— Да стой же ты, бешеный, — выругался орк, затягивая ошейник.
— Откуда он такой взялся?
— А главное, чисто белый. Может, они на севере все такие? Я там уж сколько лет не был и не знаю.
Седоков Келегорм не терпел и сбрасывал, не поддаваясь ни на лакомство в виде куска мяса, ни на удары хлыста, зато рвался совершенно бешено, и орочий вожак, который хоть и засматривался на то, чтоб оставить красивого белого зверя при себе, вынужден был отвести его.
— Хозяин тебя научит почтительности.
Келегорм догадывался, что речь идёт о Сауроне, и огрызался, норовя отгрызть лапы тем, кто совался к нему. Кое-как его передали с рук на руки дворцовой страже. Те же немало подивились, заметив, как белый варг присмирел, стоило завести его под своды Менегрота. Он крутил мордой по сторонам и даже не фыркал от пропитавшего всё кругом запаха грязных орочьих тел. Стены и высокие своды лишь кое-где под самым потолком сохранили сверкавшую позолоту; там же сияли не отвалившиеся ещё драгоценные камни, сохраняя память о прежней роскоши. Узоры в виде птиц были вплетены в строгий и сдержанный орнамент его стен. Кое-где своды обвалились, и потому вели его долгими путаными коридорами, пока они не вошли в зал, в котором одни колонны в обхвате достигали толщины десяти древесных стволов. Вместо золотого трона теперь высился у дальней стены трон черный. Но Саурона не было, а потому Келегорма провели дальше, к обвалившимся покоям придворных, в которых сейчас селилось одно вороньё, а оттуда — во внутренний двор, где заперли в отдельном загоне. Хлипкие деревянные двери можно было бы расшатать, а железную цепь, что приковывала его — выдернуть из стены и сбежать, но Келегорм решился дождаться ночи, чтобы не пробираться мимо постов на глазах у стражи, а потому уснул.
Разбудил его прежний полный злости голос.
— Как ты посмел бежать? — спрашивал голос, и сразу вслед за этим на его шкуру опустился хлыст; удар был такой болезненный и внезапный, что Келегорм издал скулящий лай. Он обернулся и снова увидел Саурона. Тот был в гневе и, конечно, не думал его отпускать. — Ты добьешься того, что я тебя вечно стану держать на привязи. К чему я вообще должен сохранять твою жалкую жизнь? С меня хватило бы просто сообщить господину, что ты сбежал или погиб, и всё.
Варг виновато опустил голову и поджал хвост. Саурон ещё несколько раз стегнул его плеткой и, отцепив привязь от штыря в стене, потащил за собой.
— Будешь служить мне во внутренних покоях, — добавил он.
Теперь Келегорм сидел на цепи у входа в зал, с надеждой взирая на каждого входящего сюда, и по обрывкам фраз, доносившихся из-за дверей, гадал, как идёт дела и долго ли ещё времени придётся провести здесь. Временами ему хотелось, чтобы случилось хоть что-то, лишь бы измучившее его ожидание прекратилось любым известием — дурным или добрым. Пока его ожидания не сбылись, он внимал беседам и донесениям: из них у него составлялось твердое впечатление того, что в войне участвует другая, неведомая ему прежде сила, и что войско Моргота, несмотря на всю численность, терпит одно поражение за другим. Отчаяние овладевало им потому, что он был заперт здесь, хотя до безумия хотел быть рядом с Моринготто даже в последний свой миг.
Удача — если только стремление к собственной гибели может быть удачей — настигла его в один из тех дней, когда чертоги Менегрота полнились слугами Саурона. Среди них были и орки-воины, и орки-слуги, и несколько эльфов, верных ему. Одного из них Келегорм, подойдя и виляя хвостом, бережно ухватил за край одеяний. Тот сперва перепугался при виде клацнувшего зубами варга, но скоро понял, что тот не собирается повалить его на землю и загрызть. Эльф подошел, протягивая несмело руку, пока Келегорм крутился возле него, хватая зубами цепь, кусая её и посматривая умным взглядом своих не похожих на волчьи серых глаз.
— Ты хочешь, чтобы я тебя освободил? — Тонкие пальцы эльфа подергали цепь и потеребили кольцо на ошейнике, к которому она крепилась. — Просто так её не разорвать, да и сам ошейник скован из стали. Разве что перепилить ножовкой — но на виду у всех этим вряд ли займешься.
Тут двери зала распахнулись, и эльф ушёл, не сказав ни слова. Но ближе к ночи явился снова — в этот раз с небольшим инструментом в руке.
