Эрен глубоко вздохнул и посмотрел в окно.

Духота больничной палаты делала воздух вязким и застойно-мертвым, в то время как там — за покрытым копотью и грязными разводами стеклом — дышало простором бездонное небо. И пока по эту сторону билась в заточении муха, с другой стороны стекла ныряли в вышину свободные ласточки, подхваченные потоками теплого восходящего воздуха. И пока здесь — на постели недавно умершего человека — Эрен задыхался в одиночестве и горечи грядущего, за оградой госпиталя в окружении белых цветов сидели на скамейке двое, наслаждаясь молодостью… и жизнью, которой вскоре суждено будет оборваться…

А в следующий миг оборвалось дыхание самого Эрена.

— Жан?!

На второе — её — имя воздуха не хватило.

Сердце подскочило к горлу и застряло где-то в трахее, после чего ухнуло в живот и, запутавшись в кишках, забилось там в агонии, вспенивая кровь в стремительные потоки адреналинового яда. Эрен вскочил с постели, позабыв об отсутствующей ноге, чуть не свалился носом в подоконник, но в последний момент все же ухватился за изголовье и сумел устоять. Потрясенный и пронзенный в самую душу внезапным видением, которое не спешило распадаться на осколки секундного наваждения, он снова с трудом сел, не замечая ничего и никого вокруг, кроме Жана и… Микасы. Сомнений больше не осталось. Эрен не обознался. Это не было сном на яву или приступом с внезапной галлюцинацией…

Так они здесь?! В гетто! Не на Парадизе, как он думал все это время…

Неужели они до сих пор не смирились и пытались его отыскать? Без каких-либо наводок или зацепок… Просто упорно искали его везде? Неужели пришли за ним? Неужели?.. Неужели до сих пор верили в него?..

Первый обрушившийся на Эрена шквал, от которого он, словно пятнадцатилетний подросток, едва не распахнул окно и не закричал от радости, сошел на нет, а вслед за ним наступил штиль, и громоздкие тяжелые тучи укутали его в пелену липкого холодного тумана, остудили голову, только вот дыхание выровнять не сумели.

Его сердце все еще билось где-то в петлях кишок, а шум в ушах никак не утихал. Единственный глаз чесался — кажется, роговица начинала сохнуть, потому что Эрен забывал моргать. Он смотрел. Сначала разглядывал Жана, который даже в поношенной одежде гетто выглядел раздражающе напыщенно и важно. Сменил прическу, заимел аккуратную бородку… Настоящий пижон. Затем перевел взгляд на Микасу и понял, почему не узнал ее сразу — волосы отросли почти до плеч. Непривычно. Кирштайну наверняка нравилось… И ему, Эрену, наверное… тоже так больше нравилось… Очень нравилось… А может, он просто давно не видел Микасу, поэтому никак не мог оторвать от нее пристального взгляда и даже на расстоянии пары сотен шагов ощущал умиротворяющее тепло от того, что она была так близко, и давящую на сердце грусть, потому что ближе стать, увы, не сможет.

Эрен смотрел. Только это ему теперь и оставалось. Смотреть. Наблюдать. Отгородиться от жизни других людей мутным стеклом безразличия, испачканном во лживом лицемерии.

А еще ему хотелось бы сохранить на будущее этот осколок воспоминаний, растянуть время до бесконечности, чтобы отразить каждую незначительную деталь на холсте своей памяти. Он хотел бы навсегда запомнить покой и умиротворение, белый снег из цветов за спиной Микасы, блики солнца в ее волосах и изящный изгиб шеи… Он хотел бы изменить ткань мироздания так, чтобы оказаться сейчас на скамейке вместо Жана. Ощутить тепло на своем плече, почувствовать, как волосы щекочут шею и вдохнуть их запах, смешавшийся с ароматом цветущего куста, слушать размеренное дыхание и просто прожить эти солнечные минуты, заполненные Микасой, летом, ветром, покоем… и миром.

Он хотел бы не завидовать, не задаваться вопросами, не ощущать ничего, кроме радости.

Эрен хотел бы, но не мог…

А в следующее мгновение карандаш, который, оказывается, он все это время сжимал в кулаке, переломился пополам. До карандаша Эрену, правда, сейчас дела не было, зато было дело до руки Жана, которую тот занес над обнаженной коленкой Микасы, чтобы… что? Нет! Кирштайн ведь не сделает этого?! Эрен стиснул зубы в бессильной ярости. Однако пальцы Жана потянулись чуть дальше: видимо, он решил взять Микасу за руку, но передумал в последний момент и вернул свою неугомонную конечность на собственное колено.

