А двумя днями позже уже окончательно оправившийся гвардейский капитан был вызван к канцлеру со срочным поручением. Необходимо было срочно отвезти пакет в русское посольство в Вене.

Он искренне недоумевал, отчего с этим не может справиться чин пониже, но ослушаться приказа все одно не мог.

На душе было неспокойно. Эта нелепая ссора с женой требовала от него действий, но каких? Самое простое – найти ту девицу. Чем-то ей так нужен был он, Александр Белов.

“Найду по приезде... — тщетно успокаивал он себя, пытаясь заснуть на постоялых дворах и, сам поражаясь своей наивности, с надеждой лелеял мысль: — А может, с моим возвращением Анастасия устыдится своего недоверия и оставит эту дурацкую историю?”

За что и как ему объясняться без доказательств, Саша не понимал... И, главное, как теперь самому свыкнуться с этой новой Анастасией, которая отказалась поверить и даже посочувствовать...

“А ты ещё, наивный дурак, боялся её волнений, только сетовал понапрасну...” — усмехался он, ругая себя за откровенность.

А порою задумывался о том, что можно было застать в аустерии, исходя из настойчивых упоминаний про девиц и того, в каком виде он обнаружил себя впоследствии.

“Что же она видела? Как могла она поверить в неверность? Неужто ей хватило какой-то непонятной сцены, пусть даже рядом с этой простолюдинкой, чтобы относиться ко мне, словно проходимцу?”

Вероятно, окажись на месте жены — он бы тут же перерубил все на свете – от поданых сосисок до хозяина этого мерзкого заведения.

Поверил ли в честность? А простил бы ее саму, если что? Наверное, это было бы очень больно, однако...

У Александра до сих пор стояло в глазах сцена, когда, едва очнувшись более 10 лет назад, он открыл глаза и увидел возле своего ложа свою любимую, измученную и встревоженную.

Ее нежность и самоотверженный уход вернули тогда его к жизни — и не в награду за свое спасение, а ради любви — до сих пор в этом и сомнений не было!

“Но ведь и Анастасия не может не понимать, как я преданно люблю? Что готов отдать за неё жизнь? Или давно уже сомневалась — просто незаметно?

Вероятно, это так — раз не может принять моё честное пояснение... И просить прощения — это значит хоть на толику признать, что способен глупость, которой не было...”

====== Круговорот ======

На следующий день после бессонной ночи, проведенной в слезах, Анастасия отправилась обновить наряды перед грядущими светскими выездами.

Благосклонно ответив на предложение графа посетить спектакль, она даже не задумалась, что отныне подчиняет свою обыденную жизнь совершенно постороннему человеку. Она не желала ни реагировать на сплетни, ни думать о репутации, принимая участие во всех светских забавах, что предлагал ей фон Лимберт.

Постепенно они сдружились, граф подолгу развлекал ее забавными историями из Венской жизни, интересовался местными обычаями и ошибками в своем русском. Анастасия исправляла его ошибки, заливалась смехом от шуток, но сердце ее оставалось ледяным, несмотря на пожирающие ее пылкие взгляды.

Общество графа иногда тяготило ее, его нарочито-случайные прикосновения вызывали только скуку, ибо она знавала совсем другие, страстные ощущения от близости любимого мужчины.

Даже Брильи, упорно отвергаемый ею когда-то, вызывал в ее 18 лет хоть толику эмоций. Либо ей теперь так казалось.

Граф был терпелив, даже странно терпелив, довольствуясь совместным обществом, милыми разговорами, якобы нечаянной близостью и нарочито затянутыми поцелуями ручки в границах этикета.

“Всему свое время, – думал он, – она пока еще слишком отстранена, а я еще не нашел для моей птички подходящей клетки, все равно добьюсь большего. ”

Тем временем, возвращение Белова из двухнедельной поездки оказалось столь кратковременным, что супруги даже не увиделись, ибо Анастасия как раз была в театре.

Даже не успев добраться домой, он отчитался перед канцлером и наведался в аустерию, однако никакой похожей девицы никто из присутствующих не знал. Хозяин, старый немец, бормотал о том, что-те не знает всех, кто снимает у него номера.

