка-оборотня, — заверил её Берен.
Хуан же, посмотрев на Лутиэн, согласился отправиться с ней внутрь, выдав себя за второго волколака, а потому Келегорму выпала роль остаться. Говоря вернее, он избрал её себе сам. У него было два оправдания: во-первых, бежать он не собирался, и решил это для себя совершенно точно, если только не станет ясно, что Берену с Лутиэн нужна помощь, а во-вторых, разве он договаривался биться за сильмарили, стоя перед лицом Моринготто? Второй довод казался не слишком красив, хотя он и впрямь вызывался лишь сопроводить влюбленных. Но не стоило забывать и о том, что бессмысленная гибель сделает выполнение его собственной клятвы невозможным. И от этого ему делалось горько: или Лутиэн, или камни будут для него потеряны, а прошедший путь уже казался горьким и напрасным. «Впрочем, Курво бы одобрил моё решение», — подумалось вдруг ему, и от этого стало немного легче.
