– Настоящая Клеопатра, – сообщил отец. Козочка посмотрела на него, склонив голову набок.

– А это еще кто такая? – поинтересовалась я, нежно проводя рукой по жестким коротким волосам на ее шее.

И он поведал нам о древней правительнице далекой страны, которая добивалась своего с помощью лодок, наполненных лепестками роз, и ванн мускуса.

Коза Клеопатра у нас решительно превратилась в Клео. Это прозвище очень ей подходило и очень быстро прижилось. Отец пришел к выводу, что хотя она еще достаточно молода для такого имени, но у нее мания величия. Она управляла нами с самого начала.

Отец начал строить сарай для Клео – ее дворец, как он его называл.

– А твоя задача, – сказал он мне, – познакомить ее с островом.

– Самостоятельно?

– Ты уже достаточно взрослая. И ты ведь не будешь одна, правда? – улыбнулся он. – Здесь нет ничего, что могло бы навредить тебе. Только пообещай мне, что не пойдешь на пляж, – добавил он серьезно.

– Обещаю, – откликнулась я, и это было правдой. Идея свободного передвижения по острову с Клео, на мой взгляд, была настолько замечательной, насколько можно себе представить. Я была готова принять любое ограничение, которое для этого требовалось.

После этого каждый день, как только заканчивались поиски пищи, садоводство или мои уроки, мы с Клео отправлялись в путь. Сначала я держала ее на веревке, но вскоре стало ясно, что она четко следует за мной. Вернее, она всегда шла впереди, но не более чем на четыре шага, постоянно оглядываясь, чтобы убедиться, что я рядом.

Мы играли в игру, отслеживая каждую тропинку на острове. Встречались настолько заросшие, что раньше я их попросту не замечала. Казалось, теперь мы нашли все, но однажды обнаружили небольшое углубление в зарослях кустов салала, которые образовали между деревьев большое зеленое море. Обычно пролезть сквозь их жесткие ветви было невозможно без мачете, но здесь, видимо, когда-то все-таки прокладывали тропинку, и намек на это был виден в той щели в передней линии.

Толстая шкура Клео не боялась заостренных листьев, а ее ноги уверенно ступали между корней. Она легко пробиралась сквозь заросли, и казалось, что тропа буквально открывалась за ней. Я спешила следом, опасаясь, что кусты снова сомкнутся и мы никогда не найдем дорогу домой, но Клео была полна решимости, а я никак не могла повернуть назад без нее.

Через некоторое время послышалось, как вдалеке вода бьется о камни. Волны звучали резче, совсем не так, как мягкий плеск прилива на песке нашей лагуны. Мы с Клео протолкнулись сквозь последний массив зелени и очутились на выглаженной ветром голой площадке скалы около десяти футов шириной. Медленно приблизились к ее краю и уставились на бесконечное небо вокруг, огромную череду островов и прозрачную воду далеко внизу.

Моим глазам еще никогда не приходилось преодолевать такое расстояние. Я не знала, что делать со всем этим пространством. Мне казалось, что оно может протянуть руку, схватить меня и унести с собой. Я попятилась, шаг за шагом, пока мои ботинки не ударились о сырое, мокрое дерево. Оглянувшись, увидела скамейку, приютившуюся на самой опушке леса и сильно потрепанную дождем и временем.

«Беглец», – подумала я.

Наклонившись, прикоснулась к ее рассыпающейся поверхности, задаваясь вопросом, что привело человека на это открытое место, почему он сидел здесь и смотрел на то, что оставил. Что же там было?

Мы с Клео долго стояли на этом утесе, прежде чем вернуться к хижине. Я не сказала отцу о нашей находке, опасаясь, что он не отпустит меня обратно на утес. Не представляла, что и думать об этом месте, учитывая тот факт, что мой отец никогда не приводил меня сюда. Почему-то казалось невозможным, чтобы он не знал о его существовании. Мой отец знал все.

