Она дернула плечами.

— А если скажу, что спасаю их? Мир сложнее, чем тебе кажется, — ответила с нотками обиды в голосе, так и не повернувшись обратно, а затем и вовсе нетерпеливо махнула Эрену рукой, чтобы тот встал с ней рядом. — Смотри вон туда, — указала она в окно. — Что ты видишь?

Эрен поднялся и снова увидел солнечный день за стеклом. Почему-то решил было, что Фрита хочет сказать ему что-то про Жана с Микасой на скамейке, но палец медсестры указывал совсем не на них. Она показывала Эрену на того самого мальчишку, который еще совсем недавно кормил сестру хлебом и отыгрывал Звероподобного титана. Эйрик (так, кажется, называла его девочка) только что выпустил в невысокого мужчину целую очередь камней и теперь улепетывал вдоль ограды госпиталя со всех ног. Мужчина с окровавленным лицом — один из камней угодил ему прямо в нос — мчался за обидчиком, выкрикивая что-то вслед хулигану.

И зачем Фрита хотела ему это показать? В качестве доказательства, что все здесь от мала до велика живут по собственным законам? Что в гетто Либерио каждый сам за себя и считает, что ему позволено все? Иллюзия вседозволенности в яркой обертке ненависти не только к марлийцам, демонам с острова и всему миру, что запер их в клетку гетто… Кажется, в этих людях было столько ненависти, что ее с лихвой хватало и на самих себя.

Фрита ждала ответа:

— Мальчик только что закидал камнями прохожего, — сказал Эрен и устало опустился обратно на койку — на одной ноге долго не постоишь.

— Верно, — согласилась Фрита. Она повернулась к Эрену, а затем и вовсе присела с ним рядом. — Ужасный поступок, да, Крюгер? Ведь кидаться камнями — плохо.

— Он разбил человеку нос. Что в этом хорошего?

— Зачем шкет-оборванец это сделал? — продолжала донимать Фрита вопросами.

— Может, он так играет… — пожал плечами Эрен. — Совсем недавно он закидывал камнями детей.

— Сейчас он не играл. Ты видишь в нем малолетнего отморозка, но я вижу его храбрость.

Ее внезапное заявление про храбрость вызвало в Эрене недоумение. Он даже посмотрел на Фриту, не шутит ли та над ним. Не шутила.

— Тогда ты сумасшедшая, — констатировал он.

Потому что только умалишенный может увидеть в безосновательной жестокости ребенка храбрость.

— Или ты слепой, — лукаво улыбнулась она и принялась объяснять: — У того человека на груди была нашивка — он полицейский. И он явно решил докопаться до парочки у жасминового куста, к которой как раз направился. Поверь, ничем хорошим для обоих это бы не закончилось. Полицейские здесь всегда найдут причину для наказаний. Парень отвлек внимание на себя и спас молодых людей. И кстати, если его поймают, то могут забить до смерти.

— Зачем ему это делать?

— Кто знает… Может, он задолжал хороший поступок. Понятия не имею, откуда ты прибыл к нам и где жил раньше… Но в гетто Либерио принято помогать друг другу. Без этого здесь не выжить.

Доводы Фриты хоть и казались логичными, но вызывали у Эрена кучу вопросов и целый ворох сомнений. Хотя бы потому, что он знал: вряд ли Микаса и Жан вообще знакомы с Эйриком, а уж то, что он перед ними в долгу… Однако с полицейским у них, действительно, могли бы случиться разборки, потому что с большой долей вероятности оба торчали здесь нелегально. Поддельный паспорт в гетто не так-то легко достать. Даже Зику это сделать не удалось, что уж говорить про «демонов с Парадиза», которые в местной жизни вообще плохо разбирались и не имели ни связей, ни влияния на кого бы то ни было. В общем, были здесь никем.

Да это все сейчас и не имело значения. К чему Фрита показала и рассказала ему все это? Жестокость ребенка и убийство — все-таки не одно и то же.

— Хочешь сказать, что ты, убивая, тоже кому-то помогаешь? — спросил Эрен, и Фрита утвердительно кивнула:

— Спасаю.

Уверенная в своей невиновности и праведности девушка, что пыталась сейчас облачить убийство безобидных пациентов госпиталя в геройство. Ее ничего не тяготило, и, кажется, совесть Фриты спала сном младенца… Но разве он вправе ее судить за это? Он ведь такой же палач, как и она. Только хуже. В миллионы раз хуже… Однако в отличие от этой сестры милосердия Эрен хотя бы не обманывал себя и не пытался оправдать. И не будет этого делать в будущем, когда взвалит неподъемную тяжесть вины на собственные плечи.

— Разве смерть может быть спасением для кого-то? — спросил он.

— Иногда смерть — лучший исход. — Фрита забрала-таки список из-под руки Эрена и бережно спрятала его в карман фартука, а затем оглянулась, чтобы убедиться — не подслушивают ли их, и придвинулась ближе. — Элдийский совет по запросу военной верхушки Марли составляет вот такие «Списки на депортацию». Красивое название, да? Только это никакая не депортация, Крюгер. Это списки тех, кого обратят в гигантов и направят на врага на передовой… десантируют с самолета… вышлют на Парадиз… или увезут на испытательные полигоны для проверки эффективности каких-нибудь новых противотитановых пушек. Это список будущих гигантов, Крюгер. Люди из него все равно умрут.

— Но… — Эрен не понимал. — Все люди умрут так или иначе. Это не значит, что ты, убивая их собственными руками, не становишься убийцей.

Фрита повернулась и в упор посмотрела на Эрена:

— Ты можешь считать меня убийцей, если хочешь. Но я хочу, чтобы те, за кем я ухаживала, умерли людьми, а не монстрами без памяти и разума. То, что я делаю, незаконно и аморально, но то, что делают с нами марлийцы и весь мир их руками — бесчеловечно.

Ее взгляд горел жизнью, решительностью и твердостью. Все заданные Эреном вопросы словно прошли мимо нее и не породили ни единого семени сомнения в душе. Она уже все решила для себя, жила с гордо поднятой головой и боролась, а не просто существовала, смирившись с ненавистью всего мира к элдийцам. И пусть ее борьба была песчинкой в кровавом месиве взаимной ненависти человечества и потомков Имир, но Фрита, видимо, и не думала сдаваться и отдавать врагам тех, кого выхаживала и лечила.

— Слышал последние сплетни, Крюгер? Дьяволам с острова собираются объявить войну во время фестиваля в гетто Либерио. Знаешь, что это значит для всех нас? Нас будут обращать в гигантов десятками и сотнями ежедневно. Тебя, меня, того ребенка с улицы — возраст и пол не имеют значения для марлийцев… Я не хочу помогать этим свиньям, Крюгер. Не хочу, чтобы моими руками были убиты женщины и дети, кем бы они ни были. Я не хочу умирать чудовищем… — ее голос дрогнул, и Эрен увидел слезы в глазах Фриты. — Ведь я не чудовище, Крюгер… — прошептала она с надрывом.

Внутри него что-то треснуло и оборвалось. И вроде ничего не изменилось: Фрита все равно оставалась убийцей, Эйрик с пригоршней камней — жестоким ребенком, не осознающим этого, а его маленькая сестра Уна — ростком ненависти, из которого в будущем распустится ядовитый цветок нетерпимости к врагам, названным ей марлийской пропагандой. Однако Эрен вдруг осознал, что все они, жители гетто Либерио, стали такими не по своей воле. И их жестокость — жестокость жертв, которых мир сначала загнал за стены с колючей проволокой, а потом вынудил переступить через собственную человечность…

Что ж, раз мир так хочет видеть в элдийцах чудовищ, так пусть узрит истинного дьявола, которого взрастил своей ненавистью.

— Ты не чудовище… — Эрен сжал в руке сломанный огрызок карандаша и потянулся к чистому листку бумаги на тумбочке. — Ты умрешь человеком, Фрита.

И карандаш со скрипом понесся по бумаге:

«Я все равно сделаю это. С вами или без вас».

========== Глава 8. Вера ==========

Вечерние тени домов дышали испариной. И хоть ливень закончился около часа назад, нагретый за день воздух казался до предела влажным и густым, а разлившиеся лужи-озера отражали небесный хоровод туч — предвестников еще одного летнего дождя. Лучше бы поспешить, пока снова не ливануло. Жан крепче сжал бумажный сверток с бутылкой только что купленного вина и ускорил темп. Он шагал по свинцовому небу, по крышам домов и стеклянным пузырям газовых фонарей, по макушкам редких прохожих и темно-изумрудной листве невысоких деревьев. Он шел прямо по лужам, и улица под его ногами расходилась зыбью концентрических кругов.