Минут через пятнадцать мы наконец увидели одинокий дорожный знак, гордо возвышавшийся на обочине. На нём значилось: «Горелово». Вдали показались первые покосившиеся домишки. Подойдя поближе, мы убедились, что водитель автобуса вовсе не лукавил: вдоль небольшой речушки шириной метров восемь-десять одна за другой теснились бревенчатые лачуги с трубами из красного кирпича на поросших травой крышах. Впереди на пригорке маячил купол церкви со странным крестом, у которого отсутствовала правая сторона.

– Глядите, мужики, – засмеялся я, вытирая с лица крупный пот, градом катившийся на потрескавшуюся от зноя землю. – Здесь настоящий оплот Советской власти! Даже крест косит под звезду – он пятиконечный!

Рыжий неодобрительно покачал головой, но сил взывать к моей комсомольской совести у него не осталось, и он промолчал.

Подойдя поближе и поднявшись на пригорок, мы увидели полуразвалившуюся церковь с тяжёлой дверью, зачем-то закрытой на ржавый амбарный замок, и тем самым, действительно пятиконечным, крестом на куполе. Рядом с церковью, метрах в десяти, по одну сторону тянулся ряд двухэтажных бараков, по другую примостились одноэтажные бревенчатые домики (надо отдать должное, находились они в лучшем состоянии, чем на окраине деревни). На всей плоскости пригорка трава была вытоптана, а возле одного из бараков стоял зелёный УАЗ с проржавевшими порогами и передними крыльями. Пассажирскую дверь украшала внушительная прореха. Рядом была припаркована потрясающая воображение чистотой и блеском новенькая чёрная «Волга» – мечта любого советского человека.

– Вот это класс! – восхищённо воскликнул Борода. Он слыл в кругу друзей большим знатоком автомобилей и вообще всякой колёсной техники. – Чья же это красавица? И как она здесь очутилась?

Перед другим бараком возле старенькой лавочки стоял на четвереньках и тщетно пытался подняться долговязый мужчина неопределённого возраста в белом (вернее, сером!) халате. Мы подошли к нему, чтобы помочь и заодно узнать, где здесь больница. Мужчина нашей помощи совсем не обрадовался, принялся свирепо вращать глазами и материться. Он был настолько пьян, что ничего членораздельного выудить из него не удалось, поэтому мы решили прогуляться вдоль хлипких строений.

На здании, перед которым стояла красавица «Волга», мы увидели табличку с надписью, сделанной золотыми буквами: «Министерство здравоохранения РСФСР. Гореловская центральная районная больница». Под ней подрагивал от ветерка неровно приклеенный тетрадный лист, на котором корявым почерком было начертано «АДМИНЕСТРАЦЫЯ» (орфографию оставляю исходной).

«Чудны дела твои, Господи», – подумал я и украдкой перекрестился, глядя на скособоченную церковь с поймавшим звёздную болезнь крестом.

Мы открыли скрипучую дверь, и… наша врачебная практика началась.

В полутёмном помещении за столом с важным видом сидела сухонькая старушка в очках с треснутым стеклом и делала вид, что перебирает бумаги. За её спиной мы увидели две двери. На левой было написано: «Главный врач тов. Башкатов Валерьян Савельич», на правой значилось: «Заместитель главного врача по лечебной части тов. Башкатова Мария Ивановна».

В Советском Союзе слово «товарищ» было одним из самых распространённых, но вовсе не за счёт его традиционного смысла. Дело в том, что, начиная с истоков коммунистического движения, так обращались друг к другу его участники, вне зависимости от пола, возраста и общественного положения. Обычному «Иван Иваныч» все почему-то предпочитали «Товарищ Сидоров», а в народе даже ходила шутка: «Среди нас, товарищи, есть такие товарищи, которые нам, товарищам, товарищи, совсем не товарищи!» Даже в государственных учреждениях на табличках перед фамилией ответственного лица обязательно было написано «ТОВАРИЩ Сидоров» или, на худой конец, сокращённо «Т. или Тов. Сидоров».

– Муж с женой, что ли? – удивился Борода.

– Супруги они. А вы, товарищи, собственно, к кому? – спросила старушка хриплым, прокуренным голосом.

– Мы студенты из Москвы, приехали отбывать… простите, проходить практику. Нас должны были встретить… – начал было Рыжий, но старушка прервала его:

– Мне, милок, оно без надобности. Своих делов хватает. Вам к хозяину.

Она встала, постучала в дверь, осторожно открыла её, к нашему удивлению, поклонилась в пояс и подобострастно спросила:

– Валерьян Савельич, к Вам заезжие из самой Москвы. Не соизволите ли принять?

