Не забыть.
Даймонд убил зиму, она…
…а дальше оторвано.
Оторвано…
…возвращаюсь в гостиную в доме человека, который убил весну.
Даймонд.
Теперь я знаю.
Даймонд.
– Дамйонд… вы… вы сожгли записи весны?
Даймонд краснеет.
– Вы понимаете… это касалось только нас двоих…
– …боюсь, что нет. Весна… она знала, что вы убили Зиму.
– Наглая ложь, я…
– …убили зиму. Я верю весне… Вы убили весну, потому что она знала, что вы убили зиму… – спохватываюсь, продолжаю, – потому что зима знала, что вы убили осень, а осень знала, что вы убили лето…
– Верно, – кивает Даймонд, – убил лето…
– Прошлое лето?
– Нет… не прошлое…
Не успеваю спросить, что такого знало лето, в голове вертится бешеной каруселью, – убил весну, потому что весна знала, что убил зиму, потому что зима знала, что убил осень, потому что осень знала, что убил лето, потому что лето знало, что убил весну…
…лезвие пронзает меня насквозь, еще успеваю подумать, что тут что-то не так…
*
…снова стучат.
– Да-да, входите!
Спохватываюсь, невежливо это как-то – да-да, входите. Открываю дверь, смотрю на человека, что за человек, не знаю, они для меня все на одно лицо…
– Э-э-э… вечер добрый.
Киваю:
– И вам того же.
– Разрешите… представиться… Клаб.
– Очень приятно, – пожимаю протянутую руку, – мое имя, я думаю, вы знаете.
– Разумеется, как не знать… мы вас любим… очень любим…
– Да неужели… обычно люди другое говорят.
– Что они вообще понимают, эти, которые другое говорят. А мы в вас души не чаем, правда… красота такая…
Настораживаюсь. Если вот так с бухтты-барахты заваливают комплиментами, тут что-то не так, что-то хочет от меня этот человек, понять бы еще, что. И сдается мне, что просить будет не богатый урожай и погожие денечки, а что-то посерьезнее.
Делаю вид, что ничего не замечаю, наливаю гостю глинтвейн, подбрасываю дровишек в камин, люди это любят.
– Ой, спасибо огромное, вы меня прямо выручаете, а то простуда одолела… как же мы вас все-таки любим вот за это за все, камин, глинтвейн, листья… Я, собственно… вы простите за беспокойство… у меня тут просьба к вам…
Мысленно киваю, так я и думала…
– …вы не подумайте, мы вас очень любим… но понимаете… вы бы не могли…
Договариваю:
– …уйти?
– Да что вы, как можно? Ни в коем случае. А не могли бы… на денек-другой…
Договариваю. Человек вздрагивает:
– Мысли читаете?
– Да нет, обычно только это и просят…
– Очень вас прошу… пожалуйста. Вы поймите правильно, мы же не потому, что вас не любим, просто… тут дело такое…
Слушаю. Понимаю, что дело нешуточное.
– Ну, хорошо… это против всяких правил… вы поймите, я же тоже так не могу, делать, что хочу… у меня же тоже своя работа…
– …понимаю, работа есть работа, что же делать…
– …давайте так… чтобы и я, и оно…
Человек подскакивает:
– Одновременно?
– Ну да… тогда, может, и не нажалуется никто…
– Спасибо вам огромное… вы только пожалуйста не думайте, что мы вас не любим… еще как любим… просто…
– Да, да… я понимаю… раз такое дело…
*
…пронзает насквозь…
…нет, нет, хватаюсь за грудь – ничего подобного, целехонько, да как так, было же, было, стальное лезвие, нестерпимая боль, меркнущий мир…
– …вам лучше?
– А?
– Да вы лежите, лежите, что вы… если что нужно, так я принесу…
Узнаю голос, разлепляю веки…
Даймонд.
И Клаб.
Даймонд спохватывается:
– Клаб, да вы бы хоть водички принесли лету, что ли, или чаю там… вы поймите, я бы и сам принес, так я ж не знаю, где у вас тут в доме что…
Все понимаю.
Хочу кричать, из горла вырывается хрип:
– Не… не…
– …правда что, какая там водичка, тут бы посерьезнее чего, чаю там или кофе… или чего покрепче?
Невыносимо. Побороть эту слабость небытия, сказать…
– Не… не у-хо-ди-те…
Заставляю себя сжать руку Клаба.