— Что, Крюгер, пишешь письмо своей знакомой из ночного сна? Микасе? — звонкий голос Фриты над ухом застал Эрена врасплох.

Кажется, он так засмотрелся и задумался, что не услышал, как медсестра подошла сзади и, склонившись, бесцеремонно прочла единственную строчку письма. Врать ей было бессмысленно.

— Да… — с неимоверным усилием Эрен заставил себя отвести взгляд от окна и посмотреть на Фриту, которая тут же кивком указала ему на собственную койку и лишила возможности наблюдать дальше.

Впрочем, так, наверное, даже лучше. Не стоило сейчас рисковать, а раскрывать свое местоположение Эрен все равно пока не собирался.

Фрита принесла чистое постельное белье, чтобы подготовить место для нового пациента. И пока Эрен уже со своей кровати наблюдал за тем, как проворно сестра милосердия управляется с наволочкой и пододеяльником, его все больше злила ее беззаботность, равнодушие и абсолютная уверенность в собственной безнаказанности. Вот уж кто истинный демон в этом госпитале и кого он готов без сожаления уничтожить… потому что такие мрази, как Фрита, не достойны жизни. Потому что такие, как она, взрастят новое поколение врагов и ненависти… породят из своего чрева обозленных зверенышей, считающих убийство нормой. Гнилой и жестокий мир с вечным круговоротом мести…

— Если хочешь, могу кинуть конверт в почтовый ящик, когда пойду со смены домой, — предложила тем временем Фрита, встряхнув одеяло.

— Нет. Я найду для этого более надежного человека.

Она беззлобно хмыкнула:

— Не доверяешь мне? Неужели думаешь, что открою и прочитаю твое любовное послание?

— Думаю, что можешь обронить его где-нибудь. — Эрен достал из кармана сложенный вчетверо список и положил его рядом с собой. — Как обронила вот это.

Фрита оглянулась и тут же выпрямилась. Значит, все поняла. По ее лицу скользнула тень испуга, которую она тут же согнала доброжелательной улыбкой:

— О, а я и не заметила. Спасибо, Крюгер.

Потянулась было за листком, но Эрен положил сверху ладонь и исподлобья уставился на растерянную Фриту:

— И когда же труповозка приедет за третьим из этого списка? — спросил он глядя ей в глаза. — Айвон Вуд, кажется.

— Что за чепуху ты несешь? — ответила она беззаботно вопросом на вопрос и сочувствующе покачала головой.

Хорошая актриса и играет неплохо. Однако Эрен слышал в ее голосе фальшь, видел, как настороженно бегает взгляд по его лицу.

— Каково это, быть дьяволом под маской добродетели?

Фрита перестала улыбаться:

— А тебе-то что? — с усмешкой спросила она, больше не пытаясь играть в простодушную дурочку.

— Может, тоже хочу научиться улыбаться тем, кого убил. Что ты им вкалываешь?

Она долго молчала, прежде чем ответить. Раздумывала. Изучала лицо Эрена, словно пыталась разглядеть в нем что-то важное для себя. Возможно, искала в нем осуждение? Презрение? Триумф охотника, который только что загнал жертву в угол? Напрасно. Что бы ни думал сейчас Эрен, его лицо оставалось беспристрастно холодным и отрешенным. Уж в чем-чем, а в лицемерии ему равных не было. Он смотрел на нее цепким холодным взглядом и ждал ответа.

Фрита все-таки не выдержала:

— Морфин. Смертельную дозу, — сказала тихо, чтобы никто больше не услышал, затем отвернулась к окну и добавила: — А ты умнее, чем кажешься на первый взгляд, Крюгер. Разочарован, да?

Какое безобидное слово выбрала. Для разочарования Эрену не хватало хотя бы отсутствующего напрочь очарования ею до этого. Ведь Фрита не была ни другом, ни товарищем, ни соратником… и близким человеком тоже не была. Пожалуй, Эрен мог бы ответить: «Презираю», — но вместо этого произнес:

— Ты убиваешь людей, Фрита, — четко, будто выносил ей приговор.