Он сделал ужасную вещь. Я сделала ужасную вещь.

Невозможно было удержать обе эти мысли внутри себя. Будучи слишком взрослой в некоторых отношениях, я оставалась ребенком во многих других. И упрямо не желала думать о том, что сделала. Просто хотела ощущать праведный гнев, как в тот момент, когда, пылая от негодования, топала по тропе к хижине.

– Так вот почему ты не хотел, чтобы я туда ходила? – рявкнула я. – Потому что я могла увидеть правду?

– Нет. – Голос отца звучал очень тихо.

Я ждала продолжения, но его не последовало. Я ощущала только мягкий и нестабильный запах печали, исходящий от него волнами, словно из океана, глубокого настолько, что мне и представить сложно было.

Уйти. Нужно было время, чтобы собраться с мыслями. Выйти на улицу, чтобы загнать Клео на ночь в сарай.

– Нет, – сказал отец, положив руку мне на плечо. – Останься.

Мне не хотелось, но стыд удерживал цепко, как ложь. Папа вышел за дверь. Я слышала, как он что-то тихо бормочет Клео, а потом щелкнула задвижка сарая. Когда он вернулся, я сидела у себя на чердаке.

– Ужин? – предложил он, но я не ответила. Я уже не знала, на кого злиться. Через какое-то время даже пожалела, что не согласилась. Слушала, как он шуршит на кухне, но так и не почувствовала никакого запаха еды. Когда стемнело, появилось только пламя свечи, и все, больше ничего не изменилось.

Я лежала в постели. Снаружи слышалось блеяние Клео. Пришлось подавить желание пойти к ней в сарай, потому что я знала, что не могу добавить еще один ушат в океан боли моего отца, что бы там ни случилось. Поэтому лежала без сна, слушая, как крики Клео превращаются из разочарованных в горестные. В конце концов она успокоилась, и я осталась наедине со своими мыслями, которые путались и кружились, пока усталость не погрузила меня в сон.

Я очнулась от крика, ворвавшегося в мой сон. Села прямо, голова у меня шла кругом. Звук был слишком высоким для моего отца, слишком громким для совы. Он раздался снова, этот леденящий вопль страха. Клео.

– Папа! – позвала я, отбросив одеяла. Вопли продолжались, перемежаясь взрывами звуков, хриплых и грубых, не похожих на то, что я когда-либо слышала.

Отец схватил меня, когда я уже сбежала по лестнице.

– Что случилось? – замирая от страха, пролепетала я.

Мы подскочили к окну. Полная луна освещала поляну. Что-то мохнатое и огромное кружило по периметру, как будто темнота между деревьями стала плотной и начала двигаться. Время от времени оно встряхивалось, и во все стороны разлетались капли воды. Я слышала, как в сарае топочет копытами Клео. Куры в клетке пронзительно кричали и для моих глаз превратились в большое размытое пятно из перьев.

– Что это? – повторила я шепотом.

– Медведь. – Лицо отца стало белым как снег.

Существо было совсем близко, и я увидела, как под густым мехом двигаются мускулы. Медведь прошел мимо курятника, бросив на него небрежный взгляд, словно оценивая на будущее. Затем несколько раз обошел сарай. Клео с каждым поворотом становилась все более неистовой, ее копыта выбивали дробь по доскам. Зверь встал на задние лапы, послышался треск дерева. Крик Клео достиг безумной высоты, когда она выпрыгнула из загона.

– Папа! – завопила я.

Клео бежала, бросаясь направо и налево, пытаясь добраться до хижины или до леса, или просто ускакать, но медведь каждый раз неумолимо отрезал ей путь к отступлению, подходя все ближе и ближе. Коза была в ужасе, ее огромные глаза искали спасения. Она уже почти добралась до хижины, но медведь сделал быстрое движение вправо, преграждая ей путь. Клео встала на дыбы, ее копыта рассекали воздух. Медведь, стоя на задних лапах, резко замахнулся. Первый удар заставил ее смолкнуть. А потом был только медведь и мягкий звук его трапезы.

Я стояла у окна, ошеломленная.

