У меня нет ни времени, ни желания участвовать в этом восстании и тем более в походе на восток. Больные и увечные не переведутся и в Нандуне, и кто же им окажет помощь, если не я? Особенно теперь, когда остальные врачи покинули город. Я им не судья, и сам я подумываю об этом же. Лишь чувство долга перед людьми и моя лечебница, которую я столько лет обустраивал, удерживают меня от такого шага.

Вечером весь город был освещён отблесками пламени, в котором горел дворец наместника. Удивительно, эта крепость веками выдерживала натиск разбойников и варваров с севера, но её разгромили сами жители, для защиты которых она когда-то и была создана.

Жаль, я не успел вынести из дворца достаточно рукописей, которые там хранились. Конечно, многие из них пришли в негодность, были разодраны и втоптаны в грязь ещё во время первого погрома, однако же бумаги были свалены во дворах, и ещё можно было что-то отыскать. Теперь всё кончено и кончено навеки. Какие знания и сокровища мысли мы потеряли в этот день? Придут ли ещё учёные и поэты, чтобы написать что-то подобное или лучшее, взамен утраченного?

Не хочется думать об этом. Мне кажется, что весь запад уже накрыла волна безумия и дикости, и теперь эта волна движется на восток, чтобы поглотить всю империю и перекинуться за море. Смогут ли её остановить, или она сама потеряет силу?

Люди находят особую радость в разрушении и уничтожении. Они полагают, что сейчас они расчистят место для новой жизни и нового мира. Но знают ли они, чего хотят на самом деле? И приведёт ли это разрушение к обновлению?

Никто не может дать ответ. Конечно, люди желают справедливости, они устали от неправедных правителей, которые мучили их все предыдущие годы. Сможет ли Дондо выстроить такое государство, где голос каждого будет услышан, где каждый сможет спокойно возделывать землю или заниматься ремеслом? Мне бы очень хотелось, чтобы он смог, однако его религиозные прозрения меня настораживают.

От всех этих тревожных мыслей меня отвлекает мой замечательный пациент и его неотлучный друг. Я могу часами наблюдать за ними обоими, и, видят Небеса, была бы у меня такая возможность, не занимался бы ничем другим, кроме этого.

Что происходит с юношей, я не знаю. Никогда не встречал ничего подобного в своей практике. Возможно, я смог бы что-то отыскать в библиотеке наместника, но это уже невозможно.

Тело молодого человека претерпевает большие изменения. Он становится крепче, и мышцы наливаются силой. Его плечи раздались: глядя на его руки и ноги, мощную шею, широкую грудь, можно подумать, что перед тобой великий борец или воин. Когда его принесли ко мне, он был по своему виду взрослеющим подростком, пусть и выросшим в суровых условиях степи.

Ещё одно интересное изменение, происходящее с его телом: оно теряет волосы. Его слабенькая поросль на месте бороды, коротко стриженные на голове, на самом теле – все волосы выпадают. Как это связано с невероятным развитием мышц, я не могу сказать.

Дух юноши тоже меняется. В первое время он много оставался в забытьи, но когда приходил в себя, мог поддерживать беседу и задавать вопросы. С каждым днём его речь становится всё проще, и вскоре уже стала напоминать детскую. Сейчас он бодрствует примерно столько же времени, что и находится в полусне. Его манера говорить стала незатейливой, он не воспринимает мало-мальски сложных понятий. При этом я не могу заявить, что юноша стал умственно отсталым. Нет, разум по-прежнему светится в его глазах, однако темы, выходящие за рамки еды, питья и погоды ему попросту неинтересны. Он пропускает их мимо ушей, словно не слышит.

Молодой человек превратился в огромного ребёнка, который мало чем интересуется, обладая при этом силой буйвола или медведя.

Моё неослабевающее внимание привлекает шрам от человеческого укуса на его руке. С одной стороны, Ближе к верхней части он давно зарос и зарубцевался, с другой чуть ниже – кажется, что парня укусили буквально на днях.

Товарищ этого юноши именем Нага нравится мне всё больше. Очень непростой человек, много повидавший в своей жизни, много перенёсший. Но в отличие от многих других, которые тоже немало хлебнули горя, он меняется, и меняется сильно.

