Келегорм преклонил колени перед ним, потом поднялся, давая снять одежды. Вопреки ожиданиям он не ощутил к обнаженному телу ни одного касания или взгляда. Новое платье казалось узким и длинным, темного цвета, оно вновь подчеркивало бледность и отчасти походило на женское, если бы не скромность отделки.
— Атто считает тебя за подмастерье, но я отыщу для тебя работу получше.
— Ты мне льстишь, о великий. Я знаю, что я небольшого ума, и всё, что может уместиться в моем сердце — это преданность тебе и отцу. Я равно предан обоим и жалею, что разочаровал его.
Мелькор поднял его рывком к себе.
— Не унижайся перед ним. Никогда.
Келегорм посмотрел вверх: лик Мелькора изменился — здесь он тоже стал светел и прекрасен, как у прочих благих валар. Тёмными змеями струились его волосы по спине и плечом. Ясным бледным светом озарял дивный лик один-единственный камень. Сильмариль? Ему позволили его оставить?” — мелькнуло у него сомнение. И Мелькор, угадав его, возразил:
— Нет. Этот камень я создал сам. Ты видел его в Белерианде.
— Тогда он был тусклым, а теперь засиял.
Мелькор кивнул, и на его губах появилась довольная улыбка. Отчасти благодаря эльфу — что ж, его можно было не ставить в известность. Он и без того счастлив: великий вала видел это, слышал и чувствовал. Но мысли его с созерцательных и благостных довольно скоро вернулись к самому себе. Он спросил себя: что бы доставило счастье ему, Морготу? Наверное, его немало обрадовала бы очередная возможность позлить Феанаро. От этого не было никакой практической пользы, но так забавляло! От настойчивой мысли решительно невозможно было отказаться. Тьелкормо, сидевший у него на коленях, прикрыл глаза: он не уснул, как это бывает с младшими детьми Эру, а скорее вновь погрузился в омут памяти, бродил по дивным садам и по темным галереям его дворца в Ангамандо. Мелькор сохранил между ними прежнюю разницу в размерах: он предпочел оставаться и выше, и сильнее любого из валар, майар или эльфов. В этом не было особой причины — скорее, очередной способ напомнить Манвэ Сулимо о том, кто сотворен первым, прекраснейшим и сильнейшим. Его уста снова тронула улыбка.
Оттенок самодовольства был в ней, но вовсе не играл решающую и определяющую эту улыбку роль. В ней были знание, усталость и вместе с тем вечная юность, и сила, и осознание этой силы, и готовность взять на себя многое: в конце концов, он недаром был величайшим из валар. Эру простил его и вернул прежний облик своему творению, сделав его едва ли не лучше, чем сам мятежный вала помнил себя на заре мира. И разве не его долг заниматься тем же в отношении младших детей Эру? Ласково и мягко направлять их в нужную сторону, временами указывая на место наглецам, не научившимся почтительности. Так мысли его снова вернулись к Феанаро. Скоро он вновь его увидит, а гордый нолдо узрит своего сына. Это будет забавно. Ведь время для валар тянется иначе, и то, что для Мелькора было осознанием скорой встречи, для Келегорма стало дальше самой отдаленной перспективы. Впрочем, эльф не решался открыто просить позволить ему новую встречу с отцом: не столько потому, что он боялся нежелания Мелькора. Он боялся гнева самого Пламенного. И это казалось немного обидным, если бы темный вала не вспоминал, что за сокровище ему досталось в награду, и не гладил серебристые длинные косы, перевитые нитью, украшенной алмазами.
Келегорм очнулся, приоткрыв сонные темные глаза.
—Я всё ещё помню, что обещал служить тебе и клялся, — склонил голову он, поднимаясь. То был лёгкий почтительный поклон и ожидающий взгляд, брошенный из-под ресниц. Наверное, он гадал, отчего темный вала не воспользовался его слабостью и не пожелал обладать им всецело, и телом, и душой, как призывал служить себе в Эндорэ? Время пока не пришло — но Мелькор не хотел ему раскрывать всех замыслов. Он поднялся, жестом указывая идти за собой. Чертоги его оставались величественны и пусты, и темны, но едва они вошли в следующих зал — и сверху хлынул свет, такой яркий и тёплый, что казалось, будто стекла распались на сотни осколков и те отбрасывают на стены яркие солнечные пятна, преломляя потоки света в тонкие острые лучи. Свет то распадался на круглые блики и тонкие иглы, то собирался вновь в подобие большого кристалла, завораживая игрой, и на секунду Тьелкормо показалось, что стены украшены богатой и яркой росписью, но миг — и наваждение спало, и свет стал тише, рассеялся и оставил их пустыми, ровными и белыми.
