И он начал напевать — негромко и не так звучно, как пел, наверное, к эдайн Финдарато, да и песня мало соответствовала месту и времени: то была веселая баллада о погоне за дичью в лесах Валинора; но по крайней мере Келегорм хорошо помнил её и любил. Остальные эльфы, что сидели поодаль, слушали его, потом те из них, что не были в оковах, подошли ближе. За одной песней последовала другая, о светлом крае, что все они покинули, потом песнь войны, что затеял их народ, и много других, что немало подняли его дух. Негромкий хор голосов был нарушен грубым окриком орков-стражей; остальные притихли, но Келегорм в угоду Берену напевал ещё некоторое время, пока крики с другой стороны и обещания натравить на пленников стаю волколаков не стали слишком угрожающими.
На следующее же утро, едва ночная мгла превратилась в утреннюю туманную серость, им предстояло грустное расставание: Келегорма и Берена вывели наверх, равно и нескольких других пленников, что томились тут раньше. После чего их казнили у него на глазах: нескольких растерзали волки-оборотни, других майа приказал забить до смерти. На сердце у Келегорма было тяжко, но он не отворачивался. Берен сказал ему: «Помни о нашей цели», но у нолдо была своя единственная цель — добыть сокровище отца, хоть он и не открывал её. Смотреть на смерть других эльдар было страданием, но он не оставлял надежды, что в чертогах Мандоса души их найдут исцеление и возродятся вновь, — он же связан клятвой и не может допустить для себя подобного конца. Ему удавалось сохранить призрачное спокойствие. Берен злился куда сильнее, кидал проклятия Саурону — впрочем, тот не удостаивал его ни вниманием, ни плетью, ни иной попыткой заставить замолчать; он видел, что пленник разгневан и взволнован, и это радовало его черную душу, поскольку он причинил боль врагу своего господина. После долгой растянувшейся на весь день казни обоих их отвели назад, приковав на прежнем месте.
— Неужели все они обречены? — Берен тревожно оглядывался на немногих оставшихся. Он явно не хотел подобного конца.
— Не позволяй себе слабости, которой враг ждёт от нас. Да, они страдают, но за страданиями придёт облегчение.
Келегорм не хотел показаться ему бессердечным и потому отыскивал подходящие слова, чтобы ободрить его — как мог. Подобравшись ближе друг к другу, они недолго поговорили, надеясь, что за беседой отыщется путь к побегу, но тщетно. Ослабшие и безоружные, они могли бы улизнуть, но не сбежать далеко, если бы не было возможности скрыться надёжно, и пока оставались всецело во власти майа. Келегорм недолго и безуспешно пробовал вырвать цепь из каменной кладки, расшатав крюк, вделанный в неё — тот вроде бы поддавался, но на то, чтобы разбить или расшатать сам камень, требовалось времени куда дольше, да и к чему это привело бы?
Поэтому следующий вечер был проведен в молчании, и все пленники ощущали общую подавленность: одни в ожидании смерти, другие из-за осознания того, что станут её причиной. «Я тоже не хочу обрекать своих сородичей на гибель», — отвечал Келегорм Берену, но в глубине души он понимал, что поступится этим — и многим ещё — ради исполнения клятвы. Он не сломался, но сильно пал духом, понимая, что майа Майрон, прозванный Жестоким, не оставит расспросов и разузнает рано или поздно, кто они, как их имена и к чему они шли в Ангбанд. Иногда он угрожал туда их и отправить, раз это было им так надо, но не торопился с этим: может быть, рассчитывал извлечь свою выгоду. Однажды он узнает, что перед ним — сын Феанаро, и тогда его торжество станет ещё сильнее. А пока каждым днём майа всё сильнее терял терпение, а угрозы его становились всё изощренней. Он мастерски пытал эльфов, заставляя Келегорма наблюдать, как он причиняет им боль, раз за разом спрашивал его имя, говорил, что и так догадывается о многом. Он уже знал, что перед ним нолдо высокого рода, и время работало на него. Так шла неделя за неделей, и Келегорм успел оставить всякую надежду на быстрое избавление от плена.
