Лето, вечер, дождь, вино, друзья — пять причин для того, чтобы забыть обо всем и почувствовать себя счастливым. Поразительно, как мало иногда бывает нужно, чтобы насладиться вкусом жизни. Да. Решено. Сегодня не будет никаких гетто, политики, элдийского вопроса, воспоминаний о прошлом и разговоров о будущем. Сегодня, когда стемнеет, они просто соберутся вместе, распахнут настежь окно и заглушат все тревоги шумом дождя. Потом желающие выпьют отличного марлийского вина и ощутят на корне языка терпкий вкус этого вечера, который чуть погодя осядет в желудке теплом, а затем и вовсе разнесется по всему телу. И ни слова о гигантах…

Жан даже улыбнулся в предвкушении и тут же смутился, потому что встречная марлийка вдруг улыбнулась ему в ответ, приняв сияющее лицо молодого человека за внимание в свой адрес. Впрочем, почему бы и нет. Ведь девушка в этот миг выглядела такой же замечательной, как и всё вокруг. А уж небольшой отель на окраине города, в котором члены Разведотряда снимали четыре комнаты, и вовсе грел сердце, будто отчий дом.

Жан взлетел по широкой лестнице, подгоняемый вперед звуками пианино — приглушенная мелодия лилась из какого-то номера с первого этажа. Торжественная и печальная, она пронизывала стены, кружилась вместе с мошкарой вокруг керосиновых ламп в коридоре и наполняла сердце тягучим нектаром тоски: сладким и в то же время обреченно-щемящим. На Парадизе не было таких мелодий…

На Парадизе не было такого вина…

На Парадизе не было таких летних вечеров после ливней…

И такой спокойной жизни на Парадизе у Жана тоже никогда не было.

Он распахнул дверь номера, который делил с Армином и Конни, и, воодушевленный, выпалил:

— Смотрите-ка, что я… — фраза оборвалась, рука с бутылкой так и застыла в воздухе, а Жан в недоумении замер в проеме двери. — Что случилось?

Мелодия внезапно стихла — неведомый музыкант сбился. В наступившей хрустальной тишине Жан метался взглядом между всеми присутствующими и всякий раз разбивался о ледяную непроницаемость их глаз, неподвижность тел и осунувшиеся лица. Вся делегация элдийцев с острова собралась вокруг стола, который вытащили в центр комнаты. И даже Елена сегодня оказалась здесь. Пожалуй, она единственная еще дышала, а не сидела заколдованным в камень истуканом.

— Эрен, — произнесла она имя, которое ударило набатом — предвестником беды.

Все планы на вечер рассыпались в труху, а рука с бутылкой упала вниз так, будто в вино добавили свинец: ядовитый и неподъемно тяжелый.

— Пришло письмо от Эрена, — пояснил Армин, метнув на Жана подавленный взгляд и тут же снова опустив его на лист бумаги, который сжимал в пальцах.

Жан почувствовал, как страх ознобом прокатился по телу и поднял волоски на руках — впервые в жизни он испугался не гиганта, не человека или ночного кошмара… впервые в жизни Жан боялся клочка бумаги с карандашной мазней, потому что от этого листка его друзья — бесстрашные, закаленные в сражениях с гигантами бойцы — оцепенели. Что же там такое? Он через силу заставил себя подойти к Армину и, встав тому за спину, побежал глазами по буквам размашистого почерка… Смутно знакомого по конспектам из времен кадетки. Неряшливого, порывистого и в то же время уверенного почерка Эрена Йегера, который наконец подал о себе первую за несколько месяцев весть.

— Он… Он что?! — Жан сглотнул и невольно вцепился рукой в спинку стула. — Он серьезно?! Но это же безумство!

Нет! Нет! Нет! Эрен ведь не мог такого написать! Тот самый Эрен Йегер, который ребенком и сам едва выжил при прорыве Стены Мария! Эрен, на глазах которого в тот роковой день погибли мать и сотни жителей Шиганшины… Эрен, который год назад говорил им в лучах закатного солнца, как они все важны для него!

Чушь! Бред!

Жан всегда считал Эрена выскочкой и эгоистом, крикуном и абсолютным мудаком в отношении чувств Микасы… Но человеком, который хочет упиться кровью простых жителей?.. Их Эрен не был таким. Никогда.