– Папа, – сквозь слезы пролепетала я, – почему ты ничего не сделал?

Снаружи медведь удовлетворенно зарычал.

– Как он нас нашел? – Казалось, отец спрашивал воздух, а не меня.

Но я знала. Это была моя вина. Я взяла Клео с собой на пляж. Мы сами поманили медведя. И внутри меня не было места, достаточно большого, чтобы вместить это знание.

Медведь ушел не сразу – наш остров был для него подобен накрытому обеденному столу, причем других желающих полакомиться не наблюдалось. Весь следующий день он провел, обгладывая кости Клео, а затем добрался до курятника и пировал там. А потом пространство вокруг буквально заполонил отвратительный запах медведя. Запах проникал под дверь, через каждое окно, через каждую щель в стенах. Я перестала есть.

Отец стоял у окна, сжав кулаки. Мне показалось, что он не двигался в течение нескольких дней. У нас не водилось оружия, да оно нам и не требовалось. Я видела изображения ружей в книгах, но они были для меня чем-то фантастическим, как ведьмы или тролли. В нашей хижине был топор для рубки дров, но как только отец посмотрел в его сторону, я побежала и загородила собой дверь.

– Нет! – сказала я в ужасе.

Он уступил и, вернувшись к окну, продолжил наблюдать за медведем. Через некоторое время отец снова заговорил, его голос был тусклым и бесстрастным:

– Это самка. Если нам повезет, ее логово окажется где-нибудь в другом месте, и она снова впадет в спячку. Если у нее будут детеныши, она останется с ними и не вернется сюда еще много лет.

Ничего не оставалось, кроме как ждать.

Клео больше нет. Это случилось внезапно, и я не знала, что делать. Так убивали мышей, хватали их по ночам совиными когтями и с криком уносили в темноту, но не того, кого я любила. Я словно получила незаслуженную оплеуху, и мой мир изменился.

Однажды я, когда только училась лазить, упала с дерева. Было невысоко, но я приземлилась на спину, и земля выбила дыхание из моих легких, заставив на один долгий момент замереть меж двух миров, ни здесь, ни там. Клео тогда подбежала ко мне и облизывала мое лицо, пока я наконец не вдохнула и жизнь не вернулась ко мне с новой силой. А теперь никакой Клео не было.

Мне хотелось кричать. Мне хотелось плакать. Мне хотелось бить отца, стены, саму себя. Мне нужно было сделать хоть что-нибудь в попытке освободиться от боли, но ничего не получалось.

Покончив с цыплятами, медведица взялась за яблони. Затем она перемахнула через забор на огород, отрывисто шлепнув лапами, и принялась рыться в картофеле и моркови. Мы смотрели, как исчезают наши запасы на зиму, поглощаемые, казалось, бездонной глоткой зверя.

Когда поляна была действительно расчищена, медведица неуклюже поднялась на наше крыльцо. С чердака я услышала, как она принюхивается к щели в двери, и замерла. Однако вскоре она утратила всякий интерес к хижине. Ей не было никакой необходимости прилагать усилия, чтобы проникнуть внутрь; наш лес и пляж были полны еды. Она скрылась за деревьями. Мы больше не видели ее, но я чувствовала ее запах каждый раз, когда открывала дверь.

– Она уйдет, когда не останется ничего съестного, – сказал отец. – Это может занять некоторое время.

Мы ждали; день за днем мой отец и я кружили друг подле друга в замкнутом пространстве. Необходимость держала нас вместе, хотя многое что и разобщало.

Каждое утро я просыпалась с твердым намерением сказать отцу, что медведица пришла из-за меня. Сказать ему, что мне очень жаль. Но всякий раз, когда я спускалась по лестнице и видела, как он смотрит в окно или на флаконы, какая-то часть меня все еще хотела обвинить его. Его секреты. Его ложь, которая все разрушила.

Моя вина. Его вина. Моя вина.

Отец ходил взад-вперед по хижине, его глаза, казалось, не могли ни на чем сфокусироваться. Одежда свободно болталась на его похудевшем теле.