– Он… Даймонд… он у-бил ме-ня… по-то-му-что…
– Бредит, – вздыхает Даймон.
– У-бил… вес-ну… а я уз-на-ло… а вес-на… зна-ла… у-бил… зи-му…
– Бредит…
– А зи-ма… – понимаю, что надо ближе к делу, – прошлым… летом… он… у-бил… Юно…
Даймонд бросается прочь из комнаты. Клаб кричит из окна, держите, держите, – шум на улице, громкие крики…
…мир снова плывет в тумане…
*
– А почему он убил Юнону?
Это уже потом. Когда еле-еле отдираю себя от кровати, когда кое-как устраиваюсь в кресле, когда Клаб приносит мне глинтвейн, я раньше и не знало, что это такое – глинтвейн, и тыквенный суп, и равноденствие, и Мабон, и листья, листья, почему они красные, желтые, рыжие, люди жгут костры из листьев, пишут на листьях все плохое, что случилось с ними, бросают в костер, – робко надеюсь, что там нет моего имени.
И вот, уже потом —
– А почему он убил Юнону?
Клаб отмахивается, Клаб не хочет говорить. Вспоминаю что-то из прочитанного в архивах и библиотеках, какие-то жуткие вещи, которые делают с детьми – не хочу вспоминать.
Кстати…
– …а где дети?
Оглядываю дом, непривычно пустой и тихий.
Клаб разводит руками:
– Ну что вы хотите, лето-то кончилось…
Что-то вспоминаю:
– В школе, да?
Клаб обреченно смотрит на меня:
– Вы что… правда ничего не помните?
– Ну как же не помню, все помню… флорентйские окна… мертвая весна… вы ругались, что я на десять дней позже… дети… на речке…
– Да нет же… – Клаб роняет голову на руки, – у меня даже фотографий не осталось, вы же на фото не проявляетесь… Да нет же… первая встреча… в июне… мы танцевали… потом целовались украдкой… только луна знает… сцены ревности… ты будешь принадлежать только мне… наши дети… Юнона… Юлия… Август…
Обнимаю Клаба, воспоминания наваливаются все, разом…
– Это было… в прошлом году? Или в позапрошлом? Или…
– …или десять лет назад…
– А может, двадцать…
Понимаю, что Клаб думает, одно это было лето или разные. Клаб бормочет что-то про Даймонда, он больше всех орал, что нельзя так, чтобы человек – и лето, но что он детей наших убивать пойдет, уж никто не ждал…
– Но… но зачем?
– Ну, видишь как… дескать, не должно быть такого, это против самой природы… чтобы наполовину люди, наполовину времена года… гибрид пространства и времени…
Молчим.
Осень стучит дождем в окна, хочет войти.
– Ты… ты останешься?
Я не знаю, что ему ответить.
Я не знаю.
*
– …не уходи…
Это Клаб.
Я не хочу уходить.
Даже сейчас.
В конце сентября.
Я обнимаю Клаба, Клаб сжимает мои руки, пытается удержать то, что удержать невозможно. Я бормочу какие-то обещания, я вернусь, обязательно, и мы будем вместе, и дети наши будут, и я никуда не уйду, никуда-никуда, ни в сентябре, ни в декабре, мы еще Мабон вместе отпразднуем, и Самхейн, и Йоль, и будем есть жареную индейку, когда за окнами будет снегопад, вот почему-то это важно, чтобы индейка и снегопад, и подарки под ёлкой…
*
Он смотрит на календарь.
Накрывает на стол.
Распахивает окна.
Первые лучи солнца касаются крыш, тихонько ползут вниз.
Оно приходит в город – запыхавшееся, растерянное, спешит по улице, волоча за собой чемодан. Клаб выходит из своего дома ему навстречу, перехватывает чемодан из тонкой руки, разрешите помочь…
Спрашивает:
– Вы… вы меня… помните?
Треугольное лето
Мы облюбовали себе лето.
Ну, само собой, что же еще, не суровую же зиму и не промозглую весну, и не темную осень – а бескрайнее светлое лето.
Итак:
Мы облюбовали себе лето.
Я и Ингрид.
Июнь, июль и август. И снова июнь. И снова июль. И по кругу, по кругу.
Здесь можно есть вишню прямо с деревьев. Или малину с куста. А больше у нас в поместье ничего не растет. Здесь можно лежать на траве. Или бегать в лес за черникой. Или сидеть у костра в самую короткую ночь в году. Или собирать звездопады.
