Анастасии, во избежание пересудов оказавшейся вновь затворницей в прежней домашней обстановке, без конца вспоминались недавние события.

Оказавшись безнадёжно запертой в той самой комнате, она понимала, что сейчас произойдет суровый мужской разговор, в котором ей места нет.

Когда освободиться самостоятельно не вышло, пленница принялась кричать и колотить в двери, пока проходящие гости не заставили Франца ее выпустить.

Но к месту поединка она смогла попасть, уже влекомая собравшимися гостями. Уединившаяся в кустах парка влюбленная парочка заметила помощника посла, устремящегося к берегу в сопровождении гвардейского офицера, устроившего смуту в разгар праздника. И к финалу схватки первые зеваки уже появились на почтительном расстоянии.

Может, наглый натиск Лимберта возымел свое, но Анастасия отчётливо страшилась лишь одного возможного исхода этой дуэли. Причем сама мысль о том, что австриец, несмотря на свою самоуверенность, также может нуждаться в сочувствии, вызывала некую брезгливость.

Увидев тогда Белова, почти невредимого, стоящего над поверженным телом ее недавнего компаньона, она испытала более облегчение, нежели ужас из-за убитого, и тут же постаралась скрыться.

Чувство страха при мыслях об обратном исходе сразу же улеглось, вновь уступив место обиде и самолюбию.

Подсматривая украдкой из окна кареты, как он идет в сопровождении драгунов, накинув камзол на обнаженные плечи, Анастасия невольно залюбовалась его ладным телом, тут же снова укорив себя за черствость по отношению к уже покойному графу.

Ведь она с самого начала цинично использовала его, и прекрасно это понимала... Но как еще прикажете воспринимать мужской пол, если лучший его представитель оказался похотливым предателем?

Сожалела ли она теперь о Лимберте? По-человечески, конечно, сочувствовала его трагическому концу. Хотя его грязное поведение, приведшее к кровавой развязке, избавило даже от симпатии, которая толком не успела завязаться.

Вспоминать это гонку за светскими развлечениями было неприятно и постыдно, в первую очередь, из-за детей.

“Но ведь я отличаюсь от иных ветрениц, вспоминающих про свое потомство раз в три дня, а то вообще не бывающих дома неделями... — уговаривала себя Анастасия.

— Разве забывала я справляться об их самочувствии ежедневно, разве бы покинула на слуг, если бы кто-то захворал?”

Но теперь, когда круговерть светской жизни осталась позади, эти оправдания казались слабыми.

Дочь и сынишка словно нарочно рассказывали наперебой про поездку в Петергоф, да еще задавали множество вопросов про отца, который, ужасно осерчав, уехал за нею.

А ей самой осталось задаваться вопросами: “А за что на самом деле дрался мой муж? Отстаивал мою честь или же свое задетое мужское самолюбие?

Да что бы ни заставило Сашу нагрянуть в Стрельну и хвататься за эфес — о прежней любви здесь речи не было. Какая там любовь, если он так и не удосужился молить о прощении за блуд!”

После нелепого разочарования поздно вечером, накануне роковой поездки, надежда о его покаянии была окончательно оставлена. Поводом послужила громко распахнувшаяся в спальне балконная дверь. С колотившимся сердцем её обитательница отодвинула полог и соскочила с постели, на ходу пытаясь обуздать свою наивность. А обнаружив причиной обычный сквозняк, залилась краской стыда и досады.

“Ты сошла с ума, просто сошла с ума!— она отчаянно рассмеялась до слез. — Ты вспомнила молодого курсанта, покоренного твоими юными, запретными на то время прелестями?

Ну уж нет, это больше не тот отчаянно влюблённый, что стоял безнадёжно под окнами, лазил в них, рискуя быть убитым... А ещё упорно догонял, сражался за любимую, не взирая на преграды...

А когда помехой счастью стали мои личные терзания, снова не отступил и самоотверженно спас в последний момент... И по сию пору один вид его глубоких шрамов болезненно тревожил душу...

Только он уже давно перестал смущаться, когда мои губы прикасались к давним увечьям...”

— Ну все, довольно! – Анастасия прижалась лбом к холодному стеклу, обуздывая поток воспоминаний.

— Опомнись уже, самонадеянная, сентиментальная гусыня — то время давно ушло!

Ради Бога, зачем?! Зачем его высокоблагородию лазить в свой семейный дом столь затейливо, минуя двери? Добиваясь прощения былыми подвигами? Ведь новые юные прелести теперь его ждут в иных местах, где уж точно из постели не прогонят!

По возвращении этот чудной эпизод обдумался снова, добавив и без того смятенной женщине новой порции досадных раздумий:

“Согрешил-то явно не раз, если меня решили любезно оповестить “доброжелатели”, только вот моей благодарности им все одно не видать. Но, несомненно, совершенно несомненно, он продолжил блудить уже не со случайными дешёвыми девками, а при дворе, как издевался Лимберт.

Ещё бы! Недавний семьянин обнаружил свои постыдные тайны раскрытыми и пустился на свободу! Это единственное объяснение тому, что он так легко отступил. Кому же хочется возвращаться к ревнивой жене, и притворяться верным, утратив всякое доверие! Неудобства-то, право, какие!

Но отчего же, наплевав на мои чувства, он так разьярился, когда обнаружил меня с другим! И что понял, увидев меня вырывающейся из чужих объятий?”

Вспоминался миг, когда Александр смотрел на нее, в бешенстве избавив от натиска наглеца. В его взгляде была смесь негодования и горечи, но последнего, кажется, больше.

“Ну да, почему бы и нет, раз он посчитал себя легко заменимым! Да ещё не в каком-то трактире, а почти у всех на виду!”

При последней мысли у Анастасии неприятно холодело внутри и вспоминались все отторгаемые доселе сплетни. Как же беспечно она опозорила себя, охваченная душевной болью! Бросила тень на будущее детей, так же как и на нее когда-то легла печать осужденной матери!

Вот где нагнало уже привычное за годы безразличие к людскому мнению! Однако те давние пересуды её побегов и брака вопреки царской затее и вправду выглядят полной ерундой... А уж в сравнении с теперешней репутацией и подавно! Нынче её осуждают, верно, все, от праведниц до блудниц, рожающих мужьям чужих наследников!

О, разумеется, такая история не одна и когда-нибудь все забудется... Но ведь она даже не совершала прелюбодейства! Лишь побег, отчаянный побег от своего разбитого сердца!

И как-то само собой вся её досада ложилась на того, кто это сердце разбил, и теперь, несомненно, также осуждает!

Их возможный диалог теперь уже представлялся так:

— Ты решила мне отомстить за небольшую вольность? Что ж, дорогая, с лихвой получилось! На самом высоком уровне, поздравляю! Дабы все узнали нашу семейную подноготную!

Как близко у тебя зашло с этим Лимбертом, отвечай?! — вопрошал с яростью Александр в её воображении. И непременно хватал её за руку или тряс за плечи. И оказывался до обидного прав, превратившись из виновного в обвинителя!

“И как бы заговорила я, если бы осталась с ним наедине? Обманывать, что тоже согрешила? — Нет, ни за что! Ведь противна себе буду, связав себя ложно с этим графом! Достаточно того, что так считают все кругом!

Просто сказать Александру, что измены не было? Ни за что ведь не поверит!

Уговаривать правдой, что не могу ласкать никого, кроме него — унизительно, ведь он-то сам может!”

Проверять свои предположения ей совсем не хотелось, особенно в тюрьме, под ушами охранников. Единственное, что желала Анастасия в это время — побыть наедине с собой, и уж тем более, без супружеских дознаний.

Это желание боролось с беспокойством о теперешнем местопребывании мужа. Но отчего-то причины этого беспокойства не заходили далее, нежели недостойное с ним обхождение и ноющие в сырости старые раны.

“Как долго ему находится в этих казематах? Лишь бы забрали тюремщики деньги из узла с тёплыми вещами, переданном через слугу... Как будто Иван уразумел, как надобно поступить, да язык за зубами держать... ”

И тут же снова начинались гадания о его мыслях.