Завтра на рассвете его сваленные на входе вещи будут убраны в казенный экипаж и в эту комнату снова вернется порядок.
Часы, блестевшие в тусклом свете камина, зашумели, готовясь напомнить ему какой-то очередной поздний час. Где-то в спальне жены беспокойно скрипели половицы, затем стихли, затем послышалось шиканье няни и напевание ею колыбельной в детской, кто-то тихо прошел по лестнице.
“Верно, слугам не спится”, — подумал Саша. И вдруг услышал, как скрипнула дверь...
...”Это вовсе ничего не значит, вовсе ничего, никакой любви и прощения. Но как объяснить человеку, с которым прожито бок о бок почти 12 лет, что я просто за него очень беспокоюсь, подозревая, сколько невзгод может подстерегать на таком долгом пути...”
Кафтан удалось тайно поручить отнести портному, дабы утеплил подкладку, да прикупить перчатки запасные, к заштопанным в придачу. А затем, ещё вчера, все это было незаметно подложено к сорочкам, которые точно будут на виду и примете.
К сожалению, с лекарствами так не вышло, аптекарь задержал. Но как будто все было собрано и подписано. Замерзание, отравления, простуда, горячка, ранения и обморожение...
“Сейчас я также тихо подложу этот сверток с лекарствами и перчатками в его вещи, лишь бы только не разбудить... Эти ночные разговоры нам совсем ни к чему, как и дневные тоже.”
Анастасия тихо отворила двери кабинета, желая пройти незамеченной, но споткнулась о лежащие баулы и вскрикнула, падая на один из них.
— О господи, вы... ты, что, пришла ко мне? Почему ты шла без свечи? Не ударилась?
Его жена приподнялась с баула, продолжая сжимать объемный сверток. Темнота скрывала досаду и смущение на ее лице. Руки, схватившие ее, не отпускали, сжимая с прежней страстью, увлекая к диванчику.
— Присядь скорее... Поговорим же, наконец... — в тусклом свете догоравшего камина он обнаружил на столе канделябр и зажег свечи.
— Знаешь, мне так все хотелось попрощаться, если уж не как прежде, то хотя бы... по-людски.
— Я... я очень волнуюсь за тебя, мы же все таки... — Анастасия не знала, как назвать теперь их отношения, но нерешительно присела.
— Понимаю, в такой дальней дороге всякое может случиться... Здесь для тебя... вдруг что... Не пренебрегай, умоляю... — пролепетала молодая женщина, разворачивая сверток с порошками, флаконами и мазями.
— Ох! — выдохнул оторопело Саша. — Что ты, ну, право, что со мной может... Но, постой... Ты снова волнуешься обо мне, как раньше...
Он взял этот сверток, как некий бесценный дар, рука чуть дрогнула, и ей даже напомнило это прощание при их знакомстве, когда она отдавала на память брошь.
Забытое чувство нежности вдруг нахлынуло, как неделю назад, и она снова едва удержалась, чтобы не обнять.
— Ты же мне все одно очень дорог, мы были так близки... И знаешь ли, я поняла, что... То, что я тогда увидела в трактире, и то, что с нами потом произошло — это по сравнению с твоей ссылкой сейчас так незначительно... нелепо... просто как наваждение... — она пролепетала, не зная толком, как выразить свое отношение к произошедшему...
Муж доставил ей горе, и до сих пор, кажется, делает вид, что имел право... затем приревновал ее в ответ... И теперь уезжает так далеко и надолго, что, кажется, не прости она его сейчас, как с этим жить потом? Особенно, если с ним что-то случится...
“Господи, спасибо, что дал мне наконец, уйти от этого молчания!” — Белов рухнул перед нею на пол, обхватив за талию.
— Настенька! Любимая... Это было действительно наваждение — то, что мы три месяца друг другу как чужие! Но как же мне было объяснить тебе все это, скажи?! Я же знал, знал, что ты, наконец, все поймёшь и меня выслушаешь... О, моя радость, отрада моя! Поверь, наконец, что ты нужна мне одна, единственная...
Он стоял на коленях и обнимал ее, уткнувшись головою в складки в ее юбки и она не в силах была пошевелиться.
— Прости, что не смог разобраться в этой мерзкой истории, доказать свою верность... Нужно было сделать это раньше, много раньше! Право, служба не причем... Просто я никогда не видел тебя такой чужой и далекой, только при нашем знакомстве, тогда, в Москве... И ещё после мельницы...