Огромный серебристой масти пёс в это время мчался вдоль окраины леса, скорее покидая равнину близ реки. Он отыскал тропу вглубь, и здесь, под сенью деревьев, бег его замедлился. Он часто поднимал голову и принюхивался, точно ожидая чего-то: ему не было пути вглубь, за завесу, но вместе с тем он чувствовал, что отыщет там верного себе союзника.
И Хуан оказался прав. Смутно в ночи доносились до него отголоски чудного пения, а ещё через три дня, рыская по окраине леса Бретиль, он повстречал деву Лутиэн, сбежавшую от отца ради того, чтобы спасти Берена. Дева вышла к нему навстречу. Она укрывалась сотканным ею плащом, который мог усыпить любого врага, но на пса она не подействовала.
— Ты мой друг? Ты знаешь, где мой возлюбленный, и отвезешь меня к нему? — спросила она.
Хуан склонился перед ней, давая забраться на спину, после чего опрометью понесся назад. С каждым днём они были ближе к крепости Тол Сирион, но плащ укрывал их от взоров слуг Моргота и заставлял выскочивших навстречу волколаков падать замертво в крепком сне, а потому они подбирались к острову незамеченными.
========== Часть 4 ==========
Келегорм позволил себе уснуть, намеренно впав в забытье, чтобы на время покончить с тревогами, что преследовали его днём. Но ощущение бесперспективности дальнейшего похода не отпускало его; сквозь сон послышался зов, сперва далёкий, потом ставший ближе и ощутимее. Один рывок — и он очнулся. В вечном полумраке видно было контуры фигуры Берена, который привстал, вслушиваясь в шум наверху.
— Ты слышишь? — спросил он. Даже сквозь полутьму заметна была его улыбка — еле явная — и выражение недоверчивой надежды на его лице.
Келегорм навострил уши, чутко улавливая любой звук извне; и да, что-то творилось в крепости. Гневные крики орков и быстрые приказы темного Майа мешались с рычанием волколаков, которые точно взбесились, решив рычать все разом. Творился какой-то переполох, но чем он был вызван?
— Думаешь, это подмога?
Келегорм рванул цепь с утроенной силой: она так и не поддалась. Но он хотел дать понять тем, кто пришел на помощь, что они здесь, внизу, а потому, обернувшись к Берену, начал напевать песню — сперва негромко, но постепенно повышая голос. Надсмотрщикам, если они и сторожили их до сих пор, было не до пленников. Лай волков часто обрывался тихим визгом или предсмертным долгим хрипом, и Келегорм был теперь уверен, что слышит, как подаёт голос его верный Хуан. Улыбка осветила его лицо.
— Ты пришел, друг! — он повернулся к остальным. — Он справится, я уверен, — прошептал он скорее себе самому, ожидая услышать и боевой клич нападавших на Тол Сирион. Но его не было, а затем раздалась ответная песнь, и цитадель Саурона медленно задрожала, а стены ее начали оседать вниз. Узкие щели окон превратились в глубокие разломы, и Келегорм, рванувшись в последний раз, понял, что цепи уже ничего не держит.
Они с Береном помогли оставшимся выбраться и сами вышли наружу, и каким бы тусклым не было солнце Эндорэ над этими топями, сейчас оно ослепило их, сияя обжигающе ярко.
Затем он увидел стоящую перед собой деву и Хуана, который лежал у ее ног, и долго стоял напротив нее, не в силах вымолвить ни слова. Как бы ни был он измучен — но склонился в поклоне, учтивом и в то же время достойном сына Феанаро. Но она смотрела не на него, а будто бы сквозь него. А ещё через мгновение наружу вышел Берен, и она бросилась к нему; влюбленные крепко обнялись, Келегорм же стоял рядом, пораженный ее дивным обликом, и до сих пор не мог отыскать слов. Ему смутно казалось, что они теперь уже и ни к чему. У него перехватывало дыхание, и даже Хуана, ткнувшегося мордой ему в плечо, он заметил не сразу. Рассеянно потрепав верного пса по загривку, Келегорм проводил обоих взглядом. Они тихо переговаривались, и он сильно опасался, что дева убедит его спутника, что продолжать столь рискованный путь на север ни к чему.
