Келегорм промолчал. Выходит, опасность все время ходила куда ближе.

— Но я снова пощажу тебя и поведаю, что ты вправе распоряжаться собственной жизнью как тебе угодно.

— Я клялся служить верно, — возразил эльф.

— И от этой клятвы вала Мэлько освободил тебя. Ступай прочь.

Келегорм покидал Ангамандо с облегчением (ему не препятствовали увести с собой отряд), но и с недоверием. Слова майа он не принял как верные и решил, что должен услышать ответ сам, каким бы он ни был. Потому он отправился по своей привычке к крайним рубежам бесспорных владений темного вала. Здесь проходил глубокий тыл и царило спокойствие — да он и не ведал точно, что творится в отдалении. По-прежнему несли дозор на вышках, более опасаясь нападения кочевников, чем воинства эльдар или любого другого. Чаще он руководил обороной, чем нападением, понимая, что его хотят скорее заманить в поля, и оставался, не поддаваясь и помня про обещание. Иногда с небольшой свитой отлучался он на охоту, чтобы раздобыть ужин. Зверьё, точно догадываясь о намерениях или просто предчувствуя появление искусного охотника, пряталось всё глубже, заставляя рыскать по лесу и забираться всё дальше. И встреченные в глуши ночи были темны и холодны. То была самая северная оконечность леса, и некогда из-за частых набегов орков и прочих темных тварей со стороны Железных гор считалась она проклятой. Осенний лес стоял голый и пустой, и черные ветки деревьев казались безжизненными, пока он, ведомый азартом, не забирался всё глубже. Упали на лес ранние сумерки. Темнота меж ветвей сгущалась, и эльфу казалось, что они предрекают недоброе, пока он забылся сном, в котором всё взывал к Моринготто — и никак не мог дозваться.

Посреди ночи его пробудили звуки борьбы. Он обернулся: стражники-эльфы были мертвы или обездвижены. На него сверху, сплетясь из ночной синевы, упала темная тень, покрывшая собой всё, похожая на покрывало. Хлопали огромные крылья. Уцепились за него загнутые огромные когти. Нолдо не противился.

— Владыка?

— Долго же я за тобой гонялся, — отозвался скрипучий голос, что принадлежал гигантской летучей мыши. Тут Келегорм рванулся — но поздно. Летучая мышь поднималась вверх, и неровный её полет был бесшумен и быстр. — Довольно тебе скитаться.

— Куда ты меня несёшь? — Келегорм понял, что мышью обернулся темный майа, и не боялся его разозлить.

Оставалось лелеять надежду на то, что майа не стал бы причинять ему вред, рискуя навлечь на себя гнев Моргота. Он видел степь внизу и верно сообразил, что путь их лежит назад, за Ангамандо.

— Остановись! Что, если Ангбанд падёт и я окажусь пленён?

Должно быть, Саурон тоже сообразил, что вверенного ему эльфа в таком случае могут лишить жизни его же сородичи. Теперь летучая мышь кружила над проклятым лесом, углубляясь всё дальше от равнин. В чаще глубокой и бесконечной, как само море, Саурон отпустил его, бросив на землю. Келегорм вскочил, смотря, как Саурон возвращает себе прежний облик.

— Не рассчитывай, что я позволю тебе остаться в первозданном виде, — прозвучал его голос.

После этого он ничего не помнил, а когда пришел в себя, светило холодное осеннее солнце. Хотелось подняться — но нолдо обнаружил, что не может встать на две ноги. Хотел вскрикнуть, но из горла вырвался тоскливый и бессмысленный вой. Долго пришлось добираться до ручья, заводи которого больше походили на широкие темные лужи, но чутьё вело его увереннее, чем прежде, и он смог разглядеть, кем стал. Темный майа обернул его огромным белым волком, сходным обликом с его собственными волколаками. Путь назад ему был заказан: сбросить обличье он был не в силах, и ни люди, ни эльфы не узнали бы его, а он не мог себе позволить погибнуть от сотни стрел, поскольку Сауроновых тварей жаловали одни лишь орки. Часто он укрывался в глубокой чаще. Леса Дориата скорбели об покинувших их эльфах, и напрасно звенела золотом листва; Келегорм сожалел, что не песнопевец, как брат Макалаурэ — а то он бы воспел увядающую природу этого края. Но вместе с неясной тоской чувствовал он к этим местам и самую глубокую любовь, но не мог выразить её ничем, кроме жалобного поскуливания или долгого воя посреди ночи, которая гнала его на охоту. Ему не хотелось осквернять места, где некогда царило счастье. Вдобавок он понял, что в одиночку даже будучи зверем прокормить себя сложно. Белая шкура выдавала его, а загнать без оружия и собак косулю или кролика и загрызть он не умел. Желание выжить и голод поневоле гнали его назад, в проклятый лес, в стаю подобных себе.