Да, сдался... Обиделся на тот скандал, как дитя малое... Ждал все, когда ты сама поймёшь, что нас разлучил... жестокий обман! Нелепый заговор! Известно, кому хотелось нас поссорить...
Но знаешь... Я не стану ни о чем пытать, просто верю... Ты с ним связалась от напрасной, несправедливой обиды... Видно, на то и было рассчитано... Но знай, мне всегда нужна была только ты... твои руки, губы, глаза...
Саша осыпал поцелуями ее ладони, прижимая к своему лицу и все продолжал взволнованно говорить невпопад:
— Счастье мое... Вспомни, как я ласкал тебя еще совсем недавно, год, пять лет, десять лет назад... Какой я голодный по тебе приезжал и мы любили друг друга, как сумасшедшие...
А даже когда мешал нам весь мир, помнишь?! Как мы были счастливы, целуясь украдкой? А царев домик, когда ты моей женою стала?
Да ведь выжил я только благодаря любви — сердце с того света на твой голос отозвалось... я уж потом осознал...
Понимаю, что ты думала, после того зрелища, в том чёртовом трактире... Но ведь... Вспомни, я же каждый божий день спешил к тебе, к одной тебе... Моя единственная... свет мой ясный...
— Саша... — она нерешительно тронула его за плечи, останавливая его поток поцелуев и слов. — Я нашу жизнь хорошо помню... И твою любовь, что была, тоже...
Поэтому... я готова простить твою измену. Так что не стоит больше ничего напоминать и доказывать... Ну, просто... ты ошибся, но боялся признать... До сих пор боишься сказать мне в лицо....
— Ошибся?! — Саша горящими глазами ещё секунду смотрел на её холодную улыбку, затем взгляд его как-то странно потух и он опустил очень низко голову, сцепив зубы. Она уперлась взглядом в случайный пробор в его вьющихся локонах.
“Любовь, что Была... — боже мой... Не нужно больше ничего говорить, ни-че-го. Тебя даже не слышали, а якобы простили, так же как ты сам тихо простил нежную дружбу с этим мерзавцем, обойдясь дуелью...
Сказать, значит, боюсь? А не стать ли тоже мерзавцем? Заодно чертова ссылка никому не будет в тягость?”
— Оо! Прощение твоё — это воистину... по-христиански великодушно! Благодарен тебе, премного... О да, разумеется, я... просто ошибся!! Выпил там лишнего, понимаешь, да соблазнился. Лица, правда, вообще не припомню, больно уж пьян был... Как намедни...
После отоспался, отрезвел, да и сочинил... историю с отравлением — будто чьи-то козни. Хотел же избежать ссоры с тобою... женой любимой... Да заодно разжалобить, авось простишь убогого, да приласкаешь... Но ты меня раскрыла! Не ожидал от тебя!
Ей показалось, или в прерывистом голосе звучала злая ирония, особенно в конце? Но его напряжённого лица ей было не видно.
Белов поднялся, и выпрямив голову, подошел к столу, и приподнял стопку писем.
— Я тут написал сыну и дочери кое-что, каждому свое... Передай, когда они подрастут... если все же... ну, если я совсем задержусь... — его тон стал такой деловитый, словно он просто обсуждал поездку на бал или в гости.
— Я так не думаю... Ведь тебя же не могут навечно оставить в экспедиции... Но написать — да... разумеется... они так тебя любят... — быстро сказала Анастасия.
— Тебя они тоже любят. Не ссорься с ними, пожалуйста, обещаешь?
Она задумчиво кивнула.
— Да... я и тебе написал тоже, но... не важно уже это, мы, кажется, все обсудили устно. Там бесполезная чепуха!
Саша раздраженно схватил заклеенные сургучом несколько листов, и, разорвав, швырнул в догорающий камин.
— Бумаги по поместью здесь, они в порядке, последний отчет приказчика... Обращайся к Никите и Алексею за помощью, если что. Ну, кажется, все... И вот еще что...
Александр запнулся и голос дрогнув, изменился:
— Знаешь, мы прожили счастливейшие годы, счастливее у меня уж не будет точно. Я... очень благодарен тебе твою нежность и заботу, за наших детей, — с этими словами он взял ее лицо в руки, словно всматриваясь, и закончил фразу:
