– Фуражиры пируют, папа, – повторила я его поговорку однажды утром, протягивая ему корзину.

Он ничего не ответил. Затем медленно покачал головой. Он не хотел расставаться с флаконами. Это стало очевидно.

Решение пришло само – если он не собирается заботиться о нас, это придется сделать мне. Я крепче прижала корзину, вышла, свистнув Клео, которая тут же подскочила ко мне. Добравшись до развилки на тропинке, не просматриваемой из хижины, направилась к лагуне.

Это был прекрасный день, запахи земли и деревьев вокруг меня только начинали слабеть после летнего буйства. Ягод было видимо-невидимо, я могла бы их собрать, но меня тянуло на пляж. Я не обращала внимания на нервное жужжание в ушах, на то, что мой нос, казалось, работал сверхурочно. Нам нужна еда, сказала я себе, и мне нужно идти к ее главному источнику. Ни больше, ни меньше.

Тем не менее я остановилась, когда мы достигли границы между деревьями и песком. Лагуна была большой и полноводной, голубизна над ней – безоблачной. Открытое, незащищенное пространство, где даже небо могло видеть, что я делаю. На мгновение я заколебалась и почти начала разворачиваться. Однако Клео, не испытывавшая подобных угрызений совести, выбежала на песок.

– Клео, – позвала я. – Вернись назад!

Но Клео не слушала, наслаждаясь песком, водой и пространством для бега. Пляж был ее любимым местом на острове, но она никогда не бывала здесь так часто, как хотела бы. Она резвилась, ее маленькие копытца оставляли крошечные следы на мокром песке, а задние ноги взлетали в воздух, высоко над водой, создавая тысячи брызг. За ее спиной вода танцевала и искрилась в солнечном свете, отражая ее счастье. Канал был полон и пенился; разводной мост был поднят.

«Нечего бояться, – подумала я. – Мой отец просто переживает сверх меры».

Я ступила на теплый песок, который мгновенно проскользнул между пальцами ног. Предыдущая неделя была слишком пасмурной, и бесконечная синева надо мной превратила колебания в эйфорию. Я отломила шишковатый кусочек морской спаржи и сжала его в зубах. Мой любимый валун был нагрет солнцем, я устроилась на нем и лежала, чувствуя спиной его дружескую поддержку. Прикрыв глаза, позволила солнечным лучам играть на моих веках.

– На пляже полно водорослей, – вслух рассуждала я, – скоро смогу набрать еды.

Не знаю, сколько прошло времени; меня разбудил рокочущий звук. Вскочив, я огляделась. Все было как прежде, кроме канала. Он стал ровным и спокойным. Я никогда не видела его таким раньше, поэтому стояла и смотрела как зачарованная. Звук приближался, грохоча по каналу.

– Клео! – окликнула я козу, и на этот раз она послушалась. Мы вскарабкались по тропинке в лес как раз в тот момент, когда в лагуну вошла лодка.

Я видела похожие с утеса. Издали они напоминали дружелюбных птиц, скользящих над водой, но вблизи шум от одной из таких оказался оглушительным. Воздух наполнился густым, но быстро ускользающим запахом, успевшим вытеснить аромат соли и песка. Из нашего укрытия можно было увидеть человека на носу лодки.

«Пират», – подумала я и похолодела.

Лодка с ревом пересекла лагуну, шум прекратился, когда она достигла мелководья. Деревья вокруг меня задрожали от внезапно наступившей тишины. Человек стоял прямо, казалось, прислушиваясь. Я наблюдала за ним из-за своего дерева и очень старалась быть невидимой. Он был жилистым и маленьким, с загорелой кожей и белыми волосами, торчащими из-под ярко-красной кепки. Сконцентрировавшись, почувствовала запах его пота, отличавшийся от запаха пота моего отца, и флюиды чего-то похожего на хлебное тесто.

Человек спрыгнул с борта лодки в воду, схватил веревку с ее носа и пошел к одному из больших камней. Легко привязал лодку и похлопал ладонью по скалистой поверхности. Мужчина совсем не походил на пирата, по крайней мере, на тех, о которых я читала.

Рядом со мной дрожала от возбуждения Клео. Я крепко держала ее за шею, пытаясь успокоить нас обеих, но она решительно тряхнула головой, отшвырнула мою руку и побежала по пляжу к мужчине.

– Дейзи! – воскликнул он и раскрыл объятия. Клео подбежала к нему, и я не поверила глазам, когда мужчина опустился на колени и стал гладить ее макушку.

– Посмотри на себя, – сказал он Клео. – Теперь ты такая большая девочка. Они, должно быть, хорошо кормят тебя.

Клео радостно заблеяла, и мужчина слегка сжал ей мордочку.

– Тише, – сказал он. – В большой воде плавает медведь. Мы же не хотим, чтобы он узнал о тебе?

Глаза мужчины обшаривали берег по периметру, словно он что-то искал. Меня, подумала я. Он ищет меня. Я застыла на месте, пытаясь слиться с деревом. Затем человек, казалось, услышал что-то позади себя; он оглянулся на канал. На его поверхности появилась первая рябь. Мужчина встал.

– Мне пора, – сказал он Клео. – Начинается отлив.

Он подошел к лодке и что-то вытащил. Он стоял спиной ко мне, так что я не могла разглядеть, что это было, но по тому, как он наклонился, я поняла: что-то тяжелое.

Я наблюдала, как он донес свою поклажу до места чуть выше отметки прилива, туда, где водоросли тянулись сумасшедшими нитями. Он выпрямился и еще раз окинул взглядом пляж. Вздохнув, повернулся и похлопал Клео по крупу.

– А теперь иди домой, – велел он, отвязал лодку, завел мотор и направился в только что вспенившуюся воду канала.

Я дождалась, пока мотор перестанет шуметь, и только тогда вышла из укрытия. Клео подбежала и ткнулась носом мне в руку, но я не стала ее гладить. Просто стояла и смотрела на отметку прилива. На черную пластиковую коробку, уютно устроившуюся среди водорослей. Все это выглядело бессмыслицей. Этот человек не был русалкой. Никакой русалочьей вечеринки не было. Я ничего не понимала.

Потом осознала: просто все было не так, как говорил отец.

Порой удивляюсь, как вообще можно было поверить в русалок. Например, я бы никогда не поверила в историю о пасхальном кролике, поскольку слишком много знала о курах и тех, кому они позволяют забирать свои яйца. Но я видела, как цветы превращаются в плоды, и это было сродни тому, как в папиных рассказах солома превращалась в золото. Я видела, как морские анемоны умирали и заново рождались с каждым приливом. Как-то нашла морские раковины, закрученные в причудливую спираль, и отец сказал мне, что эти изящные формы когда-то служили домиком для живых существ. В таком мире русалки не казались нереальными.

Было еще кое-что. Хорошо это или плохо, но мы с отцом жили в единении с землей. Мое детство было наполнено обыденными чудесами и вместе с тем твердокаменным убеждением, что наша жизнь зависит от того, что мы можем сделать, найти или вырастить. А эти русалочьи коробки были для меня не просто источником пропитания. Они давали мне ощущение, что кто-то волшебный знал о нас и заботился. Кто-то, кроме моего отца; больший, чем остров. Мне очень важно было в это верить. Думаю, мы все нуждаемся в чем-то подобном.

В тот день на пляже стало ясно – отец солгал мне. Я не задалась вопросом, была ли эта ложь нужна для меня, для него или для нас обоих. Должны ли были его рассказы заставить реальность исчезнуть либо приблизить ее? Меня терзала единственная мысль: если русалок не существует – все остальное тоже ничего не стоит. Я повернулась и пошла к хижине, шлепая по грязи.

– Ты лгал, папа!

Отец стоял лицом к печи и резко обернулся на звук моего голоса, его глаза были красными.

– Где ты была? – воскликнул он. – Я искал повсюду. Я думал, что потерял тебя.

Меня трясло от возмущения.

– Никаких русалок нет! – заорала я.

Он ошарашенно смотрел на меня, его лицо исказилось неподдельной болью.

– Ты ходила на пляж?

Эти слова упали на пол и раскололись. Несмотря на все, происходящее в нашей жизни, на все изменения, его доверие ко мне было абсолютным, не вызывающим никаких сомнений.

Осознание этого сбило меня с толку. Я была ошеломлена страданием на его лице. Мне казалось, что я иду в верном направлении, но теперь мои мысли суматошно заметались. Как будто прилив застиг меня посреди канала. Я была взбешена обманом отца, но в то же время сгорала от стыда из-за собственного предательства.