И это было правдой. За исключением лагуны, наш остров был совершенно крутым, его края отвесно спускались к воде. За его крутые каменные склоны цеплялись вечнозеленые деревья, нижние ветви которых были срезаны по идеальной горизонтальной линии, обозначающей прилив. Попасть на остров можно было только через канал. Я видела картины с изображением замков, воздвигнутых на холмах, неуязвимых снизу. Наш остров был замком, его сердитый канал – нашим разводным мостом.

– Он страшный, – возразила тогда я.

– Но он отпугивает пиратов и медведей, – заметил отец.

В своих книжках я видела изображения и тех, и других. И у меня не было желания столкнуться с ними.

– За канал, – согласилась я, поднимая свою ложку.

Время от времени, приходя в лагуну, мы обнаруживали, что пляж был густо усеян водорослями, вплоть до отметки прилива.

– Вечеринка русалок, – улыбался отец, и это казалось правдой. Песок в такие моменты казался будто специально украшенным, но с такой небрежностью, что только самые фантастические существа могли бы сделать это.

– Посмотрим, не оставили ли они нам чего-нибудь, – говорил он. Мы заглядывали за скалы, искали в кустах хаклберри, которые росли вдоль берега. Конечно же, мы находили сокровища. Черные пластиковые коробки с тяжелыми крышками, которые закрывались крепче, чем флакон с ароматом. Внутри были самые чудесные подарки – рис и мука, шоколад и кофе. Иногда там были даже книги, обувь или одежда.

Однажды, когда мне было лет девять или около того, мы обнаружили особенно замечательную сокровищницу – два черных ящика, в одном из которых были пара новых ботинок и синий дождевик, как раз моего размера.

– Откуда русалкам знать, что мы любим? – поинтересовалась я как-то у отца.

– Они волшебницы, – ответил он, и в этом был смысл, потому что только с помощью магии можно было найти путь через наш канал.

Мы подняли коробки и торжественно понесли их в нашу хижину. Джек мог охотиться на маленькие цветы, а мы поймали большую и тяжелую добычу. В ту ночь мы пировали, хотя и скромно, положив большую часть найденного в кладовую. Мы знали, что океан непостоянен, его тайны непредсказуемы. Он мог взять столько, сколько дал. Давнишний запах трубочного табака беглеца был нескончаемым напоминанием об этом.

После ужина мы с отцом обычно читали книги. Он любил научные, рассказывал мне о погоде, звездах, обучал названиям деревьев вокруг нас. Мы часами рассматривали рисунки странных морских существ, цветов и животных, которые, казалось, пришли из другого мира.

– А это что такое? – любопытствовала я, указывая на изображение коричневого животного с тонкими ногами и маленькой бородкой на вытянутой морде.

– Коза, – отвечал отец.

– А козы настоящие? – спросила я, на что он одобрительно кивнул.

– Может быть, русалки принесут мне одну?

Коза выглядела быстрой и умной, а может, и забавной. Может ли коза быть другом, подумалось мне. Отец тоже на мгновение задумался.

– Никогда не знаешь, что сделает русалка, – произнес он наконец.

– А мы можем их попросить? – спросила я, помня, что мы всегда брали с собой на пляж пустые коробки. Мой отец просил кого-то быть добрым к русалкам, а еще мы писали благодарственные записки и оставляли их в коробке.

– Попробуй и увидишь, – пожал он плечами. – Никогда не знаешь наверняка…

Похоже, разговор подошел к концу. Так часто бывало с моим отцом. Он мог часами рассказывать о том, что происходит внутри дерева, или о погоде, а потом просто внезапно замолкал.

– Как насчет истории? – попыталась я воспользоваться его молчанием, чтобы поменять научную книгу на большую толстую коллекцию сказок. На обложке книги красовались золотые буквы, прекрасная принцесса и маленький сгорбленный человечек, который заворожил меня. Повествования были фантастическими, запутанными: о девушках, спящих вечно, и домах из конфет и лжи.

Отец объяснял мне, что многие вещи в сказках не были реальными, но проблема заключалась в том, что я не всегда понимала, какие именно. Конечно, я знала, что лес настоящий, но для ребенка, живущего на острове только с отцом, образ двух детей, держащихся за руки, был не менее необычным, чем идея превращения соломы в золото. Интересно, думала я, каково это – держать руку размером с мою собственную, знать кого-то еще, у кого больше вопросов, чем ответов? Тогда мне было интересно многое.