— А ты мне поможешь бежать отсюда?
Келегорм ткнулся ему в колени и посмотрел со всей благодарностью. Едва цепь, звякнув, упала, как Келегорм со своим спутником на спине тихими неслышными прыжками сорвался с места. Паре встретившихся стражей он перекусил горло безо всяких угрызений совести; в остальном же ночные коридоры были пустынны: орки не слишком любили места, где жили когда-то эльфы, и предпочитали леса вокруг. Глухая ночь укрыла беглецов, и на другой вечер они были весьма далеко от прежних мест. Спасший эльф хотел доскакать с ним до юго-западного края, чтобы направиться к своим, и Келегорм, хоть и не туда лежал его путь, согласился. И чем ближе он подбирался к тому краю Эндорэ, что сейчас догорал в огне войны, тем меньше хотел он снова видеть её ужасы — но желание знать пересиливало. Он скрывался, выступая в путь лишь глухой ночью, держался вдали и от орков, и от людей, и медленно пробирался вперед. Сейчас его вела вперед незримая тайная связь. Келегорм не мог бы её объяснить, но знал, что если он последует её зову, то отыщет Моргота, где бы тот ни был. И он бежал вперед, пока не достиг края этих земель и места последней битвы, где лежали под небом сотни трупов орков и златовласых эльфов, но Моргота не было здесь. А его дух был. Он пронизывал этот воздух, рассеянный в нём, но воплотиться не мог.
Над полем раздался одинокий тоскливый вой.
========== Сон Мелькора ==========
Келегорм открыл широко глаза. Он снова был прежним, и его окружал нездешний яркий свет, который возвращал разом всё: и надежду, и осознание свершившегося спасения, и память. Он вспомнил вереницу долгих черных лет, одиночество и холод, и мрак безвременья, в которое был погружен, а теперь возвращался оттуда целым, обретя мир и покой в душе. он был исцелен, он вновь вернулся в благословенный край, где жили валар. Всё сверкало и переливалось тонкими иглами радужных лучей, а потом он понял, что это слезы застили ему глаза. Слёзы высохли, виден стал высокий небесный свод, под которым разносилась песнь нового сотворения, и Келегорм поднялся. Его обступили братья, и он крепко обнялся с ними, чувствуя тепло их рук.
— Мы заждались тебя, — говорил ему Нельо, и Келегорм, опустив взгляд, увидел, что обе руки у брата целы и невредимы.
— Наконец мы встретились, — выдохнул он.
— Тебя не было дольше всех, — добавил один из близнецов.
— Но главное — что ты с нами, — окончил Макалаурэ.
— А мать с отцом? — поинтересовался Келегорм.
— Атто в мастерских, — усмехнулся Нельо. — Можем пойти туда. Аммэ у своего отца.
Значит, она так и не вернулась. Келегорму не зря показалось, что голос брата погрустнел, когда он упомянул это. Но он был счастлив и без того. Его за руки вели к их новым чертогам, выстроенным недавно, снова ввели под их своды.
Теперь всё будет как прежде, он станет помогать братьям в кузнице, уезжать в далекие леса, вспомнит забытые и любимые им места, и всё здесь исправится, всё будет исцелено, и ужас и грязь прошлого не коснутся его. Всё здесь чисто от искажения. В этом мире не будет места разрушению.
Скоро, однако, Келегорм обнаружил, что в глазах отца видит сомнение, то ли не простив его связи с Морготом, то ли по-прежнему считая самым бесполезным и бездарным из своих сыновей. Но он и без того был счастлив и был рад служить ему. К тому же, как он себя утешал, атто относился с прежним предубеждением и к вала Мэлько и своей гибели не простил, временами предостерегая остальных. Зато теперь он мог сотворить сколь угодно много сильмарилей — а потому внимание его обернулось к иным сферам. Он занимался линзами, которые делал из самого лучшего прозрачного стекла, желая рассмотреть в исцеленной Арде самые дальние звезды, и оставался всё тем же неустанно ищущим новых идей творцом. И всё шло как прежде. Он, само собой, не отталкивал его, и даже наоборот, всегда находил дело, если только Тьелко случалось забрести к нему в кузницу или в кабинет, и смотрел пытливо, точно пытаясь что-то угадать; потом Келегорм понял, что ему и самому это преувеличенное внимание отца тяжко, и сам смущался. Ему, как и прежде, хотелось сбежать подальше в леса, устроиться там в одиночестве, жить самой простой жизнью, снова стать диким зверем, а не принцем нолдор.