Никто не решился на ответ. Глухая тишина укутала комнату каким-то траурным молчанием, а единственная керосиновая лампа в центре стола все больше походила на зажженную в память об усопшем лампаду. Скорбели, правда, не по человеку, умершим сегодня оказалось доверие к Эрену Йегеру.

Жан беспомощно окинул всех присутствующих диким, ничего не понимающим взглядом. Сколько они уже вот так сидят? Неужели поверили письму и приняли изложенное в нем за истинные намерения Йегера? Даже Армин с Микасой? Нестерпимо захотелось посмотреть в глаза лучших друзей Эрена, но Армин сидел спиной, а лицо Микасы скрыли рваные пряди волос.

— А это точно Эрен написал? Может, ловушка? — неуверенно спросил Жан.

Армин положил листок на стол и молча подвинул его Микасе. Вряд ли он сомневался в подлинности, просто хватался за последнюю надежду — вдруг ошибся, а возможно, ему не хватало решимости, чтобы самому ответить на заданный вопрос.

— Почерк его… — тихо сказала Микаса, так и не притронувшись к письму, которое теперь лежало перед ней и от которого (Жан был в этом уверен) она не могла оторвать взгляда, заплутав между изгибов букв и окончательно увязнув в трясине послания.

И снова молчание. Тягучее напряженное молчание заполнило всю комнату, собравшись в клубки темноты по углам. Первым не выдержал Конни:

— Эй, чего вы притихли? — пробормотал он сначала себе под нос, но с каждым новым словом его голос делался все громче и напористей, голова поднималась выше, а в глазах отблеском керосинки разгоралось пламя: — Нет, вы серьезно раздумываете над тем, как проникнуть в гетто во время фестиваля, помочь Эрену сожрать Молотоборца, забрать его и вернуться обратно живыми?! Это невозможно!

— Согласна с Конни, — кивнула Ханджи и тряхнула головой, чтобы сбросить чары оцепенения. — Учитывая, что военная верхушка Марли уже давно подозревает о крысах в армии, почти на сто процентов уверена, что это западня, в которую нас хотят заманить.

Командору, кажется, ненадолго удалось вытянуть всех присутствующих из болота собственных мыслей. Саша заерзала и заправила выбившуюся прядь за ухо, Леви глубоко вздохнул, а Армин чуть расправил плечи, однако его голос, в отличие от чистого тембра Ханджи, все равно остался растерянным и почти лишенным жизни:

— Чужая территория, — начал перечислять он, — концентрация военных под предлогом охраны дипломатических делегаций и обеспечения порядка во время фестиваля… Прибавьте к этому поддержку флота, который неминуемо встанет на нашем пути при отступлении…

— И все марлийские шифтеры… — добавила Саша, непривычно хмурясь.

— Зик будет на нашей стороне, — напомнила Елена.

Пожалуй, она единственная выглядела спокойной и непоколебимой. А еще настоящим великаном по сравнению с сидевшим рядом с ней Леви:

— Лучше бы не был, — проворчал он и даже вынужден был задрать голову, чтобы взглянуть на Елену — точно ребенок, который обращался к взрослому. — Хоть какая-то мотивация добраться до гетто, чтобы наконец прирезать обезьяну.

Если Леви и ждал какой-то реакции, то уж точно не снисходительной улыбки, которой Елена его одарила. Она тут же перевела равнодушный взгляд на сумерки за окном, словно считала начавшееся было обсуждение скучным.

Комнату вновь поглотила тревожная тишина.

В стекло керосинки раз за разом бился невзрачный вечерний мотылек, и чем дольше Жан за ним наблюдал, тем больше этот мотылек напоминал ему собравшихся здесь. Сколько бы ни пыталось насекомое отлететь от пламени, столько же раз оно возвращалось обратно — в смертельно опасную ловушку света. Сколько бы каждый из них ни пытался убедить себя в этот миг, что не пойдет на поводу у Эрена, столько же раз мысли каждого сворачивали на путь поиска ответов, как вытащить этого болвана из гетто. Конечно, Жан не умел читать мысли, однако лица и взгляды говорили сами за себя. И его лицо сейчас наверняка выглядело точно таким же. Правда, он никак не мог понять, что пугало его больше. Эрен? Или нападение на жилые кварталы?

— В гетто Либерио очень тесная застройка, — пробормотал Жан. Уж кто-кто, а он-то видел это собственными глазами. — А во время фестиваля будет столпотворение гражданских…