— Но видишь, ли, трудности есть. Я-то сам честен пред тобою, так что можешь хоть 20 лет доказывать, что я прелюбодействую и искать свидетелей по всему Петербургу!
А нынче, прости, придётся потерпеть меня до отъезда. Всего девять дней...
Когда ты будешь готова поговорить со своим мужем, а не с врагом — я к твоим услугам!
Белов демонстративно поклонился и громко хлопнув дверью, исчез в кабинете.
Очутившись один, он прислонился к стене и тяжело выдохнул, стиснув кулаки.
“Видит Бог, я же готов был переступить через обиду, ревность, и дать нам шанс... А надо ли? Ведь это уже не та Анастасия, которая любила меня, коль даже не расстроена разлукой... Да и я уже не я — некие холодные, чужие люди оба...
Но ведь я-то не разлюбил, как она?? Это просто невозможно!”
Два дня, прошедшие после возвращения из тюрьмы, Белов провел в прощальных встречах и делах, которые услужливо отвлекали его от тягостной отстраненности жены.
Этот срок, отведенный на сборы в важную для Отечества экспедицию, предполагал ослабленный домашний арест. К дому был приставленный скромный служащий для соглядатайства, но осуждённый имел все же право ненадолго оставлять дом. Но что ему был этот арест, когда он был чужим в родных стенах!
Несколько раз неудачно попытавшись остаться наедине и поговорить, уже сам не зная зачем, Александр услышал просьбу оставить в покое “со своими чудными сказками, которые уже не годны даже для Павлуши”. Он отстранился и хранил мрачную вежливость, оживляясь только в присутствии других.
“Муж уезжает сопровождать Северную экспедицию, а женщине, когда-то уверяющей, что не может без него жить, безразлично... А чего ты хотел, так и не дождавшись в тюрьме весточки, наивный?
Может, оно теперь и к лучшему, моя экспедиция на край земли...” — думал с горечью Александр, со стороны наблюдая за женой.
Казалось, Анастасия вообще не замечает этой его прощальной предотъездной суеты, разве что иногда, да и то в присутствии слуг.
Их семейные обеды напоминали переговоры в посольствах, в которых лишь их дети владели обоими языками.
Сын, будучи слишком мал, еще не понимал причин, а вот 10-летняя дочка частенько пыталась их сблизить, хотя бы своими вопросами: “Почему мы не едем в путешествие вместе? Почему родители сообщают друг другу о чем-то через них или слуг? Да отчего отец ночует в кабинете?” — казалось, от ее бдительных глаз не укрывалось ни одно свидетельство их разбитой любви.
Вопрос с кабинетом удалось уладить, сказав про необходимость сбора вещей, о невозможности совместного путешествия объяснить было просто.
Но неугомонная девочка, будто нарочно, испытывала их обоих, придумывая все новые ловушки, чтобы наладить рухнувший мир.
И одна из них, на третий день короткого семейного воссоединения, оказалась причиной скандала.
— А почему вы теперь сидите за столом так далеко друг от друга? — осмелилась спросить София родителей, когда им только подали первое блюдо и уходить было некуда.
Увидев мрачный взгляд матери, девочка отнюдь не смутилась, а принялась объяснять.
— Маменька, ну... я хотела сказать, что... Вы раньше сидели совсем рядом, и все время следили, чтобы папа кушать не забывал... И вы улыбались, а сейчас у вас обоих будто зубы болят...
Воцарилось молчание.
Белов собирался сказать, что нынче ему не нужно ни о чем напоминать, дабы успокоить настойчивую дочь, а там, глядишь, и смягчится его супруга...
Но не успел он открыть рот, как услышал процеженную злым голосом фразу:
— Да как ты смеешь так говорить с матерью?
— Разве я спросила что-то дурное? Это потому что вы поссорились, да?
— Ты немедленно отправляешься к себе! И пока не обдумаешь свое поведение, будешь еду принимать отдельно!
— Ну и пожалуйста! Скорей бы вырасти и тоже куда-нибудь уехать! Хоть насовсем!
Софи быстро выбежала за дверь, чтобы не разреветься при всех.
Тут же Павлуша отставил свою наполовину полную тарелку, сполз со подушки на кресле и обратился к отцу:
— А можно мне тоже с Софией кушать? Я хочу помочь ей думать...