Буквально в тот же день весь двор с наступлением тепла переехал в Петергоф, и возможность искать что-либо, находясь вне столицы, практически отпала. По приходе он лишь расцеловал детей, и собрав вещи, срочно отправился в полк.

Завертевшись в вихре событий, новоявленная светская львица даже не заметила, как наступило лето. Дни ее были расписаны по часам.

Бывало, соглашаясь на очередное увеселение, она задумывалась, а не провести ли ей день дома, с детьми. Но стоило ей переступить свой порог, она снова вспоминала, как счастливо проводила здесь время раньше, и ей становилось тоскливо.

Сама себе не желая признаваться, но каждый раз, слыша цокот копыт под окном, или скрип открываемых подьездных ворот, она предполагала повинное возвращение мужа, которому никогда не оказывали в коротких отлучках домой.

Хотелось ли Анастасии увидеть, наконец, его на коленях, признающимся в случайных загулах, или же нет — во всяком случае, она не знала иного выхода для загулявшего супруга, что желал вернуть расположение.

“Веришь, милая, это было совершенно случайно, и всего пару раз, ну, три! Я люблю только тебя, а тут... словно какой-то бес меня попутал...” — так бы сказал ей покрасневший от праведного стыда Александр, хмурясь и покусывая губы.

И чтобы она ответила? Промолчала бы в знак примирения или залилась слезами, либо засыпала его обвинениями? А что же дальше?

Её стойкость и прошение о разводе, который перечеркивал крестом всю их жизнь и навсегда разводил порознь? Или вынужденное прощение, после которого он бы, наверняка, стал особенно ласков и внимателен, стараясь вернуть её доверие... Но ведь как прежде бы уже не было, а спустя некое время все бы повторилось и вошло в привычку?

Возможный ответ так и не был ею предопределен.

Скучала ли она по его объятиям, знакомым привычкам, острому словцу, да и просто по самому присутствию в доме? О да, это было нестерпимо! Иначе зачем бы ей было крутиться между бесконечными выездами?

Ведь для того, чтобы потешить уязвленную гордость, достаточно было лишь знаков внимания поклонника, не лицезрея до оскомины его самого и ещё множество иных, совершенно чужих людей.

Скучал ли супруг по ней? По всему казалось, что нет.

Стыдно сказать, но общение с детьми вовсе выводили оскорбленную женщину из равновесия, напоминая об утраченных иллюзиях. Видеть распахнутые глаза, унаследованные от отца, и слушать речи, беспрерывно напоминающие о нем же, было сродни пытке...

В результате они видели её урывками, очень скучали в обществе успевшей изрядно подустать гувернантки, которой пришлось теперь проводить время с шустрыми воспитанниками неотлучно. Сын был еще слишком мал для переживаний, но старшая дочь сильно расстраивалась, не понимая отстраненность матери.

Поначалу Софи казалось, что она вызвала ее недовольство своими шалостями, по крайней мере, так ей намекала гувернантка. Но шло время, она пыталась вести себя хорошо, а настроение не менялось и внимания было все меньше.

Вдобавок, отец был где-то в отьезде, и его отсутствие пугало еще сильнее. Конечно, он и раньше уезжал. Но тогда они думали о нем вместе, а теперь...

— Папенька скоро ли вернётся? Я так скучаю... — обратилась девочка к матушке, румяной и воздушной после приезда с бала. Но получила скупой поцелуй и невнятный ответ, дескать, его планы мне неведомы... и милой девочке можно найти себе утехи без отцовского присутствия... Но ведь в прошлом она никогда так не отвечала!

Но Анастасия, всецело поглощенная мероприятиями, все откладывала совместные выезды и домашние игры. Даже к Софье, своей давней подруге, она не могла поехать, а ведь ранее они часто, каждую неделю, встречались, урывали минутку для душевного разговора, безуспешно уединяясь от шумной детской компании.

А что ей теперь можно сказать? Выслушивать ее вопросы Анастасия меньше всего хотела. Правда, та однажды, отлучившись от только выздоровевшей малышки, все же сама ненадолго нагрянула к ней, что-то выспрашивая про странное поведение Александра, навестившего ее месяц тому. Но гостье некогда было уделить время, ибо она встретилась с нею уже перед выездом в музыкальный салон. И быстро поговорив, они распрощались.