– Пусть заходят, – раздался властный голос.

Мы зашли в просторный кабинет. Спиной к окну стояло деревянное резное кресло с высокой спинкой. Из-за стола нам навстречу тяжело поднялся грузный мужчина лет пятидесяти – пятидесяти пяти с красным лицом, испещрённым лиловыми прожилками и выдававшим в нём человека, состоящего с зелёным змием в близких, дружеских отношениях. Белый накрахмаленный халат не мог скрыть обширное пузо, которое ясно говорило окружающим, что его обладатель не только выпить, но и поесть не дурак.

«Зря эти гады не дали мне утром пивка принять. Этот бы понял», – пронеслось у меня в голове.

– Кто такие? – пророкотал владелец кабинета.

– Мы студенты из Москвы, приехали на практику. Нас должны были встретить, но не встретили, пришлось самим добираться, поэтому так поздно, – выпалил Рыжий.

– А, так вы те самые трое студентов… Знаю, докладывали. А у нас машина сломалась, чинят сейчас. Ну, проходите, проходите. Знакомиться будем, – сказал тов. Башкатов и жестом пригласил нас сесть.

Мы познакомились.

– Как добрались? Вы, наверное, голодные с дороги?

– Да нет, спасибо… – начал я, но Рыжий, густо покраснев, прервал меня:

– Если честно, очень…

Главный врач рассмеялся:

– Марфа Степановна, организуй-ка нам чего-нибудь перекусить!

Секретарша вошла в кабинет, опять поклонилась и неожиданно шустро поскакала (иначе не скажешь!) выполнять поручение шефа.

– Кем хотите быть, уже знаете?

– Мы хирурги, – мгновенно отреагировал Борода, показав пальцем поочерёдно на себя и Рыжего, – а Мартын – терапоид.

Сказал он это с некоторым пренебрежением, и я затаил обиду.

– Слушай, – задумчиво произнёс Хозяин, обращаясь ко мне, – а ты знаешь, что такое ЭКГ?

– В общем, знаю, – уверенно ответил я. И не соврал. Я действительно кое-что знал, поскольку уже два года подрабатывал медбратом в кардиологическом отделении больницы.

– И снимать умеешь? – удивился главный врач.

– Конечно, – гордо подняв голову, подтвердил я. – И расшифровывать тоже могу.

– Это ж надо, какая удача! – всплеснул руками Валерьян Савельич. – У меня уже три года стоит этот злосчастный аппарат, а работать с ним никто не умеет. Будешь терапевтический приём в поликлинике вести. За деньги, разумеется. Согласен?

«Какой же дурной студент откажется подзаработать, тем более если всё равно ходить на практику?» – подумал я и утвердительно кивнул.

– Отлично, будешь главным… над всеми, – добавил он и царственной рукой с толстыми пальцами-сардельками провёл над головами Бороды и Рыжего.

– Да, им действительно без руководства – никуда, – злорадно кивнул я и смерил обоих снисходительным взглядом. А Бороде украдкой показал средний палец – пусть знает наших!

– И ещё, – продолжил главный врач, – в больнице не хватает кадров, дежурить некому. Поэтому, если хотите, можете ещё подежурить врачами за отдельную плату. Так как?

– Конечно, хотим! – ответили мы хором, и в наших головах начали сами собой строиться грандиозные планы, куда мы денем такую кучу заработанных честным трудом денег.

Следует отметить, что студенты в СССР жили небогато и строили коммунизм на голодный желудок. Но уж если где действительно удалось его построить, так это в студенческой общаге семидесятых-восьмидесятых годов прошлого века.

Студенты собирались всем миром, пили, ели, танцевали и пели, тут же спали и занимались любовью – в общем, каждый делал, что хотел. Неизменно кто-то приносил с собой выпивку и провизию, кто-то был при деньгах, а кто-то приходил просто так – никто друг другу ничего не считал. Сегодня был богачом один, завтра – другой. Но на стипендию в размере сорока рублей можно было купить всего восемь бутылок водки, или двадцать бутылок дешёвого портвейна, или двадцать пять бутылок самого низкопробного сухого вина, естественно, если не тратить ни копейки на одежду, проезд и цветы для любимой. Взамен можно было, конечно, приобрести восемнадцать килограммов колбасы или тринадцать килограммов сыра, но так поступали немногие. Как говорилось в студенческой поговорке, «когда заканчивается выпивка, закуска становится едой». До такого бедствия дело доводить никто не хотел, поэтому деньги тратились на выпивку, а закуску добывали самыми разнообразными способами.