Стая варгов окружила его, рыча. Пасти их норовили сомкнуться на его горле: белый чужак пришелся им не по нраву; быть может, они чувствовали, что под обликом волка скрывается светлый эльда. Но властный окрик отозвал их, и Келегорм увидел, как стая улеглась у ног возвышавшейся над ними фигуры майа Майрона.

— Явился, надо же.

Он поманил его рукой. Хотелось сбежать, но Келегорм приблизился. Саурон снисходительно потрепал его за ухом, и Келегорм обернулся, непроизвольно прикусывая узкую властную длань клыками — легонько, как бы показывая, что голоден. Его небрежно хлестнули перчаткой по носу и отпихнули прочь, но убежать не дали, и Келегорм понял, что принят. Он сильно опасался, что придётся по приказу темного майа выслеживать других эльдар, а ведь его теперь гнали на охоту равно голод и инстинкт. Но ныне в этих лесах вовсе не осталось эльфов. Далеко по западной окраине селились люди, старейшины которых присягнули Морготу на верность — и все. Но Саурон часто посылал их рыскать вдоль границ; охотились же они на в изобилии расплодившуюся дичь, птиц и мелких зверей, и разумных среди жертв к радости Келегорма не было.

Зато он полюбил вкус крови, и ему нравилось рвать мясо и тонкие сухожилия зубами, и он часто пачкал свою волчью морду в крови. Саурон, по временам отлучавшийся, обычно относился к нему совершенно равнодушно, как и к прочему окружению. Но временами он точно вспоминал, что перед ним зачарованный эльф, а не варг, и подзывал к себе. Первый раз Келегорм в надежде положил лапы ему на колени и потянулся вперёд, тихо поскуливая: ему хотелось узнать, что с его владыкой. Саурон с презрением спихнул его.

— Пошел прочь, если не хочешь остаться волком до скончания дней, — и он отряхнул края отделанной серебряным шитьем верхней одежды. В ответ на немой вопрос он не сказал ничего, хотя наверняка понял, чего хотел от него зачарованный им самим варг. Келегорму хотелось сбежать, тем более, что охотиться в одиночку он скоро привык и наловчился использовать клыки и когти по назначению, но в этот год стояла столь лютая зима, что он с трудом пережидал её даже в теплой берлоге, не говоря о том, что прочее зверье тоже пряталось.

Его беспрестанно терзали голод и одиночество, и едва весна начала вступать в права, он ушёл прочь, но не по дорогам, которые теперь использовались одними орками, а в лесную глушь. И там он невольно обнаружил то, о чем давно забыл. Оказывается, у темного майа было укрытие, и Келегорм, однажды увидевший в просвете меж ветвей высокий холм, окруженный речкой, и несколько дозорных-орков, догадался, что Саурон обитает в Менегроте, бывшем дворце Элу Тингола. Нолдо считал заносчивого Эльвэ косвенной причиной всех своих бед, но едва он добрался до полуразрушенных его чертогов и увидел, что полчища темных тварей населяют творение зодчих наугрим и эльдар, то ощутил настоящую скорбь и ничего больше. Оставаться тут не следовало, тем более, что орки часто использовали варгов вместе коней, ценя их силу, выносливость и способность в случае чего защититься в бою. По той же причине не стоило соваться на пути, что вели на юг и по которым орки направлялись к полям сражений, и лучшим путём было бы обойти их. Но неудачи, как видно, начали сопутствовать Келегорму во всём. Едва он развернулся и рысцой побежал в глухую чащу, как наткнулся, не ожидая того, на целый орочий отряд. Метнуться мимо белой тенью не вышло, поскольку в первые секунды оторопь сыграла своё, и грязная орочья лапа ухватила его зашиворот. Келегорм рванулся со всех сил, легко отбросил одного, но вместо него сверху навалились ещё трое.