– Почему у меня нет матери? – спросила я отца, глядя на изображение женщины с длинными светлыми волосами и ребенком на коленях.

– Потому что у тебя есть я, – бросил он и перевернул страницу. На новой была злая леди с бледной кожей и темными волосами, которая смотрела в зеркало.

Отец толком не ответил на мой вопрос, но я полагала, что он предложил разумный компромисс, потому что в сказках, где есть матери, всегда есть ведьмы.

Я быстро пролистала рассказы, уходя от злой женщины и с удовольствием ощущая дуновение ветра от страниц. Где-то на середине книги обнаружилась щель, странная, как отсутствие зуба. Меня тянуло к ней каждый раз. Мне нравилось водить пальцем по этому месту, чувствуя, как рваные края прогибаются к корешку.

– Была ли здесь какая-то история? – спросила я.

– Она была не из лучших, – грустно пробормотал отец.

Я вопросительно посмотрела на него, но он только поцеловал меня в лоб.

– На сегодня достаточно, Эммелайн. Пришло время жаворонку лечь спать.

Я забралась на свой чердак, завернулась в одеяла и лежала там, думая о русалках, козах и матерях, пропавших страницах и ведьмах. А также об отцах, которые не говорят тебе всего, что ты хочешь знать. Но день был долгим, ящики – тяжелыми, а любовь моего отца была безусловной и неизменной. Я всегда ощущала это, поэтому больше не задавала вопросов. Может быть, все было бы по-другому, если бы я это сделала.

Еще более загадочным, чем русалки или козы, был аппарат моего отца. Раз в год он использовал его для изготовления новой ароматической бумаги. Я с нетерпением ждала, в течение долгих промежутков между этим действом чувствуя, как растет мое возбуждение. И вот отец отпирал кладовку, снимал с верхней полки машинку и разматывал длинный кусок мягкой серой ткани, защищавшей ее. Внутри была гладкая серебряная коробочка размером с половину буханки хлеба, с откидной крышкой, под которой находилась панель с бесчисленными крошечными отверстиями.

Отец поднимал аппарат, направлял его через всю комнату на дровяную печь и нажимал на черную кнопку сбоку. Я слышала шепот воздуха, проникающего в эти отверстия, как будто сама машина дышала, а затем серию щелчков. Наконец раздавались жужжание и свист, и из отверстия в основании аппарата медленно выкатывался бумажный квадрат.

– Дай мне понюхать, – просила я, врываясь в комнату прежде, чем бумага успевала попасть в бутылку.

Каждый раз надеясь на волшебство – новый мир, что-то такое, чего никогда раньше не ощущала, как запах ароматических бумаг в верхних рядах, – жадно вдыхала, взволнованная пышно раскрывшимся неизвестным цветком, загадкой непривычной пряности. А вдруг, думала я, это будет настолько неожиданный запах, что я смогу воспринять его только как цвет или ощущение? Шепчущий синий. Танцующий рыжий. Гнев. Радость.

Но каждый раз меня ожидало разочарование – новый бумажный квадрат не имел запаха.

– Почему он не пахнет? – огорчалась я.

Отец выглядел озадаченным.

– Он пахнет, – рассеянно возражал он, записывая серию цифр на обратной стороне листа, затем сворачивал его и засовывал в стеклянную бутылочку. Плотно запечатав расплавленным зеленым воском, он отправлял ее в пустой ящичек в одном из нижних рядов.

Это был неудовлетворительный ответ, но я не могла себе представить, что мой отец стал бы продолжать создавать ароматические бумажки, которые не работают. Так как же этот листок без запаха превращался в одно из тех фантастических творений? Я чувствовала, как красные восковые бутылки ждут, расположившись высоко, сверкающие и недосягаемые. Может, они рассыпают магию по рядам, своим соседством меняя других? Это казалось маловероятным. Может быть, новые были похожи на гусениц, которые принимали странные мягкие формы и исчезали в своих коконах только для того, чтобы появиться в ином обличии? Или, может, это был длительный процесс посадки, благодаря чему они росли, словно некий цветок, любящий темноту? Все было возможно.