— Но ведь вы и стали ею? Впрочем, не корите себя, это был вопрос случая. Не вы, так кто еще...
— Вы не поняли... — вздохнула Лукерья. — Вначале я действительно пыталась соблазнить вашего супруга! Отчего бы нет? Ведь за деньги лишь боровы старые да юнцы сопливые... А тут, в кое веки — молодой, красивый мужчина... Я срамные говорю вещи, простите... — она покраснела.
— Но... Господин Белов даже флиртовать не желал, отмахнулся, как от мошки.
В голосе Лукерьи вдруг прозвучала обида, но она тут же принялась пояснять виноватым тоном:
— Его заманили туда обманом, под предлогом помощи другу... Мне пришлось.... прибегнуть к порции снотворного. О да, мне выдали и это также, я улучила момент и... подкинула в поданную еду.
Он надолго лишился чувств, иначе бы вы не застали ту срамную сцену...
Анастасия сама в этот момент готова была лишиться чувств. Она схватилась за церковную ограду.
Оплот её обиды рушился, как карточный домик, оставляя за собою лишь понимание своей глухоты. Безнадёжной глухоты к самому близкому, да и к себе самой. Не зря теперь так шумит в ушах...
— Господи, что с вами? Собеседница поддержала ее под руку и повлекла к лавке, дабы она могла присесть и дослушать подробности.
...— Ко мне был приставлен человек, он все организовал, помог раздеть и сдвинуть тело на кровать. И ушел встречать вас и проводить в комнату... — объяснила девушка и после паузы добавила:
— Знаете, я ведь тогда изрядно снотворного дала, дабы поскорее усыпить — ему, должно быть, сильно нездоровилось после... Мне право, и за это... так стыдно...
“Тебе ли понимать, что есть стыд!” — в памяти Анастасии сразу же всплыли свои фразы:
“Что голова болит – ты просто пьян, очевидно. Что же с девками не отрезвел?“
Неужели эти жестокие слова сказала я?”
Сделав паузу, расказчица опять вздохнула:
— Простите, что не рассказала вам раньше. Я, признаться, караулила вас, возле дома... Но как раз увидела рядом с вами этого иностранца и испугалась. Ведь он угрожал убить меня, если я кому-то скажу, тем более признаюсь вам.
А сейчас я подумала – будь что будет! Я уезжаю домой, в Москву и он меня не скоро найдёт!
— Вы можете не волноваться за свою жизнь. Человек, нанявший вас, убит. — Анастасия ответила монотонно, целиком погрузившись в свои переживания.
— Думаю, он получил по заслугам, – Лукерья тут же испуганно осенила себя крестом и осторожно спросила:
— А вы, сударыня... надеюсь, вы уже простили супруга? Ведь он вообще не собирался изменять вам, это сразу чувствовалось!
Анастасия медленно помотала головой, раздумывая над своим натужным прощением.
— Когда вы смотрели на эту проклятую постель, мне стало так жалко и вас, и его, и.. даже себя, что ради денег душу свою загубила... Но теперь же у вас все совсем наладится, правда?
Анастасия ничего не ответила, хмуро посмотрела вдаль, и неожиданно сказала, пересилив застрявший в горле комок:
— Чтобы там ни было, Лукерья, я благодарна вам за правду. Что же, прощайте, и... спасибо вам. Вернули самой себе..
А после поднялась и закрыла лицо руками.
— Почему же он столько молчал, а после взял и согласился в последний момент? Три месяца ожидал, что я просто поверю? Тому, что стало очевидно только сейчас?
Но для этого надо было оставить подозрения, гордыню и просто доверять любимому человеку — а смогла бы я?
Просто взять и не поверить, что Саша, всегда сохранявший ясную мысль во хмелю, вдруг напивается так, что падает в постель первой встречной куртизанки? А после еще и придумывает мигрень, ради снисхождения, что всегда отвергал?
Вот откуда эта язвительность! “Да и впредь больше не унижусь — слово даю...”
Ведь он и так вечно скрывал усталость, опасные стычки и последствия... Чтобы однажды на откровение услышать циничную насмешку? А крепость!? Пока я трусливо избегала скандала, меня там ждали, целый тоскливый месяц!