— Вот моя библиотека, Тьелкормо.
Эльф недоверчиво улыбнулся. Стены и высокий белый свод были равно величественны и пусты. Перед ним на стол легла книга — толстый белый манускрипт с позолоченным обрезом — и сама распахнула перед ним свои белоснежные страницы, а он с недоумением взирал на них.
— Это книга истины, Тьелкормо. Она была написана самим Эру и хранится у меня. Ты знаешь валарин? Я хочу, чтобы ты переписал её для меня.
Келегорм кивнул, но едва Мелькор ушёл и оставил его одного, как он, посмотрев вниз, убедился вновь, что в ней ничего не написано. Он в недоумении поозирался, не смея кричать вслед могущественному вала, взялся за перо, подвинул к себе чистый лист пергамента и занес его над белой гладью листа — и книга, стоявшая перед ним, вдруг словно встрепенулась. Он понял, что страницы не пусты, а украшены вязью на валарине, столь тонкой и искусно вплетенной в покрывший страницы бледный узор, что её едва ли смог бы повторить даже искусный в каллиграфии Атаринкэ. Он зажмурился и провел по листу первую черту, а за неё — ещё и ещё одну. Руки скоро перестали дрожать, и казалось даже, что они порхают над листом сами по себе, рисуя то, что вздумается. Он успел сильно устать, когда светлый купол вновь затмила нависшая над ним тень, и Келегорм увидел острый взор Мелькора.
— Что, если я ошибся?
— Это книга истины, Тьелкормо. Тут невозможно ошибиться. Всё, что ты напишешь, станет истиной, — поведал он ему, а затем нагнулся к уху эльфа совсем низко, подсказывая: — Напиши, что ты счастлив и что ничто не разлучит тебя со мной.
Перо прошлось по бумаге, несколькими легкими взмахами вырисовывая новые невесомые узоры.
***
Келегорм лежал в объятиях Мелькора, отдыхая после трудов, когда вдруг повернулся, оглядываясь на него.
— Ты меня не отпустишь к братьям?
— Мне казалось, ты последнее время ты жил уединенно?
— Да, но мы были дружны, и они часто приезжали ко мне.
Эльф смущался, но во взгляде его появилась непривычная мечтательность, едва он представил себе, сколько нового они могли бы ему поведать о том, что произошло. Об отце, о матери, о хорошей охоте… Пальцы его уцепились за край одежд, поза как бы вопрошала: “Ты ведь будешь милостив, Мелькор, как был до этого?”
Мелькор кивнул, хотя надо признать, что его самого немало раздражал феаноров выводок и все их попытки образумить Тьелкормо. Последнее им не удастся, но, вне сомнения, они могут своевольно похитить его, запереть, обозвать похитителем эльфов…
— Ты будешь сам страдать от этого, — объявил ему он. — Встреча не принесет ничего хорошего. Тебе нравится выслушивать обвинения в свой адрес?
Но в голове эльфа не водилось подобных мыслей. Все, на что он рассчитывал — это веселиться недели напролет; быть может, съездить на охоту.
— Подумай, Тьелкормо, сколько бы добились они — и твой отец среди них — прислушивался они ко мне хоть немного? Сколько я мог бы открыть им.
— Быть может, я смогу заменить, — несмело начал он, подходя поближе и сложив руки так, будто хотел умолять его. — Быть может, ты, великий, простишь мне их дерзость?
Эльф взирал несмело. Последнее время они жили точно господин и слуга, мастер и подмастерье, были неразлучны, но Мелькор казался неизменно холоден, и если чем-то он, Келегорм, и способен его порадовать, так это верностью и отсутствием подобных помыслов. Ранее они были близки иначе — и это все отчётливее вспоминалось ему.
— Тебе я способен простить многое, Тьелкормо.
