“Ненавижу эту грязь! Ненавижу это унижение, ненавижу вас, сиятельный дядюшка, но... больше всего я ненавижу тебя, дражайший мой Александр Белов! Именно ТЫ во всем этом виноват!”

====== Освобождение ======

Визит “одного хорошего человека” оставил Александра на несколько дней в полном смятении. Он даже не знал, что именно так взволновало его. Наивный детский рисунок порадовал, конечно, отцовское сердце, но так хотелось получить хоть строчку, хоть два слова от жены. Хотя бы просто “жду”.

Ах, какие длинные письма и просто обычные записки писала ему раньше Настасья! Как ласково называла, докладывала про детей, и так трогательно беспокоилась — в добром ли здравии, настроении...

Непохоже было, чтобы ее сейчас интересовало его здравие, а уж тем более настроение. Недавняя встреча с Анастасией в Стрельне, что завершилась дуэлью, ее последующее молчание, а главное, их скандал, постоянно занимали его тягостные, путаные мысли.

Видимо поэтому все эти допросы с бесконечным выяснением причины дуэли, угрозы казнью за оную, и за ложные показания заодно, да и, собственно, само судебное действо, ход которого он так и не осознал, воспринимались с каким-то спокойным безразличием. Будь, что будет...

Единственное, что в разгар суда несколько оживило внимание арестанта, было странное сообщение об отсутствии претензий от имени посольства. “Неужто, канцлер про мои заслуги вспомнил да уговорил их?” — мелькнуло в голове.

— Подсудимый, признаете ли вы себя виновным в дуэли? Готовы ли раскаяться в содеянном убиении графа Иохима Юлиуса Лимберта, подданного Австро-Венгерской империи?

— Признаюсь, что бросил вызов графу после спора о внешней политике оной империи, незаконном захвате италийских земель...

Виновен в нарушении дуэльного кодекса, ввиду отсутствия секундантов...

Нет, совсем не раскаиваюсь, и готов понести наказание... — произносил Александр под тяжелыми вздохами друзей и сослуживцев.

Что-то неумолимо подсказывало, что австриец, положив глаз на его жену, приложил руку к этой истории с аустерией. И не прогадал, ведь Анастасию оказалось так легко убедить и подменить!

В тот злополучный вечер она была так издевательски равнодушна... Даже слушать его не стала!

А ведь, он, определенно, имел на это право... Хотя бы из тех соображений, что отнюдь не чужой ей человек...

До недавних пор Саша ещё корил себя иногда за то, что не настоял, не убедил и не вернулся убедить спустя время... Ведь раз, когда стало совсем тоскливо без родных, проехал было из Петергофа треть пути до дома — но развернули его срочной депешей от вышестоящего начальства...

Другого раза он так себе и не позволил, задаваясь вопросом, который сейчас, в крепости, стал ещё острее и больнее:

А есть ли толк убеждать любимую женщину, ставшую настолько безразличной?

И это его Анастасия, чьи беспокойства о муже иногда доходили до абсурда! Первое время после его тяжелого ранения ей вообще постоянно мерещилось что попало, да и впоследствии случались казусы...

Порою усталый вид после суматошного дня, отказ от излишка в трапезе воспринимались симптомами опасной болезни. И только страстная ночь спасала его от приглашения лекаря, а уж если бы она узнала что-то посерьёзнее...

Посмотрев в зарешеченное пыльное окно, Саша невольно улыбнулся, вспоминая их такие забавные подробности семейного благополучия, но тут же почувствовал раздражение:

— Зачем, Настя, ради Бога! Зачем и кому нужна была забота сверх меры, признания в любви и уважении? Ведь лицедейство неких проходимцев тебе важнее меня, и моих искренних объяснений?

Да уж, слишком искренних — и пусть отсохнет язык, с которого в числе прочего сорвалось про эту чёртову мигрень! Стал бы я вообще о чем-то скулить, если бы не тщетные попытки рассказать о причине!

Ох, лучше бы уж промолчал, как обычно... Не удостоился бы тогда этого “утешения”, от которого теперь все гаже: “А что голова болит — так ты пьян...”

Не женщина, а прямо образец милосердия!