Воистину, как же я жестока и несправедлива в своей гордыне... Дьявол Лимберт, что же он сотворил с нашей жизнью... Нет уж, нечего на покойника пенять, коль сама сотворила все это, упрямой, злой обидой...
Разве после этого меня возможно любить! Что же теперь делать?!!
Она оглянулась на церковь.
— Исповедь? Просить прощения за свои грехи? Рядом с падшей Лукерьей? Кто из нас ещё ниже пал... Что ж, это ещё успеется, для Господа у меня теперь много времени...
Но годы, может, целая вечность пройдет, прежде чем я смогу искупить свою жестокость, и ответить на то признание, которое так бестолково вчера оборвала... А будет ли это еще нужно?
И что с ним вообще может случиться, пока я буду ждать его возвращения?
С этими мыслями Анастасия дошла до своей кареты и вдруг поняла, что не сможет вернуться домой, разговаривать, дышать, есть, просто жить, пока она не вернет Саше ответ...
Сонный кучер, которого ни свет ни заря заставили править лошадьми, дремал на запятках.
— Матвей!! Она вскочила в карету. — на Московский тракт! Скорее! Умоляю, гони что есть силы! Я должна... обязана догнать... — ее душили слезы.
— Неужто, барина догнать хотите, что же, забыл он чего? Уже четвёртый час, как увезли его, сердешного, в казенном экипаже. На выезде из города кортеж ссыльных они должны были встретить...
— Его самого, да только это я кое-что важное забыла... Прошу тебя, сейчас же гони!
— Барыня, голубушка, дык запрягали одну лошадку, недалече ведь тут было, до храма-то... Не выдержать ей долгой дороги... Может, вернее домой заехать, четверку накормить, как следует, да запрячь... Авось, на завтра и догоним...
А то, может, и задержались они где, народу ведь у них много.... Да еще, говорили, казаков разных да купеческих людей встретить по пути собирались...
— Ах, да не могу, не могу я ждать! — воскликнула женщина. – Кабы точно знать, какой дорогой они дальше поедут? Давай уж, миленький, поскорее... как можно скорее...
“Что с ним сейчас творится после нашего разговора?!!” — думала она, вспоминая натянутый голос Белова после ее злополучного прощения, с беспокойством считая верстовые столбы, которых было пока так мало...
Матвей гнал бедную лошадь, что есть силы. Вот и первая станция, на которой рассказали, что конвойный кортеж проезжал здесь три часа тому. Но жеребец их, едва остановившись, пал почти замертво...
С отчаянием глядя на лежащего в дорожной пыли коня, молодая женщина вдруг поняла, что денег при себе у нее было только на свечи и подаяние...
Поругав себя за то, что не послушалась верного совета кучера, она сорвала фамильный перстень, доставшийся от матери.
— На-ко, заложил его на рысаков, да чтоб были порезвее...
====== Прощание ======
Александр ехал в карете вместе с офицером, что сопровождал ссыльных солдат, а по сути и его самого — командированного, а на деле такого же сосланного. Притом одним служивым предстоял острог на Камчатке, а избранные поступали под его командование на освоение Алеутских островов.
Услышав позади цокот копыт, врывающийся в разномастные звуки их кортежа, Белов равнодушно глянул из окна. “Карета, точно как наша. Бывает же... ” — он уткнулся обратно в приказы и карты.
— Стоой!! Куда обгонять! Не видишь, бесово отродье, военный кортеж!
— Сам стой!
Запыхавшийся Матвей осадил уставших лошадей, став на пути офицерской кареты. Конвойный офицер выскочил, возмущенный, требуя объяснений, по какому праву их остановили.
Голос кучера показался Белову знакомым и, неохотно оторвавшись от бумаг, он выбрался следом.
Матвей, завидев его, сконфуженно пробормотал:
— Александр Федорович, вы простите за такое свидание. Право, не по своей воле задерживаю...
— Саша!
Он обернулся и обмер. Из кареты выскочила его жена.
— Я не могла! Вот так тебя... отпустить! Без прощания...— она разрыдалась, повиснув у Белова на шее, и тайком от всех зашептала в ухо:
– Дурачок ты мой гордый... Ну зачем? Зачем ты себя опорочил?