— Разумеется, сынок, ступай. Нам поговорить надо.
Белов сняв с себя салфетку и резко вскочил, перевернув нечайно кресло. Ранее Анастасия ни разу не позволяла так говорить с детьми и тем более их наказывать, не обращая на него внимания. Но можно ли считать себя теперь главой семьи, покинув их вот-вот на годы?
— Вот что... дорогая. Я не стану бить по столу, за то что ты выгнала дочь, в присутствии меня, ее отца. Верно, я для тебя уже утонул где-то в Северном море. Но, полагаю, до отъезда мне тоже стоит принимать трапезу где-то у себя.
— Что опять за лицедейство, дорогой? Ты отказываешься от второго блюда из-за дерзкой девчонки, которую, видимо, сам и разбаловал?
— Благодарю, но я уже сыт, даже по горло. Полагаю, следить за моим питанием тебе уже ни к чему. Впрочем, и раньше не стоило фальшивить! И... да, ребенок не виноват, просто я ее учил правду говорить, видишь ли!
— Ха, ха! Правду?! Кто бы говорил о правде?!
— Кто б ее хотел слушать! А сейчас извини, у меня встреча...
“Ведь он прав, до противного прав... Я вышла из себя, только опозорилась перед детьми, и все из-за моей обиды. — думала Анастасия, оставшись в столовой одна.— А все из-за него!!!”
От злости она схватила пустую, невостребованную вторым блюдом тарелку и запустила ею по стене, оставив вмятину.
Звон разбитого фарфора был отчетливо слышен в кабинете. Через минуту муж стоял в дверях.
— Успокойся, прошу тебя, нам все же надо поговорить. — он приблизился, сам при этом распаляясь:
— В конце концов! Променяла на другого — что ж, земля ему пухом! Не потрудилась в тюрьме навестить — пускай, переживу! Но то, что ты считаешь меня лжецом и предателем — просто невыносимо!
Услышь, наконец, того, которого недавно близким называла! Хоть ради себя и детей, Настя!!! Ведь ты же сама страдаешь, они страдают, возможно, даже больше, чем ты думаешь...
— Это ты подговорил детей мне перечить? — выпалила она и испугалась.
Белов в бешенстве взглянул ей глаза в глаза, отчаянно желая потрясти как следует и вытрясти всю эту упертость. “Ты с ума сошла, скажи мне?”
— Ты меня точно с кем – то путаешь, Анастасия. Интригам... ты, как и я, обязана... другим людям. — сказав это, он быстро вышел, пытаясь не показывать дрожь в руках и лице.
Встреча с Лядащевым была назначена тремя часами позже. Но, будучи не в силах находиться более в этих стенах, Саша решил единственно для себя верным воздать благодарность всем, кто поддержал его в трудный момент, а заодно самому успокоиться.
За время его заключения полк с двором уже перебрались обратно в столицу и перед встречей в трактире у него ещё было достаточно времени, чтоб навестить некоторых преданных ему сослуживцев.
Со двора было видно, как муж оседлал коня и куда-то направился. “Конечно же, к кому-то из друзей, напоследок. Непременно на семейную жизнь будет им жаловаться...” — подумала Анастасия с досадой.
====== Тайный хранитель ======
Спустя три часа в трактире происходил прощальный разговор Белова со своим наставником, который уже давно превратился в равного ему друга... Но избавиться от положения мальчишки перед опытным и умудренным годами важным господином, Саша до сих пор не мог.
— Что, собрался уже? — спросил Лядащев небрежным тоном, словно речь шла о недельной поездке, и налил по стаканам вино.
Снова вспомнив о незавершенных сборах под равнодушным соглядатайством жены, Саша неопределённо кивнул.
— Давай... — Василий поднял бокал. — за удачу твою, Белов. Везучий ты, курсант...
Белов, отпив немного, вопросительно уставился на него.
— Кстати... о везении моем. Что там за темная история с грозными австрийцами вышла? Помнится, вы мне на кару лютую намекали, да немилостью известной особы? Что-то не вижу я лютой кары...
Совместными вашими стараниями в звании не снизили, честь не пострадала, даже наружность целая. Да и экспедиция чай не каторга. Проветрюсь от столицы подалее! — он усмехнулся.