Он не говорит, чем занимался раньше, называет себя наёмным охранником, сопровождающим караваны в Сатыш. Я никогда не выбирался за пределы стены Дракона, не был в степи, а тем более в этом торговом городке. Но рассказы Наги об обычаях кочевников, жизни в степи столь живы и ярки, что без сомнения доказывают – он действительно бывал в тех краях, и не раз.

Однако и у меня есть немалый жизненный опыт, мой глаз тоже намётан. Я вижу, что Нага не договаривает, не лжёт, а именно говорит не всё. Иногда в его манере двигаться, повороте головы, взгляде, взмахе рукой проскальзывает что-то такое, что явственно говорит: человек этот опасен.

Нага никогда не бывает агрессивен, он довольно сдержан, хотя и видно, что иногда это даётся ему нелегко. В еде и жизни он неприхотлив, однако от хорошего вина со мной за компанию вечером он никогда не отказывался.

Он желает знать всё, что происходит с его молодым другом, и очень расстраивается, когда я не могу ему чего-либо пояснить, так как и сам не знаю этого. Такая привязанность трогает меня.

Нага вызвался помогать мне во время приёма больных, в особенности, когда речь идёт о перевязках и операциях. Он совершенно не боится вида крови и внутренностей, более того, прекрасно знает, где какие органы расположены, какие кровеносные сосуды наиболее важны. Когда он видит ранения, то может почти безошибочно сказать, выживет ли бедняга или станет калекой.

Из всего этого я делаю единственный вывод: Нага не брезговал пролитием крови и делал это со знанием дела. Возможно, он был не просто наёмным охранником, но наёмным убийцей. Впрочем, он явно изменился, и мне кажется, в этом не последнюю роль сыграла странная привязанность Наги к этому молодому человеку, которого он называет Шимой.

Всё это очень необычно. Они оба носят имена, распространённые на Островах, какая нелёгкая занесла их сюда, что они ищут здесь? Это не моё дело, но, безусловно, весьма занимательно.

Пока я писал эти строки, прибежал сосед и заявил, что Дондо призвал разрушить не только дворец наместника, но и дома неправедных горожан, и толпа уже принялась за дело. Что ж, посмотрим, чем это закончится.

Ночь прошла тревожно. Насколько я понимаю, горят не просто несколько домов, но уже и целые кварталы в городе. Надеюсь, огонь не дойдёт до нас.

В остальном, всё шло как обычно. Больные с самого раннего утра уже ждали у дверей моего дома. Мальчик-служка запустил их в сад, где стояли скамьи для ожидающих.

Помню, я выглянул в окно и увидел с дюжину страждущих. Мне подумалось, что людей меньше, чем обычно, однако я не придал этому особого значения, хотя я ожидал, что придут пострадавшие от огня.

Шима словно чувствует приближение какой-то беды. Он беспокоен и подвывает по-собачьи. Нага неотлучно остаётся при нём, я должен вести приём в одиночку.

Но из дюжины больных, когда я занялся ими, у меня не осталось и половины. Люди быстро покидают мой сад. Оно и не удивительно. Густой дым заволакивает небо, солнце тускло и с трудом пробивается сквозь него.

Я быстро закончил с теми, кто всё же остался. После этого я поднялся на террасу и осмотрел, как мог, ближайшие улицы. Огонь ещё не дошёл до нас, но я видел множество людей, собравших свой скарб и бегущих прочь. Значит, погромщики не ограничились лишь несколькими домами. Неужели Нандун падёт в огне, разожжённом фанатичной толпой?

Завывания Шимы становятся всё громче и невыносимее. Ему вторят кошки и собаки горожан, да вообще вся живность в городе, трепещущая перед пожаром. Мальчик-служка куда-то запропастился.

Это были поистине ужасные часы! Небеса, как мы дошли до этого?!

Сейчас я, Нага и Шима в безопасности, мы сидим на склоне одного из холмов, окружающих Нандун, и взираем на ревущее пламя, пожирающее древний город.