С нахлынувшей валом обидой Белов стукнул кулаком по деревянному столу, втайне желая разнести его в щепки, а то и самому расшибиться.

— А что бы я услышал на одре, проиграв дуэль — сам виноват?

Когда же твоя любовь стала фальшивой, в каком году? Воистину, самонадеянно было ожидать понимания и ещё... супружеской верности!

Да уж, господин Лимберт, ваш план отлично сработал! Я бы ещё долго полагал себя “дорогим и бесценным Сашенькой”

“Мерзавец, низкий, подлый мерзавец...” — рука до сих пор приятно ныла от всаженного в графа клинка. Последний раз Белов испытывал такое же не по-христиански жестокое чувство удовлетворения, закалывая Жака.

— Но как же ты могла так увлечься его обществом, что даже про детей забыла, как выяснилось? Ведь так желала их рождения! И разве они виноваты, даже если их отец – последний блудник!

— Но кто теперь их мать? А вдруг наглая фраза негодяя была правдой? — в голове предательски щелкала горькая мысль.

— Быть может, протестующий крик в Стрельне был всего лишь ссорой, просто случайной ссорой, а на самом деле... у вас давно все слюбилось?

— Анастасия смотрела издалека, но так и не подошла... Пожалела Лимберта, а мужа просто убийцей теперь считает. Иначе как объяснить то, что она избегает меня? — мрачно продолжал свои размышления Белов.

— Да разве невозможным было свидание с арестованным, который сам так хочет её видеть!

Как бы ни было гадко на душе, он по прежнему отдавал себе отчёт, что ради их прекрасного прошлого простил бы жену... Все ее язвительные слова и оскорбительное недоверие и даже “непройденную черту”.

И пускай бы хоть притворилась прежней, лишь бы пришла! Просто пришла повидаться, ибо её допроса как свидетеля удалось избежать.

Правда, не сразу принял следователь его показания — наболтать уже успели, ну да он, Белов, всегда умел убеждать... Все таки следовало податься в дипломаты...

Неожиданно дверь отворилась.

“Неужели...” — Что-то екнуло внутри в ожидании чуда.

“Ах, нет, это всего лишь караульный. Ты льстишь себе напрасной надеждой...” — вздохнул Александр.

— Вы свободны, господин капитан. — Караульный вернул шпагу и тут же вручил свиток бумаг. — Заодно ознакомьтесь с высочайшим распоряжением по вашей персоне, велено передать немедля.

Подсвечивая тусклым огарком, он вчитывался в непонятные строки приказа: “Капитану лейб-гвардии... надлежит прибыть в Охотское управление... Откуда следовать на алеуцкий остров Беринга... Всяким торговым экспедициям, что на зимовье прибудут, оказывать в их навигациях вспоможение и охрану...”

“Не разжаловали, это главное. Ну что ж, пора отдать дань морскому поприщу, от которого так радостно когда-то отказался!

Только вот жаль, что не свои мечты осуществлять, а Корсака. Он-то, прирожденный моряк, собирался новые земли открывать! А нынче бороздит моря за зеркалами да на верфях торчит...” – мрачно усмехался Александр, выходя из казематов на свежий воздух.

В этот момент кто-то опустил на его плечо руку.

— Вот он, наконец!

— Сашка, мы тут тебя с рассвета ждем!

Алексей Корсак собственной персоной стоял перед ним. Никита стоял поодаль, вид у обоих был невеселый.

— Ну вы прямо как перед плахой, что за лица! Идем, посидим вместе напоследок. Я ведь назначение получил!

Нельзя сказать, чтобы Сашино настроение отвечало его бодрому тону, но эта встреча верных друзей немного развеяла накопившееся в тюрьме уныние.

— Да знаем мы твое назначение, – уныло сказал Корсак. — Узнал вчера окончательно в Адмиралтействе.

Добравшись до Олевского дома, и дождавшись, пока вчерашний арестант приведет себя в порядок, друзья расположились в столовой.

— Императрица не особо-то и сильно гневалась — помнит твой горячий нрав, но не до того ей сейчас. Оказать милость не пожелали, покамесь суд не разберется да с канцлером не обговорят... — начал рассказывать Никита, дожидаясь, пока слуга закончит с подачей блюд.