После этого мы с Клео стали ходить на утес почти каждый день, и со временем страх уступил место любопытству. Я приносила с собой обед, и мы вместе ели, садясь все ближе и ближе к краю понаблюдать за большой водой. Иногда мы видели кита, или сияющую флотилию дельфинов, или коричневые бревна, которые издалека выглядели так, будто плывут самостоятельно и целенаправленно. Иногда мимо проносилась моторная лодка, рыча, как гигантское разъяренное насекомое. Я знала об этих вещах только по картинкам из книг моего отца или из сборника сказок. Там, на утесе, границы между разными книгами размывались. Я пряталась от лодок, уверенная, что в них пираты.

Но однажды увидела рыжеволосого мальчика, стоявшего на корме рыбацкой лодки. Он выглядел совсем юным, возможно, моего возраста. Всю следующую неделю мы с Клео приходили каждый день, но мальчик больше не появлялся. Это заставило меня задуматься – где же его дом?

В тот вечер за ужином я спросила отца:

– Почему мы здесь, папа? Почему на нашем острове нет других людей?

Отец отложил вилку.

– Люди лгут, Эммелайн, – произнес он, – а запахи – никогда.

Он, кажется, думал, что это все объясняет.

– Все люди? – упорствовала я. – А как же Джек?

– Даже Джек, – бросил отец, и лицо его так потемнело, что расспрашивать дальше не хотелось.

Но именно тогда я поняла, что никогда не расскажу отцу о тропе, ведущей к утесу. У него есть свои секреты, а я имела право на свой.

Время шло. Приближалась еще одна весна. Мне исполнилось двенадцать, мои ноги и руки росли, как молодые деревца, сильные и стройные. Когда мы ходили к лагуне, я уже могла ловить моллюсков, стреляющих вверх водяными брызгами: сама раскапывала песок и находила дожидающиеся там раковины. Умела разводить костер с помощью сверла с дугой и куска сухого мха, а острым ножом могла выковырять моллюска из раковины быстрее, чем вы успели бы сосчитать до двух. Моя корзина для фуража всегда была полна, как у отца, и все чаще я наполняла ее самостоятельно, возвращаясь с Клео после приключений в лесу.

Мы с Клео привыкли бегать по стволам поваленных деревьев. Я раскидывала руки, чтобы сохранять равновесие, а ее копыта и так ступали уверенно и твердо. Но хотелось подниматься выше и выше. И я стала карабкаться вверх по стоящим деревьям, ветка за веткой, притворяясь Джеком – охотником за запахами. Иногда, зацепившись высоко за вечнозеленую ветку, окруженная нежным постукиванием ее иголок, я улавливала дразнящий запах чего-то необычного. Например, теплого пекущегося хлеба, где-то далеко-далеко. Или обнаруживала слабый след неприятного черного запаха, оставленного лодками. Кусочки истории, которую мой отец никогда бы мне не рассказал. Мир, который мне никогда не суждено увидеть. Я поднималась в воздухе, чувствуя, как ветви прогибаются под моим весом. Все это беспокоило, создавая ощущение одиночества, еще большего, чем прежде, но когда я наконец спускалась вниз, меня ждала Клео.

Отец научил меня подрезать Клео копытца и расчесывать ее. Мне нравились ритмичные движения моей руки по ее сильной спине, ее зубы, покусывающие меня, пока я работала. Так заканчивался каждый день. По ночам я слышала, как она блеет в своем сарае; отец объяснил, что козы в загоне любят прижиматься друг к другу, независимо от погоды. Я ждала, пока он уснет, а потом спускалась по лестнице в ее сарай и обнимала козочку, чтобы успокоить ее. Иногда там и засыпала, а просыпалась только с рассветом.

В такие ночи нарастало беспокойство, что между мной и отцом накопилось слишком много тайн. Но было нечто особенное в том, чтобы положить голову на бок Клео. Ее теплое и маленькое тело дарило мне ощущение полноты жизни. Это заставляло верить, что в мире есть больше, чем два человека. Поэтому я молчала.

В то лето, когда мне уже исполнилось двенадцать, мой отец стал замкнутым, ничего не рассказывал, хотя до зимы было далеко. Он больше не спрашивал, что мы с Клео обнаружили во время наших поисков, и никогда не рассказывал, чем занимался, пока нас не было. Внезапно я осознала, что уже очень давно, возвращаясь домой, не видела на столе его корзину, полную фуража.